Журнал «Вокруг Света» №06 за 1984 год - Вокруг Света

— Вдвоем как-нибудь смаракуем.

— Нет, лучше бы я остался в Иркутске, вносил свой вклад в большую науку,— сыронизировал я.— Ты не находишь, Ген...

— Здесь тоже немалое дело завязывается... Переоценка старых площадей под дражные полигоны — это ли тебе не задачка!

— И как меня, инженера-геолога, используют на этой переоценке? В первый же день работы послали на трассу ЛЭП искать якобы брошенный инструмент. В разведочной партии, видите ли, не хватает лопат, кирок и канатов. Почему-то начальник партии полагал, что найдет чудаков в лице монтажников. А оказался сам чудаком. Ни одной захудалой кайлушки не бросили лэповцы.

— Хозяйственные люди, значит. Что поделаешь, если нас так снабжают документацией и даже инвентарем, дорогой мой геолог. Вот прислали недавно двадцать вьючных сум — и все на одну сторону. Забыли, что у лошади два бока. А про лопаты совсем не вспомнили, смех, и только.

— Увы, сквозь слезы!

— У нас, в Дальней Тайге, плакать не положено, товарищ геолог.

— И веселого, вижу, тут мало, товарищ Евстропов.

— Но если мы найдем здесь следы старых разведок, то наверняка будем знать, где подсечь россыпь. Сразу сэкономим столько средств, соображаешь? Без разброса — в десятку!

Геннадий с силой и точно вогнал нашу лодчонку в тихую заводь, отражающую ближайшие лиственницы до последней золотой хвоинки.

— Не верю, чтобы за полвека деревянные штаги не сгнили,— заявил я проводнику.— И вообще, если мы сегодня ничего не найдем, завтра беру расчет. Я инженер, а не мальчик на побегушках.

— Держать никто не станет,— спокойно сказал Геннадий.— «Феврали» у нас не в почете. А штаги ставились лиственничные — вечные.

Я еще не знал тогда глубокого отрицательного смысла слова «февраль» на языке золотоискателей, но почувствовал, что оно равносильно слову «летун». Про лиственницу же, как вечный материал, известно было из учебников по горному делу.

— А ты не хочешь перейти... на геологическую съемку, например, чтобы камеральничать в городе хоть полгода? — чуть заискивающе спросил я Евстропова. Я уже понимал, как оскорбил его мой тон и неверие в удачу нашего предприятия.

— Мы, Евстроповы, вроде этих лиственниц, приросли к нашим гольцам,— ответил Геннадий.— Крепко связаны с россыпями. Я разведываю, мой брат Герман, драгер, отрабатывает, а мать печет хлеб для всех таежников... Отец наш строил здесь первую драгу...

В своих броднях Геннадий грузно соскочил в мелкую воду и с ходу втащил лодчонку на сухую заиленную гальку. Я еще на Перевозе заметил, как силен

Евстропов и ладен собою. У него русское лицо с широким лбом и ясными глазами цвета северного неба. Болотные сапоги сидят на нем ловко, ружье не бьет по спине, как мое. У меня же от новых кирзовых сапог натерлись жгучие мозоли. Это так начало угнетать уже через сотню шагов по звериной тропе, что я с постыдной слабиной задумался о привале. И от этого наполовину терялась прелесть сентябрьской тайги. Мне стало жарко даже от осеннего солнца, слепили первые снега, выпавшие на самом высоком и остро отточенном гольце Спасательном.

— Не просмотреть бы выработок с такой скоростью, Генаша.

— Медлить нам ни к чему — солнце не ждет, а тайга вон редеет.

Мы пошли редколесным увалом долины Малого Балаганаха. Но так ничего и не увидели до самого истока, где начались сплошные глыбовые осыпи, а следовательно, кончились речные золотоносные отложения.

Меня нестерпимо начала покалывать сухая иголка лиственницы, попавшая за шиворот. И я предложил деланно равнодушным голосом:

— Пожалуй, повернем назад, чего по свалам шастать.

— Назад пойдем по руслу,— согласился Геннадий с поправкой.— Там наледи порой прямо консервируют старые выработки.

Шагать вне тропы мучительно, но утешала мысль, что это уже возвращение. Мы спустились в русло и пошли берегом, прямо по кустам голубицы. Перезревшая ягода синим градом сыпалась с кустов за голенища сапог. Потом на белых портянках остались несмываемые виноцветные пятна.

Мы не разговаривали: неудача не располагала к общению. Правда, у нас впереди были еще ручьи, но первая осечка вселяла уныние. И мне бы в самый раз сейчас сказать моему спутнику что-нибудь хорошее, восстановить дух товарищества. Не успел я подумать об этом, как провалился. Геннадий не предупредил меня, что под пестрым ковриком из красных и бурых листьев черемухи, пересыпанным оранжевыми иголками лиственницы, может крыться древняя старательская яма. Эта глубокая выработка была заполнена студеной водой, коряги и ветки переплелись в зыбкую ловушку, а края сохранили ледяные колтуны.

— Э-э-и!..

Если бы не Геннадий, я мог бы уйти на дно этой коварной выбоины. Но он одним встряхом сбросил с себя ружье и рюкзак и бросился к ямине, рывком выхватил меня из воды за шиворот. Я даже не успел запутаться ногами в переплетенье гнилья. Только дрожь в коленях напоминала о зыбучем, скользком, ледяном нутре ловушки.

— Спасибо тебе, Гена...

Но мой спаситель замахал на меня руками, словно я мог спугнуть какую-то дичь. Потом он осторожно двинулся в сторону ямы, и я увидел невзрачное

заостренное бревно. Оно торчало наклонно с краю ямы и обросло рыжими кустами смородины. Я стал догадываться, что значит лиственничное это бревно на краю старого шурфа.

— Штага! — вскрикнул Геннадий.

Евстропов тремя прыжками перелетел ручей. На той стороне тоже нашел старый шурф, издал довольный крик и затем вспомнил обо мне. Посмеиваясь над моим видом, собрал огромную кучу хвороста и запалил костер на галечном островке.

— Раздевайся! — заботливо приказал он.

Вдвоем мы отжали воду из моих доспехов и развесили их у костра на палках. Потом я стал извиваться у жаркого огня, поочередно подставляя бока прыгучему пламени, а он подвесил котелок, чтобы вскипятить чай, и принялся разогревать банку с колбасным фаршем.

— На пользу нам пойдет твоя таежная купель,— сказал Геннадий с широченной улыбкой.— Это надо же — прямо на разведочной линии искупаться.

— Думаешь, добрая примета для нас? — спросил я, поклацывая зубами.

— Теперь завезем прямо сюда на линию буровые станки, построим зимовье, обживем ручей, план начнем сразу по запасам выдавать, премии ежеквартально получать...

— Почему же не стал обрабатывать золото тот, кто начинал?

— Видно, содержание было по тем временам низковатое. Тогда хозяйчики, старатели, да и концессии тоже выбирали жирные куски. А бедные участки заваливались, бросались.

— Понимаю. Коммуникации подтягиваются, и запасы вроде как увеличиваются,— подтвердил я.

— Драги становятся все мощнее! — взмахом руки изобразил Геннадий.

— Я еще не видел драгу,— сказал я, выплясывая у костра.

— Покажу... Сходим к брату. Он у нас важный, как боцман. Сама драга — прямо эсминец. Ночью подплываешь — электрический остров в тайге.

— Ты служил на флоте?

— На Тихоокеанском. На подводной лодке.

Наш разговор приобретал тот доверительный тон, который рождается у мужчин после удачного дела. Пусть открытие наше и не ахти какое, но начало положено. Это как в рыбалке — стоит только поймать первую рыбу, и пойдешь таскать одну за одной. Или как в спорте — возьмешь вес, высоту, ворота и запомнишь момент удачи, там уж пойдет «кладка», как говорят бильярдисты. И в такой фартовый момент начинается мужская солидарность, хочется о своем напарнике знать как можно больше. Немногословный Геннадий тоже размяк после нашей находки, раскраснелся у костра, разоткровенничался. И было ему что поведать мне, новичку в большой жизни. Я после школы сразу пришел в институт. Пять лет прокорпел над учебниками, даже в армии не служил. И сейчас бросился в расспросы с любопытством мальчишки-допризывника.

— Страшно под водой?

— Привыкаешь.

— Укачивает, наверное, Ген?

— Смотря на какой глубине. Если близко от поверхности да в шторм... может.

— А я и маленькой качки не выношу. Меня на Байкале укачивает.

— В тайге закалишься,— заметил он, предложив выпить чаю.

Мы уселись вокруг большущего гранитного валуна на маленьких кварцевых. Ножом накалывали колбасный фарш, прикладывали к хлебу и запивали бутерброды вкуснейшим сладким чаем.

— Ну и чай,— сказал я,— деготь.

— В тайге так и пьют,— объяснил мой напарник.— Сердце сильнее разгоняет кровь. И не замерзнешь, особенно если добавить каплю спирта.

— Я и так разогрелся, аж уши пылают.

— Тогда пойдем, до вечера нам надо успеть сплыть до Большого Балаганаха. А там до Чертовой Ложки, потом еще Березовый... В общем, до снега работы хватит.

Я натянул одежду, по которой полз парок. Сапоги раскисли и не терли больше ног.

Мы пошли к устью прямо по воде, холодящей ноги через сапоги, носки и портянки. Банка из-под фарша плыла некоторое время впереди нас, разбрасывая по сторонам уже красноватых зайчиков. Потом банка остановилась у валуна. Под камнем темнела коричневая промоина. Я увидел, как течение буторило в ней желтые песчинки.