Казароза - Леонид Юзефович

Свеча была зажжена снова. Покапав горячив воском, Свечников прилепил ее к подоконнику, присел рядом и на обороте листа с «Основами гомаранизма» синим концом своего двухцветного карандаша и тоже по пунктам начал восстанавливать вероятную последовательность событий:

1. Раньше К. была жрицей в гиллелистском храме.

2. Она знала, что Варанкин теперь живет здесь, поэтому и захотела поехать сюда на гастроли. Ей нужно было с ним встретиться. Вот почему она так легко согласилась петь в клубе.

3. В гиллелизме она давно разочаровалась. Возможно, придание новой религии осязательных форм зашло чересчур далеко, вплоть до каких-то мрачных обрядов, но она слишком поздно поняла, какому божеству ее заставляют служить. Отсюда настроение, выраженное в стихах на билете.

Вагин стоял у рояля и одним пальцем перебирал клавиши, нащупывая какую-то мелодию.

— Шуберт, «Баркарола», — сказал он, когда это у него наконец получилось.

Под его музыку Свечников добавил еще три пункта:

4. К. порвала с гиллелистами и унесла с собой их священный символ. Они, видимо, угрожали ей, и она решила вернуть гипсовую ручку Варанкину.

5. Варанкин не верил, что она будет молчать о том, что происходило в гиллелистских храмах. Если бы это стало известно, тень легла бы и на гомаранизм в его сегодняшнем виде. Варанкин решил ее убить. Сделать это предполагалось после концерта, но подвернулся удобный момент, ион им воспользовался.

6. Если за Вагиным вчера действительно кто-то шел, это мог быть Варанкин. Ему нужна была ручка, и он знал, что она лежит в сумочке.

Все казалось логично, однако эта схема не давала ответа на ряд важных вопросов. Свечников записал их уже не синим, а красным концом карандаша, нумеруя не цифрами, а буквами:

а) Откуда Осипову известно, что К. была «печальной жрицей на кровавом чужом алтаре» ? Что конкретно стоит за словом «кровавый» ?

б) Почему он выспрашивал у Вагина про сумочку!

в) Почему арестовали Варанкина!

г) Даневич сознательно врет, будто Варанкин стрелял в него, или сам в это Верит?

д) Если стрелял Варанкин (не в Даневича), выбросил он пистолет за окно или передал его И. Л.?

е) Кто принес деньги на похороны К.?

Вопросов было так много, что записывать их не имело смысла, да и места на листе уже не осталось. Он встал, открыл окно и наклонился над карнизом, пытаясь понять, мог ли выброшенный отсюда пистолет упасть возле нужника. Лицо сразу охватило теплым ветром.

Справа темнели купы деревьев, листва на них шумела так, словно усохла раньше, чем наступила осень. Полная луна стояла в небе. Из пятен на лунном диске складывались две фигуры: Каин, злой кочевник, вечно пронзающий брата-хлебопашца отобранными у него крестьянскими вилами.

— Знаете, как в древности объясняли происхождение пятен на луне? — становясь рядом, спросил Вагин. — Почему они постоянно движутся, меняют очертания… Считалось, что это гигантские орды насекомых вроде лунной саранчи.

С последним словом что-то сильно ударило в грудь, Свечников услышал выстрел и увидел проблеск в темноте. Он пошатнулся и сел на пол.

За окном в два голоса закричали: «Стой! Стой, стреляю!» Слышно было, как лязгнул, прокручиваясь, барабан. Битое стекло захрустело под сапогами, хлестнули еще два выстрела.

Свечников сидел на полу. Он знал, что в первый момент боли не бывает, и ждал, когда она придет. Перепуганный Вагин, метался от него к окну и обратно. Со двора доносились голоса. Они звучали все ближе, но слова тонули в шуме листвы, в хрусте шагов по щебню, в ожидании боли. Один голос принадлежал Нейману. Другой, тоже молодой и тоже знакомый, отвечал с той хорошо известной Свечникову интонацией, с какой говорит человек под дулом упертого ему в спину нагана.

— Идут сюда. Трое, — доложил Вагин, в очередной раз перебежав к окну. — Кто?

— Темно. Не вижу.

Он снова склонился над Свечниковым:

— Куда вас ранило? Дайте я посмотрю.

— Я сам.

Он пошарил по груди, нашупал дырку в пиджаке и правой рукой осторожно полез под левый лацкан, со страхом ожидая, что пальцы вот-вот намокнут теплым и липким. Нет, сухо. Тыльем ладони провел по подкладке пиджака, во внутреннем кармане что-то звякнуло. Рука скользнула туда и наткнулась на гипсовые обломки. Не было ни крови, ни боли. Священный символ гиллелистов спас ему жизнь.

Глава одиннадцатая

ВОЗЛЮБЛЕННАЯ

Стемнело, читать стало трудно. Люстру, слишком яркую для него, включать не хотелось, а настольная лампа не работала. Свечников отложил папку с воспоминаниями об Иде Лазаревне и опять встал у окна.

Снизу, со второго этажа, наплывало слабое жужжание неоновых букв над подъездом гостиницы. Буквы были синие, от них стекло отсвечивало холодным зимним блеском. Казалось, это свет луны, отраженный снегами, но из форточки тянуло майским теплом.

Огромный город никогда не засыпал. Как везде, оборонные предприятия работали в три смены, тяжелый несмолкающий рокот, днем тонувший в уличном шуме, накатывал с заводских окраин. Там еще жили старики, певшие когда-то:

Дружно, товарищи, в ногу,Остро наточим штыки,Всей бедноте на подмогуКрасные двинем полки.Пьют всюду трутни и ворыКровь трудовых муравьев.Вычистим хищные норыЩеткой стальною штыков.Пусть от Урала до ВеныВстанет гигант трудовой,Чтобы от Камы до СеныВспыхнул наш фронт огневой.Не за могучим УраломКончится страшный турнир,В битве труда с капиталомПоле сраженья — весь мир.

Это была «Уральская походная», любимая песня Свечникова. То, что родилась она не в гуще масс, а написана Фимой Фрейманом из дивизионного агитотдела, не делало ее хуже. Было чудом, что такую рвущую сердце песню мог сочинить чахлогрудый аптекарский ученик, который с бойцами даже поговорить толком не умел: его тут же сбивали с темы, спрашивая, из чего мацу пекут, или проверяли образованность вопросами о том, сколько патронов вмещает лента к пулемету Максима или Шоша. Тем неодолимее казалась высшая сила, таинственно избравшая своим орудием именно его, убогого. Мороз шел по коже, когда эта песня гремела в полковом строю, но сейчас ее грозные слова звучали в памяти печально и нежно, будто их напевала маленькая женщина с волшебным именем и голосом райской птицы.

В рекреации грянули шаги. Дверь со стуком распахнулась, в нее головой вперед влетел кто-то, кому, видать, крепко поддали сзади. В следующую секунду Свечников понял, что это Порох. За ним вошел незнакомый парень с наганом, последним — Нейман тоже с револьвером в руке.

— Не ранены? — осведомился он прямо с порога.

— Нет.

— Можете идти, — повелительно бросил Нейман в сторону Вагина и, когда тот вышел, снова повернулся к Свечникову:

— Ну, и что вы здесь делаете?

— Пытаюсь восстановить картину вчерашних событий.

— А почему свет не зажгли?

— Не горит. Что-то с проводкой или на станции отключили.

Парень с наганом, оставшийся возле дверей, ладонью ударил по одному из выключателей. Послушно зажглась ближайшая к сцене лампочка. В ее желтом блеске бесстыдно оголились грязные обои, ободранные стулья, за ногу прикованный цепью к стене, как колодник, помутневший рояль. Подсолнуховая лузга забелела на полу, дранка выступила на потолке в тех местах, где под пулями из курсантского «гассера» отслоилась штукатурка.

Остальные выключатели сработали так же исправно.

— Врать нехорошо, — улыбнулся Нейман. — Кого-то вы опасались, раз электричество не включили. Служить мишенью вам, естественно, не хотелось. Не пойму только, зачем вы встали у открытого окна рядом с горящей свечой. Поступок, прямо скажем, неосмотрительный.

Порох помалкивал. Рубаха порвана подмышкой, губа разбита, кровоподтек наливается над левым глазом, на мощной, как у питекантропа, надбровной дуге. Студент физмата, он уверял, будто такое строение лобной части черепа свидетельствует о выдающихся математических способностях. Это-то и позволяло ему холодно исчислить все пороки эсперанто и достоинства непо.

— Ты стрелял? — спросил Свечников.

Порох затряс головой, одновременно втягивая ее в плечи на тот случай, если опять станут бить.

— Он, — сказал Нейман. — Во дворе больше никого не было.

— Был! — запротестовал Порох. — Там кто-то был! Я видел!

— Кого ты видел?

— Не знаю. Я его не рассмотрел.

— Если стрелял не ты, почему побежал от нас?

— Испугался. Я же не знал, кто вы такие.

— Врет, — констатировал Нейман.

— Но почему? — засомневался Свечников. — Что я ему сделал?

— В самом деле не понимаете?

— Честное слово!

— Три дня назад его отчислили из университета за погромные настроения. Вы же сами писали об этом в губком. Он еще позавчера грозился вас убить.