Ястреб халифа - К. Медведевич

Тарик долго молчал, и по лицу его ничего нельзя было прочесть. На поле перед падубовой рощей стало очень тихо, словно никого кроме самийа и поэта там и не было. Слышалось только, как глубоко в лесу угукает горлица. Потом самийа вдруг сказал:

— Мне… называли твое имя. Почитай еще.

— Что бы ты хотел услышать, господин?

И Тарик ответил:

— Я знаю, что ты недавно написал новые стихи, которых никто из людей еще не слышал. Прочти их.

Юноша удивленно глянул на самийа, однако овладел собой и ответил:

— Как скажешь, господин.

…Примчавшись на родину, всадник, ты сердцу от бренного телаПривет передай непременно!Я западу тело доверил, востоку оставил я сердце —И все, что для сердца священно.От близких отторгнутый роком, в разлуке очей не смыкая,Терзаюсь я нощно и денно.Господь разделил наши души. Но если захочет Всевышний,Мы встречи дождемся смиренно. [15]

Закончив чтение, юноша вдруг ахнул — он только что понял, как его стихи должны были отозваться в сердце Тарика. Стоявший рядом на коленях аль-Архами побледнел от ужаса. Меж тем нерегиль сидел в седле неподвижно, и по лицу его тенями бежали мысли, недоступные разуму смертных.

— Мой друг был прав, — наконец сказал он. — Ты выразил в четырех бейтах все, что я не смог сказать, исписывая свиток за свитком поэтическим мусором. Мой друг считает тебя лучшим поэтом среди ашшаритов, о Мунзир ибн Хакам из рода Курайш. Ты свободен. Освободите также и того человека, — Тарик кивнул в сторону последнего осужденного. — Я побежден.

И, сказав эти загадочные слова, самийа тронул коня. Но Мунзир ибн Хакам, которому уже развязали руки, взялся за повод серого жеребца Тарика и спросил:

— Господин, откуда тебе стало известно об этой поэме? Я не показывал ее никому, даже брату! — и юноша кивнул в сторону деревьев, куда уже дошло известие о помиловании. Его брата развязали и вели к коню.

— Мне сказал о ней один мой знакомый, с которым мне часто доводится играть в шахматы. Он нашел ее среди бумаг в твоем ларце для писем, — ответил Тарик.

— Но как этот твой знакомый проник в мой дом? — удивился поэт.

— Через окно, на котором ты поленился поставить печать, защищающую от джиннов пустыни, — усмехнулся самийа.

Юноша разинул рот от изумления, а Тарик добавил:

— Будешь проезжать через плоскогорье Мухсина — повернись к северу и позови Имруулькайса. Силат будут рады принять тебя в своем городе, о Мунзир ибн Хакам, — поэт милостью Божией.

-4-

Небесный волк

Аммар выслушал вести о поражении джунгар и об… упорядочивании… ослушавшихся отрядов, не изменившись в лице. Халиф подозревал, что, отпустив поводок самийа, он получит гору трупов. Общение с нерегилем все более напоминало Аммару охоту с огромной прирученной рысью: отпустишь сворку сильнее — она того и гляди проволочет тебя по кустарникам, скакнув за добычей. Накрутишь ремень на кулак — будет рваться, задыхаясь в ошейнике. Впрочем, не он ли сказал нерегилю — «я даю тебе право казнить и миловать»? Хотя Аммар не ожидал, что самийа умудрится казнить сыновей самых знатных родов халифата — и помиловать простого сотника из захудалой боковой ветви Курейшитов. И опять же, ни человек, ни даже тушканчик не вольны в своей жизни — так сказал Малик ибн Амр, когда раскопал нору, в которую попала летевшая в него стрела, и обнаружил там пораженного в голову зверька. Видно, листок с именами жертв самийа уже упал у трона Всевышнего. Осталось посмотреть, чьи еще имена упадут к ступеням Престола Праведнейшего — в том, что семнадцать повешенных в роще падуба будут не последними в этом скорбном списке, Аммар не сомневался. Нынешним вечером главы всех оскорбленных родов будут сидеть в собрании — халиф собирался чествовать вернувшегося с победой нерегиля. Более того, сегодня вечером в маджлисе соберутся главы всех знатных родов, до сих позволявшиеся себе садиться в собрании без разрешения халифа. Хромому ослу было понятно, что сегодняшний вечер не обещал тишины.

…Повелитель верующих воскликнул:

— Воистину подобного не было, как мне кажется, ни у одного царя!

Пировали в саду — плотина снова преградила воды Мургаба, и в пруду и фонтанах плескалась прохладная в сумерках вода. Ради праздника Аммар приказал принести садовнику большое блюдо и сделать на нем маленькие беседки из разных цветов, а посреди блюда налить воду и по краям положить крупные жемчужины, чтобы это походило на пруд и камешки. А в воду пустили змею, которая плавала в ней, извиваясь. На краю блюда стояла маленькая лодка, в которой сидела красивая девочка-невольница с не закрытым еще лицом, и делала вид, что гребет золотыми веслами.

Аммар гордо оглядел пахучие кипы жасмина и бутоны роз. С цветов медленно стекали в рукотворный пруд крупные капли — лепестки обрызгали смесью воды и розового масла. И сказал:

— Я награжу всякого, кто скажет стихи об этом блюде и о том, что на нем находится.

Аль-Архами по праву придворного поэта импровизировал первым:

Все чудеса земной природы в причудливом разнообразьеПеред тобою, повелитель, судьба роскошно сочетала.Вот нити трепетного света, вот полог, сотканный росою,Вот в царстве зыбких очертаний чертог, прозрачнее кристалла. [16]

Рабыни отложили лютни и захлопали в ладоши, звеня браслетами. Лица девушек едва скрывали прозрачные покрывала оранжевого и золотого цветов, подведенные глаза и брови дразнили мужчин. Музыкантши позволяли расшитым золотом тканям словно бы случайно упасть с лица, пока они перебирали струны. Опустив же инструменты на ковры, они, словно спохватившись, подхватывали кайму платка и стыдливо прикрывали лица, показывая кольца и браслеты на обнажавшихся смуглых запястьях. Глаза же продолжали влажно поблескивать — в них скакали крошечные шайтаны, обещая ночи в саду и вкус граната на губах.

— Жалую тебе коня под тисненым золотом седлом! — воскликнул Аммар, взмахнув рукой, и послал поэту чашу вина.

Слово взял ибн Маккари:

Сквозь воду виден крупный жемчуг, а средь неуловимых струекЗмея пестреет, извиваясь, но не показывает жала.Ты в этом зеркале прелестном увидишь все, что пожелаешь:И феникса, и черепаху, и леопарда, и шакала.

Многие попросили принести им калам и бумагу, чтобы записать стихи сегодняшнего вечера.

Аммар усмехнулся — ибн Маккари, похоже, понял, что значит змея среди белоснежных лепестков и жемчужин. И снова оглядел сад — нерегиль, истинное бедствие из бедствий и змея среди змей, все еще не появлялся.