Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Эрнст Ганфштенгль

Будучи такими неудобными союзниками, каждая из этих двух политических групп поддерживала другую тактически, пока видела в этом сотрудничестве выгоду для себя. Двумя днями ранее члены «Боевого союза» и Гитлер были вызваны в канцелярию Кара, где тот вместе с Лоссовом предупредил их о недопустимости подстрекательств к какому-либо путчу, пока временное правительство само не даст сигнала. И только после этой встречи Гитлер выяснил, что католические сепаратисты имеют свои собственные планы перехвата инициативы. Теперь он предложил с помощью путча объединить силы брожения в обществе.

Я в меру своих небольших возможностей помогал довести дело до конца. Один из журналистов, который благодаря мне оставался в курсе событий, отвечал мне взаимностью, рассказывая о тех высказываниях, которые ему удавалось услышать в правительственных кругах. Этот газетчик жил в гостинице «Реджина», и, чтобы меньше привлекать внимания к нашим контактам, я обычно объявлялся в гостинице под именем Георга Вагнера, с которым связана одна история, о которой я расскажу в свое время. За пару недель или вроде этого до путча этот газетчик побывал у фон Кара и извлек из него информацию о том, что тот не имеет никакого намерения ввести Гитлера в правительство, несмотря на их внешне благополучный альянс. Эта информация, когда я передал ее Гитлеру, не стала для того большим сюрпризом. «Это вполне типично для этого старого коварного мерзавца», – прокомментировал он.

Подобный намек пришел и от графа Лерхенфельда, бывшего премьер-министра, который все еще оказывал значительное влияние на происходившие события. Я сидел с моим другом-журналистом в его кабинете, когда объявился Лерхенфельд. У меня не оставалось времени на то, чтобы уйти, не столкнувшись с графом в коридоре, поэтому я поспешно ретировался в ванную комнату. Я смог услышать очень мало из того, что обсуждалось, но когда Лерхенфельд поднялся, чтобы уйти, он, должно быть, повернулся в направлении моего тайника, и я уловил его слова: «Нет, нет, нам не понадобятся национал-социалисты, для наших целей они слишком радикальны!»

Это встревожило Гитлера, но в то время царила типичная атмосфера двойного, а то и тройного обмана. Даже некоторым из наших внешне надежных соратников в «Боевом союзе» нельзя было доверять ни в коем случае. На Рема и его «Военное знамя рейха» можно было положиться. И действительно, на следующий день он штурмовал и удерживал военное министерство с кадетами. С другой стороны, Эрхардт был куда более сомнительным элементом, хотя некоторые из его людей из «Викинга» все еще несли охрану редакции «Беобахтер», хотя сохранял внешнюю видимость теснейшей гармонии с национал-социалистами. За несколько дней до этого я позвонил туда из Уффинга, по ошибке меня подсоединили не к тому номеру, и я, таким образом, стал свидетелем разговора, из которого было ясно, что люди Эрхардта распоряжаются некоторыми общими запасами оружия в определенно подозрительной манере. Я предупредил Гофмана, адъютанта Геринга, но так как тот тоже был членом организации «Викинг», дело каким-то образом прикрыли. Однако мои подозрения получили подтверждение, когда в день путча Эрхардт стал на сторону Кара.

И Эрхардт был не одинок. Еще один из помощников Геринга – капитан Кауттер – также перешел на чужую сторону, а когда пришло время для принятия решения, защищал министерство Кара. Пенер, смещенный с поста президента полиции, но все еще сохранявший огромное влияние, был еще одним сомнительным союзником. Он до этого защитил Гитлера не раз, и на него очень полагались, но, когда путч провалился, он утратил свою выдержку, и Геринг с Ремом не получили от него никакой поддержки, хотя сам он оказался под подозрением, достаточным для того, чтобы оказаться под судом вместе с другими.

Многие титулованные офицеры из примыкавших патриотических организаций придерживались двойных приверженностей. К кронпринцу Рупрехту обычно обращались как к «его величеству», и часть состава «Боевого союза» была явно монархических взглядов, поддерживая Виттельсбахов. Так что в течение многих лет Гитлер делал вид, что намерен восстановить монархические формы правления, и такая тактика позднее одарила его существенной поддержкой Брунсвика, Гессена и Гогенцоллерна, но для последних она обернулась тем, что им в конце оставалось лишь жаловаться, что их предали.

Что оказалось еще более решающим фактором – это пренебрежение Гитлера к необходимости успокоить мнение католиков. Людендорф и значительная часть северогерманских националистических оппозиционеров, нашедших убежище в Баварии, были либо протестантами, либо рьяными врагами церкви, и особенно католической. Было ошибочным полагать, что путч был бы успешным с одной лишь их помощью. Генерал фон Эпп, сам римский католик, был так глубоко оскорблен Розенбергом, что стал безразличен к любому путчу, возглавляемому Гитлером и Людендорфом. Поступок фон Эппа, приказавшего отслужить благодарственный молебен на самой большой площади Мюнхена при освобождении в 1919 году, привел к тому, что Розенберг стал неоднократно упоминать его в саркастически статьях в «Беобахтер» как «генерала Богородицы». Это так оттолкнуло фон Эппа от нас, что в дальнейшем он имел мало общего с нацистами. И тем не менее, у него был персонал из примерно 25 тысяч резервистов лейб-гвардии, а его влияние на Гитлера могло бы склонить чашу весов.

В тот момент сложилась фантастически запутанная ситуация, и вот Гитлер отдает приказ Розенбергу и мне застегнуть кобуру с пистолетом и идти освобождать Германию. В то утро, кокетливо поглядывая в сторону фон Лоссова, «Фолькишер беобахтер» вышла с огромной фотографией на первой странице генерала Йорка фон Вартенбурга, который перешел с прусской армией на сторону русских в бою против Наполеона под Тауроггеном, с заголовком: «Найдем ли мы еще одного генерала Йорка в свой час нужды?» Мы с Розенбергом обсуждали ее возможный эффект, когда перед нами внезапно появился Гитлер. Бросив одобрительный взгляд на копию газеты на столе, Гитлер сказал мне перед тем, как уйти: «Я буду полагаться на вас в том, что касается защиты наших интересов в иностранной прессе». Почти сразу же я ушел вслед за ним. Объявление Гитлера, по крайней мере, положило конец возмутительной привычке Розенберга насвистывать сквозь зубы, когда я с ним разговаривал, но явно пришло время для действия, а не для дальнейших проявлений невежливости.

Моей первой мыслью было позаботиться о жене, которая только что опять забеременела, и моем сыне Эгоне, которому было два с половиной года, и увезти их из Мюнхена. Быстро вернувшись в свою квартиру на Генцштрассе, которую я все еще держал в качестве временного жилья, сказал им, что надо собираться и отправляться после полудня в Уффинг. Мне также надо было переговорить с такими иностранными журналистами, как Х.Р. Никкербокер и Ларри Рю из Chicago Tribune, которые съехались в Мюнхен в ожидании волнующих событий, и передать им, что они любой ценой должны побывать сегодня вечером на митинге в «Бюргербраукеллер», хотя я, конечно, не мог объяснить им, почему. Я сам терялся в догадках, какой оборот могут принять эти события, и хотя и пытался повидаться с Гитлером после полудня, чтобы путем обсуждения проветрить мозги, я так и не смог отыскать его. Мне сказали, что он на совещании с капитаном Дитлем из баварского Генштаба, который был одним из его главных информаторов в рейхсвере и который впоследствии командовал дивизией в Норвегии и Финляндии.