Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Эрнст Ганфштенгль

Гитлер пригласил Кара и компанию присоединиться к нему в одной из боковых комнат для обсуждения их планов. Там к ним подключились Шубнер-Рихтер и Людендорф – огромный, при полной военной форме и при всех наградах. После первого, безрезультатного совещания Гитлер вернулся в зал и разразился длиннейшей тирадой: «Настало время покончить с грешниками вавилонской башни в Берлине!» и так далее. Объявив, что он вступил в коалицию с триумвиратом, и старательно скрывая факт, что те были явно холодны к этому, он скоро заставил аудиторию реветь от энтузиазма. Это могло частично объясняться тем, что в своем возбуждении он вел речь о «его величестве кронпринце Баварском». А может быть, это было сделано сознательно, чтобы завлечь людей на свою сторону под впечатлением, что он поддерживает реставрацию Виттельсбахов. В любом случае это сработало. Он вернулся, чтобы проинформировать своих неохотных союзников, что общее настроение собрания – на его стороне и что можно приступать к действиям против Берлина.

Для того чтобы слова Гитлера достигли такого немедленного эффекта, им надо было попасть в желающие слышать уши. Для огромного большинства степенной и авторитетной аудитории он был немногим более обычного авантюриста. Тем не менее всех их прельстила роскошная картина власти, которую он изобразил для них. С тех пор как Бисмарк основал Второй германский рейх, Бавария была чуть больше, чем провинциальный вассал, а тут перед Мюнхеном открывались возможности принять на себя лидерство в Германии и отобрать его у презренных пруссаков в Берлине. Аудитория насчитывала довольно много женщин, этих высокопоставленных местных матрон в тяжелых провинциальных мехах, и именно они аплодировали громче всех. Вот вам еще один пример того, как женщины отвечают на явную наглость.

В главном зале бразды правления были целиком в руках CA. Вся полиция куда-то исчезла, и это, фактически, стало важнейшей услугой, оказанной Пенером, который все еще имел достаточно влияния на Фрика в руководстве полиции, чтобы заставить последнего дать своим людям инструкции не вмешиваться в дела. Геринг вскочил на трибуну и со своим несравнимым отсутствием такта объявил собравшимся, что лидеры сейчас заняты на совещании, а все остальные будут оставаться на своих местах. «В любом случае тут есть пиво, чтобы выпить», – произнес он безошибочным тоном презрения северогерманца к баварцу, как бы предлагая, что коль у них кружки в руках, так им больше почти ничего и не надо.

Примерно в это же время я, в свою очередь, взобрался на стул с более миролюбивым и почти до абсурда нормальным объявлением о том, что представители иностранной прессы должны подойти ко мне. Затем я провел импровизированную пресс-конференцию, объяснив, что сформировано новое правительство, что все личности и вся собственность будут уважаться, что в стране будут восстановлены порядок и дисциплина и т. д. – все, во что я тогда искренне верил. Зрелище моих почти двух метров на стуле также привлекло внимание некоторых моих немецких друзей. Там были фон Боршт, бывший лорд-мэр Мюнхена, доктор Герлих, редактор «Мюнхенер нойсте нахрихтен», и другие, которые подходили с шумом. «Ах, дорогой Ганфштенгль, как я рад тебя здесь видеть! – заявил Боршт, старый друг моего отца. – Не мог бы ты помочь мне выбраться отсюда? Нас здесь держат пленниками!»

Я отвел его к главному входу, где на посту стоял штурмовик из CA Шрек, который через несколько лет станет шофером Гитлера. «Никому не положено выходить! У меня такой приказ. Только люди в форме могут отдавать здесь команды. А гражданские лица обязаны делать то, что им сказано!» Да, пресловутый комплекс мундира, подумал я. И с годами он стал бесконечно хуже. Поэтому мы с Борштом отступили, и я предложил ему кружку пива из служебного окошка, где, переговорив с девушками-официантками, я сумел шепнуть Боршту на ухо: «Выходите через кухню». Так он и ушел. В свое время я вывел тем же путем Никкербокера и Ларри Рю, а также Герлиха, который находился в состоянии экзальтации от событий этого вечера. «Как великолепно! Германия снова воссоединится!» – трещал он. Едва вернувшись в свою газету, он продиктовал огромную статью, восхваляющую национальную революцию, которая вышла на следующий день еще до марша на Фельдхернхалле и явилась самым полезным свидетельством на суде над Гитлером, потому что в ней давалось полное описание участия Кара и Лоссова в путче.

Примерно через полчаса главные заговорщики вернулись в зал. Гитлер сбросил свой дождевик и объявился в своей так называемой приличной одежде: черном фраке и жилете, но сшитом на провинциальный баварский манер. Он менее всего был похож на революционера; скорее, это был сборщик налогов в своем лучшем костюме. В нем действительно было это невероятное свойство, он все еще выглядел исключительно заурядно в спокойной обстановке. Какая-то особенность в его глазах и определенная сдержанность в манерах – вот все, что заставляло смотреть на него дважды. Он все еще был явно услужлив в своем поведении, кроме, конечно, тех моментов, когда начинал говорить, что он только что и показал. Тут он превращался в нечто сверхчеловеческое. Это была единственная стихия, в которой он себя чувствовал как дома. Это можно уподобить разнице между скрипкой Страдивари, лежащей в футляре, – какие-то несколько кусочков дерева и струн, и той же самой скрипкой, на которой играет какой-нибудь маэстро. В данный момент он был спокоен, смахивая на чуть взволнованного провинциального жениха, которого можно увидеть на десятках картин за запыленными окнами баварских сельских фотографов.

Они все выстроились на помосте: Кар, Лоссов и Зайсер, Людендорф, Фрик и Пенер, все имели серьезный вид, осознавая историческую значимость, а также Гитлер в этом мешковатом, помятом костюме с большой свастикой на манер пуговицы, укрепленной в лацкане, и Железным крестом на левой стороне груди. Он не собирался терять времени. Он сделал короткое объявление о том, что сформировано национальное правительство. Все партнеры принесли присягу, а за этим последовало самое впечатляющее пение «Дойчланд юбер аллее» из всех, какие мне довелось слышать. Я заметил Готфрида Федера, пробиравшегося ужом к этой группе откуда-то сзади и старавшегося выглядеть внушительно. Ему пришло в голову, что он станет министром экономики в новом правительстве, но, к сожалению, среди присутствовавших не оказалось фотографа, чтобы запечатлеть его кратковременное приобщение к великому.

Все на самом деле выглядело очень возвышенно, и дела еще не стали оборачиваться негативной стороной. Со своим врожденным ощущением массовой психологии Гитлер случайно отыскал правильную формулу, чтобы овладеть властью над различными группами собравшихся. Большинство из них были образованными людьми, они чувствовали, что в заговорщицкой клятве, произнесенной со сцены, есть что-то от клятвы Рютли из «Вильгельма Телля» Шиллера, и их наивный политический романтизм воспламенился. В Гитлере их магнетизировали качества Гамбетты.