Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Патрик Бессон

Рагно усмехнулся.

— Позер… Это как раз для тебя. Во всяком случае, я должен проверить. В твоем контракте говорится «с проживанием», но там нет речи о пропитании. Ясно?

— Так решила мадемуазель! — снова вмешалась кухарка.

Взгляд Рагно скользил по лицам присутствующих, с большим удовольствием задерживаясь на Люсьенн и Жермене.

— Мадемуазель мне не указ, — заявил он. — Распоряжения я получаю не от нее.

— Хорошо, — сказал Марк, — я могу уйти к себе.

— Оставайся! Месье Рагно сказал, что проверит.

Упершись руками в бока, Клемантина бросала вызов управляющему, которому Тавера поднес тем временем стакан сидра.

В тот день на Рагно была легкая куртка с кожаными налокотниками, краги и залихватская полотняная шляпа с поднятыми на одном боку полями и макушкой в мелкую дырочку. Такое одеяние делало его немного похожим на хвастливого Тартарена, он словно бы сошел со страниц популярного журнала для охотников и рыболовов.

— Вот именно, — подтвердил Рагно, — я непременно проверю. Это моя работа — все проверять, за всем следить…

Он в два приема осушил стакан, прищелкнул языком и, не простившись, вышел.

Не получив ответа на свои звонки, Рагно повернул ручку двери и не без опаски вошел в мастерскую. Раньше он никогда сюда не заглядывал. Удобный случай удовлетворить свое любопытство. Сквозь зашторенные окна сочился рассеянный свет, отчего статуи делались похожими на призраков, впечатление усиливалось от царившего здесь запустения и ничем не нарушаемой тишины. На подставке возвышался обернутый мокрым полотенцем бюст. Конечно, Марк. Из угла, словно стебли чудовищных цветов, тянулись в едином порыве шеи двух жирафов.

Рагно торопливо обошел помещение, внимание его между тем привлекла гипсовая копия головы Коллеони,[6] его необычайно мужественный и надменный вид.

Рагно выглянул в одно из окон на улицу, и глазам его открылось необозримое пространство, утопающее в море света, с торчащими кое-где островками поблекших лесов и домов; мысленно кляня гиблое время засухи, он снова погрузился в сумрак мастерской. Здесь, словно на сцене театра, его ожидают статуи примерно одинакового размера, которые следят за ним своими пустыми глазами, и одна из них — он, сразу же узнал ее — не кто иная, как Люсьенн, обнаженная мраморная Люсьенн с маленькой, но такой восхитительной формы грудью, с округлыми, полными плечами. Рагно не довелось встретиться с Мадлин, и он ни минуты не сомневается, что это девушка из бельевой, та самая немного насмешливая Люсьена, которая кажется ему такой желанной. Издалека он не раз наблюдал за ней. В эту жаркую пору она вряд ли что носит под платьем. Казалось бы, такой простой жест, как поднятые вверх руки, когда она развешивает белье, или ее манера изгибаться, встав на цыпочки, но от одного воспоминания кровь закипала у него в жилах. И вот перед ним прелестное мраморное тело, эти плоские бедра, эти длинные ноги — все, что обещает блаженство, которою до сего дня ни одна из служанок не могла ему дать. Он протягивает руку, ласкает мраморную грудь, ноги. Он грезит наяву. Лицо статуи не совсем похоже на то, которое он знает, оно не такое узкое и более бесхитростное, чем настоящее, однако ему известно — он часто слышал об этом, — что талант мадемуазель имеет пределы. Рагно возвращается назад, идет к подставке в центре очерченного мелом круга (что за чудачество!), снимает полотенце, собираясь позабавиться, и вдруг видит лицо Марка, которое поражает его своей подлинностью, смелой открытостью: суровый, низкий лоб, чувственный рот. Легкая кривизна носа придает всему облику некоторый драматизм. Но главное — это глаза, четко обозначенная радужная оболочка и пустые зрачки делают их взгляд неподвижным, вселяющим тревогу.

В напряженной тишине, воцарившейся на кухне после ухода Рагно, зазвонил внутренний телефон. Мадам Поли просила Марка прийти к ней в большую гостиную.

Там он увидел мадам, восседавшую в кресле с высокой спинкой, руки ее лежали на подлокотниках, и вся поза свидетельствовала об усталости. В тот день — быть может, из-за приезда Поли? — Жермена слегка подкрасила мадам, голова ее с волосами в завитках, забранных лентой, казалось, держалась на высоком воротнике, растекавшемся под подбородком кружевной пеной. Жермена, стало быть, наложила ей тон на лицо, подмазала щеки красным, а веки подвела темной тушью. Как ни странно, но Марку эта комичная маска, несмотря ни на что, внушала почтение своим естественным достоинством и властным, не лишенным лукавства взглядом. Гладкое, невыразительное лицо мадам Поли как бы растворялось в прохладном полумраке комнаты, который поддерживался с помощью опущенных жалюзи. Она сидела за столом, заваленным бумагами. Рагно со своей ковбойской шляпой в руках стоял под огромной картиной, изображавшей кораблекрушение. Торжественный бой часов показался Марку вполне соответствующим моменту: все три персонажа с молчаливым неудовольствием воззрились на него. До этого дня он дважды видел мадам де Сент-Ави: первый раз, когда судья Роллен привел Марка в эту самую гостиную, чтобы представить его благодетельнице; второй, когда она объясняла ему причины, побудившие ее взять его на службу вопреки тому, «что о нем известно», в тот раз она выразила надежду, что он оправдает ее доверие. И теперь вид ее снова поразил Марка. Казалось, именно внешний облик придает особую суровость ее словам.

— Я узнала, — заговорила мадам де Сент-Ави, — что мадемуазель позволила вам питаться на кухне.

— Да, мадам.

Она медленно качнула головой справа налево и слева направо, и Марк сразу понял, что между сестрами опять начался разлад, и для него, стало быть, не оставалось надежды на счастливый исход дела.

— Только я одна могу оказать вам такую милость. Вы не принадлежите к числу слуг в доме.

— Я знаю, мадам.

— Надеюсь, вы довольны тем, что находитесь здесь в исключительных условиях, принимая во внимание ваше положение? (Она произнесла тягуче: «поло-ожение») Мадам Поли, должно быть, не знала, на какое положение намекает мадам, ибо прищурила глаза, словно для того, чтобы лучше разглядеть Марка и проникнуть в его тайну.

— Очень доволен, мадам, — сказал Марк, скрестив руки на животе, как он привык делать во время допросов.

— В добрый час. Поймите, мой мальчик, если я позволю вам столоваться на кухне, почему же в таком случае я должна отказывать в этом другим?

— Я понимаю, мадам.

Тут мадам Поли наклонилась к мадам де Сент-Ави и сказала какую-то фразу по-английски, которая, вероятно, пришлась ей по душе.

— Да, я позволю себе заметить, что вы не проявили должной деликатности, не поставив в известность хотя бы месье Рагно об этом необоснованном решении. То, что после работы вы позируете для мадемуазель, это ваше личное дело. Но что касается всего остального, то не забывайте: вы служите у меня.

И снова мадам Поли довольно резким тоном сказала по-английски несколько слов. Марк понял, что по какой-то неведомой причине эта женщина невзлюбила его.

— Да, — продолжала мадам, — вы допустили оплошность. Постарайтесь не повторять этого впредь. Заметьте, что Клемантина тоже заслуживает порицания. Ну да ладно, оставим это. Можете идти.

Выйдя в коридор, Марк должен был признать, что Рагно не стал вмешиваться и осуждать его, мало того, он всем своим видом выражал недовольство, когда мадам Поли пыталась подлить масла в огонь. Но если уж говорить правду, то, пользуясь известным «положением» Марка, платили-то ему гораздо меньше того, на что он мог рассчитывать в силу своей квалификации.

Все это абсурдно до тошноты. На улице он снова окунулся в колышущуюся на солнце знойную дымку и в светящееся безмолвие, поглощавшее все шумы. Коровы сгрудились под деревьями. Что-то поблескивало вдалеке — стекло или вода в пруду. Сколь бы унизительна и неприятна ни была эта чванливая беседа в гостиной, Марк не слишком огорчился. Он даже не сердился на Рагно, прекрасно понимая, какой страх внушала тому деспотичная старая дама. Нет, пока он шел к мотоциклу, собираясь отправиться в Монт-Арьель, он с тревогой задавался вопросом, какова будет реакция Люсьенн, когда она узнает — а это рано или поздно неизбежно должно случиться, — что около пятнадцати месяцев назад он убил человека.

X

Итак, в последующие дни Марк мог позволить себе встречаться с девушкой только по вечерам, да и то всего на несколько минут задерживаясь возле бельевой, прежде чем взобраться по этажам в мастерскую мадемуазель. Он искал способа найти выход из этого дурацкого положения. Но если тому противилась Люсьенн, испытывавшая неодолимый страх перед мадам, главное препятствие крылось все-таки в нем самом, в том помрачении сознания, в той внутренней опустошенности, которые порождались определенными воспоминаниями.