В огне повенчанные. Рассказы - Иван Лазутин

Комбат даже не взглянул на Богрова, когда тот излагал ему суть своей просьбы.

— Наша рота, товарищ капитан, была первой в полку по боевой и политической подготовке. И вдруг… Такой позор!.. Полковник погорячился. Думаю, что комиссар дивизии вникнет в суть дела и уговорит начальника штаба. Всех четырех я знаю. Все — мастеровые, семейные, надежные. И в бою, уверен, не подведут… А Еськин — стахановец электролампового завода. Вы представляете, как это воспримут заводские, когда узнают? Ведь у него на этом заводе жена и дочь работают…

Капитан долго молча смотрел Богрову в глаза, потом спросил:

— Николай Егорович, вы сегодня хорошо, спали?

— Плохо, — ответил Богров. Взгляд его упад на строевую записку, в которой значились фамилии четырех арестованных ополченцев.

— А я не сомкнул глаз. Вчерашнее ЧП… Меня словно обухом но голове ударили. И даже не столько само ЧП, сколько решение начальника штаба. — Комбат встал, прошелся по блиндажу и. словно колеблясь — говорить или не говорить сержанту то, что его особенно угнетало в эту минуту, — резко повернулся к Богрову и спросил: — Не подведете?

— Не те годы, чтобы подводить, товарищ капитан.

— Доверительно, как коммунист коммунисту?

— Товарищ капитан, вы разговариваете с коммунистом ленинского призыва. — Богров вплотную подошел к комбату и крепко пожал ему руку.

— То, о чем я хочу сказать вам, далеко от того, чем вы клянетесь. Мерзко, гадко, подло!.. Я не думал, что полковник Реутов способен на такое.

— Сплетником тоже никогда не считали, — заметил Богров и в душе пожалел, что по мелкому, в сущности, поводу он поставил на карту свою партийность и авторитет.

— Все, что Реутов приказал отнести раненым в медсанбат, — осело в землянке Реутова.

— Откуда вам известно, товарищ капитан?

— Мой связной и ординарец Реутова — из одной деревни, дружки с детства. Нередко делятся друг с другом. — Капитан подошел к столу, сколоченному из широких горбылей, и сбросил с алюминиевой чашки газету. В чашке лежали соленые огурцы и кусок сала. — Полюбуйтесь… Остатки с барского стола.

— Да… — протянул Богров, разглаживая усы. — Неопровержимое доказательство человеческой… — Богров подыскивал подходящее слово, чтобы не перегнуть в своей оценке поступка полковника Реутова. Но его опередил комбат:

— Человеческой мерзости!

— Может быть, и так, — согласился Богров. — Если, конечно, судить о людях не по уставу дисциплинарной службы, а по совести.

Комбат прикрыл чашку газетой.

— Вчера вечером я обращался к командиру дивизии. Пытался убедить его, что начальник штаба переборщил, но Реутов успел так накрутить генерала, что тот и слушать меня не захотел. Думаю, что Реутов наверняка не сказал, что все четверо были командированы мной с разрешения майора Северцева. — Капитан что-то дописал в строевой записке и приказал телефонисту соединить его с командиром полка.

Майор Северцев терпеливо выслушал комбата. Можно было подумать, что он только и ждал этого звонка. А когда вопрос был решен, Петров долго не мог прикурить отсыревшую папиросу. Он нервничал. Пальцы рук его дрожали.

— Слышали?

— Все слышал, — ответил Богров. — Зря не сказали про огурцы и сало.

— Не надо путать божий дар с яичницей.

— Что правда, то правда. Только противно…

— Командир полка разрешил вам товарищ сержант, обратиться по этому вопросу к командиру дивизии. И если вы, как парторг роты, возьмете эту грешную четверку на поруки, то, по его мнению, их удастся спасти от суда военного трибунала.

— Как, прямо к самому генералу? — растерянно спросил Богров.

— Не бойтесь, не укусит. Он ваш ровесник. И по биографии у вас много совпадений. Он в партии тоже по ленинскому призыву.

— Где же я найду его КП?

— Вас доведет мой связной. — Капитан прошел в боковой отвод блиндажа, где у телефона на ящике с патронами сидел молодой боец и драил зубным порошком мундштук. — Балашов, позови связного! Он где-то у блиндажа прохлаждается. Дышит чистым воздухом.

Телефонист выскочил из блиндажа и через минуту вернулся со связным.

Богров заметил: первое, на что упал взгляд молоденького верткого связного, туго затянутого в талии широким ремнем с морской бляхой, была алюминиевая чашка, накрытая газетой. Она словно завораживала связного.

— Слушаю вас, товарищ капитан.

— Отведи сержанта на КП генерала. И подожди его. Вернетесь вместе.

У выхода из блиндажа комбат остановил Богрова.

— Николай Егорович, если вы сделаете то, чего не смогли сделать ни я, ни командир полка, считайте — это ваша первая фронтовая победа. Пусть не в рукопашном бою, но все равно победа.

— Понял вас, товарищ капитан! — Богров поправил пилотку и шагнул в отвод, ведущий к главной траншее батальона.

До КП командира дивизии, расположенного па лесной поляне, Богров и связной комбата добирались больше часа. Раза три их останавливали посты боевого охранения, спрашивали пароль, а у кромки поляны минут десять продержал строгий сержант-украинец. Допросив обоих ополченцев, он все-таки решил перепроверить: нет ли какой провокации. Слухи о том, что немцы забрасывают своих лазутчиков-диверсантов к самой Москве, в дивизии начали ходить, когда она еще только выступила походным маршем из Химок.

Около часа пришлось подождать, пока примет генерал. Командный пункт был так искусно замаскирован молоденькими елочками, что не только с воздуха, но даже с кромки поляны, в каких-то двухстах шагах, нисколько не было заметно, что под зеленым ельничком размещается железобетонный бункер, откуда тянутся телефонные кабели на командные пункты полков и батальонов дивизии, а также к соседним дивизиям на флангах и в штаб армии Резервного фронта.

На командном пункте генерала Богров почувствовал особый ритм, совсем отличный от того, каким жил стрелковый батальон. Здесь никто ничего не рыл. Все было оборудовано так, как того требовала обстановка предстоящих боев. Взад и вперед по глубоким траншеям, затянутым маскировочными сетями, сновали штабные командиры, командиры связи, рассыльные; подкатывали но лесной дороге легковые машины и, не выезжая на поляну, останавливались в лесу, скрытые от вездесущих «рам» кронами деревьев. Залитая солнцем девственно-нетронутая поляна жила своей напряженной подземной жизнью.

Генерал был не один, когда Богров по вызову адъютанта вошел в просторный отсек командного пункта Веригина. За длинным столом, на котором лежала большая карта полосы обороны дивизии, рядом с генералом, справа, сидел бригадный комиссар Синявин. Богров знал его давно, когда тот еще был рядовым инструктором райкома партии. За десять лет, после окончания Высшей партийной школы, Синявин вырос до секретаря того же райкома. И вот теперь он комиссар дивизии народного ополчения, сформированной преимущественно из москвичей, многих из которых он знал в лицо: встречал на заводах, на фабриках, в учреждениях…

Лицо сержанта Богрова Синявин запомнил еще в Москве, когда проходил побатальонный смотр дивизии. Он тогда еще обратил внимание на двух рослых, стоявших на правом фланге батальона ополченцев, очень похожих друг на друга. Даже не удержался и спросил: уж не родня ли? А когда узнал, что перед ним отец и сын и оба с одного завода и из одного цеха, крепко пожал им руки и пожелал успехов в предстоящих боях.

Слева от генерала сидел начальник артиллерии дивизии, худощавый, лет сорока, подполковник Воропаев, на гимнастерке которого рядом с медалью «XX лет РККА» был привинчен орден Красного Знамени.

Несколько в стороне от всех, в торце длинного стола, сидел начальник политотдела подполковник Миронов.

— Садитесь, сержант. — Генерал показал глазами на сколоченный из сосновых неструганых досок табурет.

Богров сел, поймав взглядом улыбку на лице Синявина.

— Знакомые лица, — шутливо проговорил Синявин и пододвинул Богрову пачку «Беломора».

— Докладывал о вас командир полка, — начал генерал и строго посмотрел на Богрова. — Намерение ваше благородное, сержант, но я еще раз говорил с полковником Реутовым и думаю, что хоть и строго наказал он ваших бойцов, но иначе нельзя. Поймите — нельзя!

— А в роте, товарищ генерал, считают, что на первый случай бойцов можно было наказать помягче. Иначе можно озлобить.

Эти слова и тон, каким они были сказаны, явно не понравились генералу.

— В роте… — Но лицу генерала пробежала усмешка. — В вашем понимании стрелковая рота — это что-то вроде колхозного собрания, где можно голосовать «за» и «против» и где меньшинство подчиняется большинству. Так, по-вашему?

— Нет, не так, товарищ генерал. Рота — это не колхозное собрание. Никто так не считает. И пришел я к вам не за тем, чтобы доложить, сколько «за» меру наказания полковника Реутова и сколько «против».