Сон льва - Артур Япин

Вальс переходит в шелест шагов. Наконец подвыпившие танцоры останавливаются, упершись лбами.

— Скажи честно, — говорит Максим, — тебя никто не просил куда-нибудь уехать?

— Уехать? Почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Любопытно. И тебя не приглашали куда-нибудь поехать?

-.. Поехать куда-нибудь… — говорит Гала через некоторое время, — теперь припоминаю, действительно, меня просили, да.

— Черт побери, вот видишь, я так и знал. Я знал это!

Испугавшись его горячности, Гала отстраняется от Максима, и он теряет равновесие. Машет руками, словно замахнувшись на невидимого обидчика, оступается и падает руками прямо на острые камешки. Так и сидит под оседающей пылью, уставившись на пораненные ладони.

— Уехать, боже мой, что это значит? С кем? Куда? И что ты ответила? Проклятье, кто тебе это предложил?

— Ты, — отвечает Гала и садится рядом с ним на землю. — Кто же еще, глупый? — Она осторожно смахивает песок с его ладоней и гладит длинные пальцы. — Ты спросил меня, хотела бы я поехать с тобой в Рим. Мы сидели в ванной комнате. Не спрашивай, почему. Я — на краю ванны, ты на стиральной машине. Я ответила, не раздумывая. И не жалею — это самое лучшее, что мы когда-либо делали.

— Ты так считаешь?

— Я чувствую это. А ты?

— Да, я тоже. Мне кажется, я тоже что-то чувствую.

На следующее утро, как только проходит похмелье, Максим отправляется в «Скайлайт». Фульвани отвечает по домофону, что сейчас лучше подождать. Начинаются рождественские каникулы, многие уезжают, офисы закрываются; в ближайшие несколько недель вряд ли что — нибудь изменится на кинематографическом фронте.

Эта новость идет вразрез с тем приливом энергии, который Максим чувствует при мысли об их фотографиях в кабинете Снапораза. Через несколько недель фотки покоробятся. Какая-нибудь разочарованная старлетка сорвет их с доски или после новогодней вечеринки какой — нибудь шутник-оператор изобразит ему томный взгляд, а Гале пририсует усы.

Что бы было с нами сейчас, если бы Гарибальди в свое время промедлил у порта в Трапани?[102]

Утром они садятся в метро и едут в Чинечитту. Стоя на противоположной стороне улицы рядом с «Институте Луче»,[103] Гала и Максим некоторое время рассматривают входящих и выходящих посетителей через ворота студийного комплекса. Наконец они выбирают стратегию наглости. Переходят дорогу и просто проходят в ворота. Не регистрируются, как указано в приглашении, а не замедляя шага, машут охранникам, словно не первый раз уже здесь сегодня проходят. Охранники целый день видят молодых людей, направляющихся на прослушивания. Поэтому они просто машут в ответ, не отрываясь от газеты, но потом все-таки выходят из своей будки, чтобы полюбоваться на вызывающее покачивание Галиных бедер, — старший утверждает, что не видел ничего подобного с тех пор, как Софи Лорен благодаря протекции своей матери приходила сниматься статисткой в гонке колесниц в «Бен Гуре». Гала как обычно ничего не замечает, но под их ревнивыми взглядами Максим чувствует себя в два раза выше.

Словно это действительно другой город, на площади стоит настоящий пограничный столб. Гала достает из сумочки фотоаппарат. Максим с ужасом понимает, что она хочет увековечить его на этом месте.

Он и не предполагал, что у нее есть фотик.

Максиму не хочется фотографироваться, но Гала успевает снять его, прежде чем он отходит. Потом наступает ее очередь.

Один раз в жизни человек впервые пересекает границу страны Снапораза.

Гала позирует.

Максим снимает.

Он волнуется.

И вот они вместе переступают границу.

Впервые Гале захотелось «остановить мгновение».

В широких зеленых аллеях ничто еще не указывает на приближающиеся каникулы.

Справа и слева в студиях, обозначенных большими номерами, полным ходом идет работа. Вдали как маяк красуется гигантская цифра 5 на знаменитой студии «Театро Чинкве», где начиная с пятидесятых годов снимает все свои фильмы их герой — Снапораз. Гала с Максимом направляются к ней, с каждым шагом нервничая все больше и больше. И в баре, и в киоске в центре территории Чинечитты полно людей. Актрисы в костюмах из вестерна с ланчпакетом в руке флиртуют с беззубыми средневековыми персонажами. Гала протискивается между ними, заказывает две рюмки водки и выпивает обе одну за другой.

— Теперь я буду раскованней, — говорит она, — чтобы предстать перед судом его критики.

— Раскованней кого? — спрашивает Максим.

Высокие раздвижные двери Студии № 5 открыты настежь. Огромный съемочный зал пуст. Офисы находятся над ним. Максим заправляет Гале прядь за ухо и стирает помаду у нее вокруг губ. Гала приглаживает его непослушные брови.

— Что мы скажем?

— Что услышали о том, что здесь висят наши фотографии.

— Что наши фотографии висят где-то здесь, и мы захотели воспользоваться случаем и прийти представиться.

— А потом?

— Потом ты скажешь что-нибудь подходящее.

— Почему именно я?

— Потому что ты такая восхитительно раскованная.

Наверху они обнаруживают длинный коридор, проходящий через все здание. Всюду какие-то двери, но ни на одной из них нет именной таблички. Они стучатся в первую попавшуюся и спрашивают маэстро Снапораза. Девушка, разговаривающая по телефону, смотрит на них с немым удивлением.

— Ой, так это же ваши фотографии висят там, на доске?

Гала, стоя за Максимом, который едва сдерживает радостный вопль, ущипнула его за зад.

— Да, совершенно верно, — отвечает Максим, — наши.

Секретарша открывает дверь, и действительно — вот их фотографии, висят среди многих других: характерных лиц, праздных гуляк, народных типажей.

— Он сейчас придет, — говорит телефонистка и оставляет их одних. — Он сейчас придет, — повторяет Гала, качая головой.

Она старается запомнить все как можно лучше: рабочий стол, окна с видом на пихты, эскизы на стене.

Максим читает проекты фильмов, надеясь так хоть что-то узнать о той главе, которую они напишут в истории кино, но номера сцен и мест натурных съемок ему ничего не говорят.

Ожидание тянется долго. То они переживают, что о них забыли, то впадают в оцепенение от скуки. Максим садится на диван и листает последний номер «Варьете». Гала облокотилась на стол, словно девушка из эротического календаря. Она просматривает входящую и исходящую почту, при этом перекладывая фотографию некой слишком горделивой датчанки из одной коробки в другую.

Мужчина, представившийся им, врывается в их мечты, как палец, прорывающий мыльный пузырь. Но это не только не Снапораз, он даже не имеет никакого отношения к артистической стороне кино. Его задача остудить их, а не помочь. Он всего лишь самый мелкий чиновник самого внешнего круга целого длинного ряда офисов и приемных, возведенных подобно стене вокруг Эдемского сада.

Чтобы запечатлеть в фильме их разочарование, нужно было бы сделать быстрый наезд камерой и одновременно с этим уменьшить изображение, чтобы их ошеломленные лица оказались на переднем плане, а окружающее пространство — отдалилось. Такой чужой им кажется мысль, что их от цели отделяют не минуты, а месяцы.

Вся эта авантюра так бы и закончилась, если бы они послушались своих чувств и, спотыкаясь о рухнувшие планы, пошли бы к выходу, сели в метро и, исчезая в шахте, медленно вернулись к своим настоящим пропорциям.

Но они не послушались, а огорошенные, вышли из студии, держась за руки и опираясь друг на друга. Три раза они обходят вокруг водоема, где не только затонула трирема[104] Бен Гура, но и проходили морские битвы при Лепанто, Александрии и Чатеме. Потом они бродят между салунами поселения на Диком Западе, по венским бульварам, граничащим с бруклинскими пожарными лестницами и узкими римскими улочками, выходят прямо к Форуму, где возвышается собор, похожий на сахарный торт. Там они садятся и любуются многоэтажками на Виа Тускулана на краю территории киностудии, и сводами древнего акведука Сетте Басси.[105]

— Когда Филиппо был маленький… — говорит через некоторое время Максим.

— Какой Филиппо?

— Филиппо Сангалло.

— А, твой виконт. Почему ты меня с ним еще не познакомил? Он что-то имеет против женщин?

— Вряд ли, ведь у него с ними много общего. Когда он был маленький, то жил где-то в поместье на холме. Это было в начале двадцатых годов. У них не было ни радио, ни граммофона. Его мама давала ему партитуры. Он их читал, как мы книги. Слушал оркестровые партии в голове. Сначала каждую отдельно, затем прибавляя по одной, пока внутри него не звучала вся симфония.

Вдоль ограды по проселочной дороге приближается маленький «фиат», вздымая облако пыли.

— Когда в городе играли концерт, мама брала Филиппо с собой. И там наконец он слышал в реальности те мелодии и гармонии, с которыми столько времени был знаком. И ему всегда не нравилось. Музыканты были превосходные, обстановка шикарная. И все же никогда реальная музыка не могла сравниться с тем, что он слышал внутри себя.