Сон льва - Артур Япин

Встает сам и поднимает ее. И затем с ненужной резкостью добавляет:

— А то скоро появится и блестящий черный плащ, чтобы тоже посмотреть.

— И правда, — говорит Сангалло легко, — тара-ромти-ра-та-та, — но смотрит удивленно, будто внезапно что-то открыл для себя.

— Я ведь намного старше вас!

Вдыхает, два-три раза, глубоко и еще глубже, словно только сейчас вспомнил о потребности, о которой позабыл. Гала обнимает Максима за шею.

— Перестань, — шепчет она ему, ты чего? — и наматывает его волосы себе на палец, так что Максиму больно. — Ах, разве мы не можем доставить ему маленькое удовольствие в благодарность за все?

— Вас вызывают на собеседование.

— К нему?

— В офис. Не знаю, что с ними такое. Они желают вас видеть. Это просто невероятно!

Гала от волнения роняет только что проявленные фотографии. На одной — она, на другой — Максим, у входа в киногород. Ветер носит фотографии по комнате.

— В рождественские каникулы? Неслыханно! — кричит Фульвани в трубку. — Тогда, когда вся Италия только ходит друг к другу в гости, чтобы помолиться и поесть?

На следующий день Гала с Максимом стоят у ворот киностудии ни свет ни заря. На этот раз на посту их останавливают, но, сделав один звонок, охранник извиняется и пропускает. Территория Чинечитты выглядит опустевшей, но не совсем. Какие-то люди ходят небольшими группками, угрюмые, словно уборщики на станции за несколько часов до отправления первого поезда. Бар в центре Чинечитты открыт. У барной стойки кто-то пьет каппучино, но стулья стоят перевернутыми на столах.

Гала заказывает две рюмки водки. Максим решает воздержаться от замечаний.

Офисы над Студией № 5 кажутся вымершими, но их знакомый мелкий чиновник сидит на своем месте. Когда они заходят, его лицо проясняется. Он снимает их фотографии с доски и, держа кнопки в руке, открывает дверь в следующее помещение. Оно совершенно такое же, как предыдущее. Там он прикрепляет их фотографии снова и с поклоном закрывает дверь.

До полудня эта процедура повторяется не менее пяти раз, из одного помещения в другое. С одной доски на другую. Те же стулья, те же столы, но все ближе к огню. Только дважды они сталкиваются с кем-то на своем пути. Первый раз — это Джорджо Сальвини, кастинговый директор этого фильма, доброжелательный, но немного рассеянный человек, не спросивший об их опыте, не поинтересовавшийся даже фотографиями, единственное, что его волнует, любят ли они цирк так же, как он. После чего он пускается в рассказы о своем детстве. Через некоторое время Максим осторожно его перебивает и спрашивает, не знает ли он чего-нибудь о новом фильме Снапораза.

— О фильмах Снапораза никогда ничего не известно, — отвечает Сальвинии удивленно. — Пока не начинаются съемки. Каждый день может случиться все, что угодно, большего при всем желании сказать невозможно.

— Насколько реально, что мы получим роли в этом фильме?

— Конечно, реально. Все возможно до самого последнего момента.

— Нас пригласили сегодня прийти…

— Вот видите.

— …для собеседования.

— Ну да, и я наслаждаюсь нашей беседой, — говорит Сальвини и начинает рассказывать, как в четырнадцать лет он оказался в труппе бродячих акробатов.

Следующая встреча оказывается менее ни к чему не обязывающей. Гала и Максим сидят уже в последнем помещении, подперев головы руками, у них болят спины от дешевых стульев, когда дверь распахивается и входит молодая блондинка. Она кладет стопку сценариев на свой письменный стол, где стоит табличка с ее именем. Очевидно, Фиамелла не ожидала посетителей.

— Кто вас впустил? — спрашивает она резко, и полученное объяснение ее ничуть не смягчает:

— Не знаю, кому пришла в голову такая идея. Над вами кто-то просто подшутил. Снапораза даже нет в стране.

Фиамелла бросает взгляд на их портреты на доске и пожимает плечами.

— И даже если бы он был здесь… Она срывает их фотографии с доски и отдает им, помахивая снимками, как старой, никому не нужной бумагой.

Потом открывает дверь, но не в следующее помещение, а в коридор, откуда они начинали свой путь.

Это была последняя капля. У них есть мечта. И они не упустят ее. Нет смысла оттягивать неизбежное. Гала с Максимом обходят здание, отпихивают в сторону мусорные контейнеры, преграждающие им дорогу, и открывают черный вход в Студию № 5. Рядом висит железная пожарная лестница, покрашенная в черный цвет, как и стена, к которой она практически никак не прикреплена. Словно по указке режиссера, их взгляды синхронно скользят по ступеням к стеклянному помещению наверху.

Старая контрольная комната,[119] построенная до возникновения переносных мониторов, операторских кранов и передающих микрофонов, выступает на высоте восемнадцать метров из стены и словно парит в большой пустой студии. Кругом окна занавешены легкими шторами, но с другой стороны низкое зимнее солнце светит прямо в комнату. За окном угадывается силуэт мужчины, который ходит взад-вперед по кабинету. Голова, волосы, походка, прямая спина, усталые плечи: это Снапораз.

Размышления Снапораза прерываются топотом ног по железной лестнице. Он подходит к окну. С щелчком поднимает жалюзи, внезапно выскакивая, как лимон из фруктового автомата.

Снапораз открывает дверь. Он выше, чем они думали. И старше, но взгляд — молодой. Он прищуривается. Маленькие черные брови торчат пучками над глазами, словно он сердится. На самом деле, он — само радушие. Не говоря ни слова, он дает высказаться Гале и Максиму. Рассматривает врученные ему фотографии.

Молодой мужчина.

Молодая женщина.

Снапораз рассматривает их портреты. Разглядывает их самих, сначала сквозь ресницы, затем, открыв глаза и отступив на несколько шагов, — в полный рост. В особенности Галу. Подходит к ней и, хотя изо всех сил старается смотреть ей в глаза, взгляд остается прикованным к ее бюсту — высокому и декольтированному. Когда ее груди приподнимаются в такт дыханию, кажется, словно они приветствуют его.

Было бы невежливо не ответить на это приветствие.

— Ciao, belle poppe![120]

Это первые слова, которые Гала с Максимом слышат от Снапораза. Между ними и следующими повисает большая пауза. В это время он берет Галу за руку и треплет ее по щеке, как маленькую девочку. Гала сияет, но опускает взгляд. Наконец Максим кашляет. Снапораз смотрит на него, похоже, удивленный, что вместе с этим бюстом пришел кто-то еще.

— Забудь, — говорит Снапораз Максиму и снова смотрит в сторону. — Мне ты не подходишь. Ни сейчас, ни потом.

В этом я ошибался. Сейчас как раз мне Максим пригодится. Он будет подобно лампиону перед чайным домиком. В некоторых сценах я ставлю его на передний план, и так формирую для себя образ Галы, которая скрывается за ним. Нравится мне или нет, но он был частью ее.

Двери широко открыты. Что только сюда не залетает! Картины проносятся — искажаются, распадаются и снова скрываются из виду. Все возможно, пока придумываешь сюжет.

Это фаза снов наяву.

Все думают, что эта стадия требует концентрации, но на самом деле, наоборот — необходимо полное растворение. Спутанность сознания, граничащая с бредом. Необходимо решиться отступить на несколько шагов назад и пустить все на самотек. Тот, кто изо всех сил старается заснуть, всю ночь не смыкает глаз.

В этих размышлениях действуют свои собственные правила. Они герметично закрыты во времени. Так же, как и я сам. Эти образы существуют вне реальности. В них все и ничего. Одно не может существовать без другого, ибо только когда есть ничто, можно вообразить все. Из этой пустоты появляются фигуры, сразу сотнями. Некоторые более плотные, другие — растворяются. Это не имеет значения. Несколько оказываются достаточно сильными и остаются. И ты начинаешь с ними играть, как ребенок с пузырьками оливкового масла в бульоне. Чем больше ты мешаешь, тем большую самостоятельность обретают пузырьки, упорно вылезая на поверхность.

Эта фаза — моя самая любимая. Стадия изобилия, безотчетности и безграничной свободы. Что ни придумаешь, что ни выхватишь из всего, что внезапно открылось, все пока не имеет последствий. Все еще может быть по — другому. Тебя ничто не останавливает, ведь даже самое необычное еще ни к чему не обязывает.

Персонажи пока еще свободны. Их можно заставить делать все, что твоей душе угодно, а также быть чем угодно; ибо хотя ты их знаешь, ты их еще не схватил. Ты вспугиваешь их в своем воображении, как бывает, когда ловишь сачком бабочек. Тебе бы хотелось их поймать, но уж очень нравятся их цвета, когда они пугаются и улетают. Поэтому ты все дальше и дальше оттягиваешь момент их поимки. До тех пор пока не чувствуешь, что они могут вообще исчезнуть, если срочно не принять меры. Надо либо сделать историю своей, либо навсегда от нее отказаться. Поэтому ты их ловишь. Одного за другим.