Весна сорок пятого - Илья Туричин

Взгляд Франека потеплел.

– Ну и чего вы достигли?

Павел и Альжбетка переглянулись и дружно полезли в кибитку. Оттуда послышался невнятный шепот, о чем-то они не то спорили, не то сговаривались.

Серега и Франек уселись на бревно возле дома.

Сверху спустились сразу две куклы: Чернокнижник - патлатый в черном сюртуке и черной шляпе, глаза у него были выпуклые, живые, в них отражалось солнце, и от этого они горели каким-то адским огнем, и маленький Гашпарко в красном камзоле и красном колпаке. В хитрых глазках его тоже отражалось солнце. Вообще лица у кукол были до того естественными, что становилось даже жутко.

– Ты кто? - спросил Чернокнижник густым утробным голосом.

– Я? - Гашпарко ткнул себя пальчиком в грудь. - Гашпарко. - Он позвенел колокольчиками.

– А этих ты знаешь? - Чернокнижник указал на Франека и Серегу.

– Этих? - спросил Гашпарко.

– Этих.

– Да кто ж их не знает! Франек и Эдисон! А ты кто?

– Я?

– Ты.

– Чернокнижник, колдун, маг и волшебник! Профессор белой и черной магии и клептомании!

– Вот это да-а! - восторженно вскликнул Гашпарко звонким голосом Альжбетки.

– Проси что хочешь - все исполню. Хочешь, сделаю тебя большим, как Эдисон? А может, ты хочешь стать разведчиком, как Франек?

Но Гашпарко не успел сказать свое желание. Из дома вышла хозяйка, простоволосая, с перепуганными глазами.

– Альжбетка, иди скорее, дедушке плохо.

Ножки Гашпарко подогнулись, и он упал на землю. Альжбетка спрыгнула с кибитки и бросилась в дом. Франек и Серега вскочили. Павел торопливо убрал кукол в кибитку и побежал следом за Альжбеткой.

Дедушка все так же лежал на животе, прижавшись небритой щекой к подушке, дыхание было прерывистым, хриплым. Он открыл глаза, пустые, как у слепого. Увидел Альжбетку, шевельнул губами, хотел что-то сказать, уткнулся ладонью в подушку, попытался встать, но не смог. Хрип прервался.

– Дедушка, - позвала Альжбетка. - Это я, дедушка. Ну что ты, что ты?… Я тебе еще бульону сварю… Дедушка.

Хозяйка плакала, обняв Альжбетку, прижав ее к себе.

А Альжбетка смотрела на деда остановившимся синим взглядом и не верила, не верила, что дедушка умер.

С девочкой что-то случилось. Она не плакала, она всю ночь просидела возле дедушки, не смыкая глаз, и не проронила ни одной слезинки. Все в ней замерло - душа, сердце, не было ни мыслей, ни желаний, она сидела на стуле возле деда, положив руки на колени, словно они ей уже не нужны, и смотрела куда-то мимо деда, в никуда.

А дедушка лежал вверх лицом, со сложенными на животе морщинистыми натруженными руками, которые даже смерть не смогла высветлить, лежал на спине впервые после того, как его избили. И ему не было больно, вот что удивительно! Ему не было больно!…

Хозяйка принесла Альжбетке кружку молока и кусок хлеба. Должна же девочка поесть! Сунула кружку ей в руки. А Альжбетка словно не заметила кружки, тоненькой струйкой молоко полилось на пол.

Павел сидел возле большой холодной печки и тоже не смыкал глаз. Он понимал, что Альжбеткин дедушка умрет, даже доктор сказал про него: не жилец. Он видал смерть совсем близко. Хоронил француза Поля осенью. Зимой - павших в боях партизан. И каждый раз сердце его содрогалось от горя и ужаса. Нет, никогда он не привыкнет к смерти, никогда! К смерти нельзя привыкнуть. Это фашистам человеческая жизнь - ничто. Их приучали убивать. А он не фашист. И если он стреляет в фашистов, то только потому, что они уже не люди. Разве люди могут избить старика стальным тросом!…

Павел сидел возле большой холодной печки и смотрел на Альжбетку. Больше смерти дедушки потрясло его Альжбеткино состояние, хоть бы закричала, заплакала. А она… Она стала похожа на деревянную куклу с синими глазами, которых не может оживить даже свет керосиновой лампы. Они вбирают в себя свет, а не отражают его, он уходит в пустоту.

Как она теперь будет жить? У нее из живых существ осталась только старая лошадь. Как поедет в своей кибитке среди молчаливых кукол? Где найдет родителей, да и живы ли они?

Павел вспомнил, как он тосковал по маме, по брату, по отцу. А ведь ему было легче. Хотя окружали его враги, и среди них нашлась добрая душа - толстая Матильда. И потом он занимался трудным делом, которое поглощало его всего: он притворялся таким же, как окружающие его, и сохранял себя таким, какой он есть, сохранял в себе Человека! Теперь, когда все позади и он вступил с врагами в открытую смертельную схватку вместе со своими товарищами-партизанами, вместе с Красной Армией, вместе со всем советским народом, частицей которого оставался всегда, - теперь он понимает, через какой ад прошел и выстоял. Это все мама, ее пример, ее любовь, ее верность. Это отец - Герой Советского Союза. Это брат Петр. Это Великие Вожди. Все, все помогли ему выстоять.

А Альжбетка - одна. Почему одна? А он, Павел? А его товарищи? Разве они оставят Альжбетку в беде? Что сказала бы мама? Она сказала бы:

– Альжбетка, это мои сыновья, Петр и Павел. Ты будешь мне дочерью, а им сестрой.

Наверно, так сказала бы мама.

Павел встал и тихонько подошел к Альжбетке, которая все сидела неподвижно возле деда и смотрела в никуда. Он тихонько тронул ее за плечо, встав рядом. Она качнулась, прислонилась к его боку, словно нашла опору, и продолжала смотреть на деда невидящими глазами.

И не было для Павла в этот момент никого ближе и дороже. Жалость к девушке перехватила горло, но он сдержался, только вздохнул протяжно и остался стоять рядом. Он не мог отойти от нее.

Войска Красной Армии начали большое наступление в районе Моравской Остравы. Новость оживленно обсуждалась в партизанской бригаде "Смерть фашизму". Все понимали, что начинается последний, решительный бой, Красная Армия сломала хребет фашистам, но прежде чем с ними будет покончено, немало прольется крови. И все, все готовы были помочь Красной Армии!

Алексей Павлович удвоил охранение, обходил батальоны, взводы, роты вместе с комиссаром Ковачеком и начальником штаба. Казалось, что командир находится одновременно всюду.

Серега Эдисон сутками дежурил у рации.

Франек укрощал свои рыжие австрийские сапоги, чтобы не скрипели. Что за разведчик, у которого скрипят башмаки!

А Павел не находил себе места. Ему необходимо было поговорить с Алексеем Павловичем, но подойти он не решался, понимал, что Алексею Павловичу не до него: бригада вот-вот вступит в бой. Павел и ждал, и хотел этого, и боялся. Нет, не боя. Он боялся за Альжбетку.

И на похоронах деда она не проронила ни слезинки. Кукольника хоронили с воинскими почестями. Ковачек сказал над его могилой:

– Он не был партизаном и не был солдатом. Он был простым словаком и крепко любил свою Родину. Искусство было его оружием, искусство - душа народа. Даже если уничтожить народ, как того хотят фашисты, душа его останется жить и, как несломленный вечный костяк, обрастет мясом. И снова возродится народ. Куклы его говорили людям правду, звали людей на борьбу. Они были воинами. И мы отдаем кукольнику воинские почести по праву. - И когда отгремели троекратные залпы салюта, комиссар крикнул громко, чтобы услышали его родные горы и долины и все, отдавшие жизнь за них: - Смерть фашизму! Свободу народам!

А Альжбетка словно не слышала комиссаровых слов. Она стояла возле свежего холмика каменистой земли и смотрела в никуда, и глаза ее были сухими. А Павел плакал и не стыдился своих слез, тело его сотрясали рыдания. Он плакал и за себя, и за Альжбетку, которая не могла плакать. Ему казалось, что Альжбетка сошла с ума. Мысль эта вселяла в него ужас. Он не отходил от девушки, а она и его словно бы не замечала. Он еще не понимал, что, не замечая его присутствия, она заметила бы его исчезновение.

"Альжбетка, - думал он с нежностью, - Альжбетка. Как же тебе помочь? Чем?"

Он вычистил старую Альжбеткину лошадь, раздобыл ей сено, смазал дегтем колеса кибитки и даже заштопал дырку в брезенте.

Ничего Альжбетка не заметила, ничего не оценила.

И вот бригада готовится к походу, к бою. Видно по всему. Что будет с Альжбеткой? Вряд ли Алексей Павлович и комиссар разрешат ей остаться в бригаде.

Надо поговорить с Алексеем Павловичем, объяснить ему. Да как с ним поговоришь?

И вдруг его вызвал к себе сам Алексей Павлович.

В большом мрачном зале замка кроме комбрига был только дед Ондрей. Оба сидели у края дубового стола и молча смотрели на приближающегося Павла.

– Товарищ командир, партизан Лужин прибыл по вашему приказанию.

Алексей Павлович с любопытством оглядел Павла, будто тот был какой диковинкой и видел он ту диковинку впервые.

– Садись.

Павел присел на стул с высокой резной спинкой. Не мягче чем на лавке в деревенской избе.

– Красная Армия начала наступление. Конец приходит фашистам. - Алексей Павлович задумчиво погладил ладонью мореный дуб столешницы. Сказал неожиданно: - Все думаю, какие удивительные мастера сработали эту мебель! А?