За всеми зайцами - Дарья Донцова

Не просто интересно, а очень интересно. Моя ненормальная подруга моментально исчезла из комнаты со словами:

– Пойду Деньке покажу.

Мы с Луизой уселись поудобней и принялись смаковать кофе с пирожными. Когда я доедала третий эклер, в гостиную вихрем ворвалась возбужденная Наталья.

– Послушай, поди сюда! – закричала она, не обращая внимания на гостью.

– Что случилось?

Не говоря ни слова, Наташка поволокла меня за руку на второй этаж и поставила перед пустой стеной в коридоре.

– Гляди!

– Куда, здесь же ничего нет.

– Вот именно, ничего, а где Ван Гог?

Изумительно чистая стена, а, правда, где Ван Гог? Неужели? Одна и та же мысль одновременно вонзилась в наши головы. Костик!

– Сироты, уезжая, ухитрились нас обокрасть. Но как им удалось протащить полотно через таможню?

– Подумаешь, труд, – возмутилась вошедшая Оксанка, – свернули трубочкой и сунули в чемодан.

– Нет, это невозможно, – возразила Наталья, – весь багаж просвечивается, и картину сразу увидят. Скорей всего всучил кому-нибудь из консульских, а те провезут в дипломатической почте.

– Да, он в консульство ходил в пятницу, – вмешалась я, – а Ван Гог в воскресенье еще висел, значит, он снял его прямо перед отлетом. Вот сволочь.

– Гроб, – внезапно сообразила Оксанка, – вот почему лысый боров хотел вскрыть гроб, чтобы спрятать украденное. Ну, кому придет в голову проверять последний приют бедной российской туристки. В Москве тоже не станут досматривать. Бьюсь об заклад, он рыдал на таможне и хватался за сердце, рассказывая о кончине любимой мамы. Она подала мне трубку:

– Позвони-ка ворюгам. В квартире у Костика долго никто не подходил, потом раздалось гнусавое:

– Алло.

– Это я, Даша, как долетели?

– Ужасно. Горячего не дали, стюардессы – хамки, да еще полный самолет неуправляемых детей. Теперь голова раскалывается.

– А больше ничего не беспокоит?

– А что должно беспокоить?

– Совесть, хотя, скорее всего, у вас ее просто нет.

Трубку перехватила Лелька:

– Не смей кричать на моего мужа!

– Да твой он, твой, мне и даром не нужен, а вот Ван Гога хочу получить обратно.

Воцарилась тишина, потом Костик проговорил:

– Намекаешь, что я украл картину?

– Не намекаю, а утверждаю. Верни полотно по-хорошему, иначе пойду в полицию.

Бывший муж трубно засмеялся:

– Иди, иди, прямо сейчас. И в какую: французскую или российскую? То-то там обрадуются. Сигнализация у картин была? За руки кто меня ловил? Свидетели где? Может, сама Ван Гога продала, а на меня валишь. Знать не знаю, куда картина подевалась. Я ее через границу провозил? Будешь приставать – подам в суд за клевету.

И бросил трубку. Наташка смотрела на меня расстроенным взглядом. Она сразу поняла, что Ван Гог пропал безвозвратно, и понимала, как я переживаю.

– Послушай, – вдруг сказала она, – помнишь, как я потеряла кошелек с нашим стратегическим запасом?

Было такое дело. Как раз накануне Нового года. До этого мы пять месяцев откладывали из наших копеечных зарплат кой-какие денежки. Задумали грандиозные подарки для Аркадия и Мани и обильный стол к празднику.

То ли Наташка положила портмоне мимо сумки, то ли его просто украли, но из Детского мира она тогда пришла в слезах и без покупок. В долг мы принципиально не брали, опираясь на мудрость "берешь чужие ненадолго, а отдаешь свои и навсегда", поэтому 31 декабря на столе красовалась селедка с репчатым луком.

– Вот та пропажа была настоящей драмой, – продолжала Наталья, – а сейчас что, последнего лишились? Да и Ван Гог достался дедушке Макмайеру по дешевке. Его тогда в Европе никто всерьез не принимал, считали сумасшедшим, идиотом.

– Конечно, картину жаль, но хуже всего ощущение гадливости, чего-то грязного, куда ткнули носом, – вздохнула Оксанка.

И она оказалась права. Всю ночь и утро следующего дня меня мучила моральная изжога. Днем, по дороге в больницу, решила пока все-таки ничего не рассказывать Оле. Когда еще вернется домой. И потом, всегда можно соврать, что полотно отдали на реставрацию. С этими мыслями я поднялась к невестке. Та сидела в постели с грудой воздушных шариков.

– Что ты делаешь?

– Велели надуть десять шариков. Каждый день ерунду всякую придумывают. Зато знаю теперь, кто родится.

– Девочки!

– Нет.

– Мальчики…

– Нет.

– Не пугай меня, кто же?

– И девочка, и мальчик, королевская парочка.

Вот радостная новость. Девочку заберу себе, а мальчишку пусть сами воспитывают. Оля выглядела довольной и отдохнувшей.

– Тебя сегодня навестит Луиза, мы с ней вчера договорились: я днем, она вечером.

После обеда визит завершился. Медсестра занавесила окна, я поцеловала будущую маму и спустилась в просторный холл.

В больших кожаных креслах сидело множество женщин с разными сроками беременности. Кого-то выписывали, кто-то, наоборот, ложился в клинику. Несколько счастливиц держали в руках букеты, а новоиспеченные папы млели, заглядывая в кружевные кульки. Неожиданно меня тронули за локоть:

– Даша, как я рада вас видеть.

Около стены сидела улыбающаяся Каролина Роуэн. Выглядела дама превосходно, правда, была несколько бледновата. Судя по рассказам Луизы, ее мать стояла одной ногой в могиле. Однако перед моим взором явилась элегантная, ухоженная женщина без возраста.

– Добрый день, Каролина, как вы оказались здесь?

– Ничего особенного, дежурный визит к гинекологу. А у меня предложение – выпьем вместе кофе, а то Лу все время у вас гостит, надо же нам тоже познакомиться поближе. Я знаю чудесное местечко и недалеко. А потом подвезу к вашей машине. Отказать в такой милой просьбе невозможно, и Каролина стала плутать по улочкам. За разговором я не сразу поняла, что мы отъехали довольно далеко от центра и несемся по окраинным переулкам.

– А где же кафе?

– Да вот тут, рядом. Я почувствовала укус комара, взмахнула рукой, и мир исчез.

ГЛАВА 26

Шел дождь, он падал крупными каплями на лицо, стекал за шиворот. Пахло сыростью, гнилыми тряпками, и было темно. Через секунду я поняла, что лежу с закрытыми глазами, и разлепила веки.

Перед взором предстал жуткий потолок с трещинами, из которых капала грязная вода. Увернуться от душа не представлялось возможным. Руки и ноги отказывались повиноваться, шея не поворачивалась. Несколько минут понадобилось, чтобы сообразить: кто-то спеленал меня, как младенца. Все тело, перехваченное, как свивальником, жесткой материей, немилосердно болело, жутко хотелось есть и пить. Заорать тоже представлялось проблематичным – во рту торчал отвратительно воняющий рыбой кляп. Единственным, что еще могло двигаться, – были глаза, и я попыталась обозреть помещение.

Больше всего комната напоминала заброшенный чердак. Низкий потолок, деревянные стропила. В углу – круглое, покрытое грязью окошко, возле стен кучи то ли тряпок, то ли сена. Тут и там валялись вещи – сломанный стул, несколько ботинок. Какие-то коробки и сундуки громоздились прямо возле лица. Воздух наполняли омерзительные запахи.

Я попыталась пошевелиться. Как бы не так – своеобразная смирительная рубашка даже дышать позволяла с трудом. Почему я оказалась связанной в незнакомой комнате? Навряд ли меня так одели любящие друзья, скорей всего кто-то желает со мной расправиться. Сейчас придет убийца и… От ужаса я с удвоенной силой принялась елозить по полу. Бесполезно, ничего не изменилось. Что делать! От отчаяния и злобы я чуть не лишилась рассудка и продолжала обшаривать глазами чердак. И тут взор упал на дивную вещь, похожую на шинковку. Как раз такая гигантская терка была у бабушки в деревне. Осенью на ней нарезали горы вкусной белой капусты. Узкое длинное лезвие ловко рубило тугие кочаны. Хотелось надеяться, что и эта шинковка такая же острая. Но как к ней подобраться. Я в одном углу, она в противоположном, и ползти нет возможности. Зато можно перекатываться!

Собравшись с силами, я попробовала перевернуться на живот. С третьей попытки получилось. Потом опять на спину. Через какое-то время я вплотную подкатилась к терке и принялась тереться об нее боком. Пот тек по лицу, тело, тоже вспотевшее под тряпками, немилосердно чесалось, от напряжения заболел живот, и безумно захотелось в туалет. Но в какой-то момент вдруг почувствовала, что могу шевелить левой рукой, еще пара секунд, и руки вылезли из тряпичного кокона. С удвоенной силой я стала вытаскивать ноги. И вот, наконец, стою свободная и покачиваюсь от слабости. Единственная дверь, ведущая на чердак, оказалась запертой. Но человек, обреченный на смерть, бывает на редкость сообразительным.

В мгновение ока к грязному окошку были подтащены ящики, стекло разбито, и вот уже моя голова высунулась наружу. К счастью, земля совсем близко – этаж второй, не выше.

Кряхтя, я пролезла в окошко, повисела немного на руках и кулем рухнула вниз. Жуткая боль разлилась от щиколотки до бедра. Встать на ноги оказалось невозможным. К тому же обвалилась прямо в кусты дикой ежевики, и теперь к боли в ноге прибавилась еще боль от большого количества царапин и ссадин.