Легенда о Ричарде Тишкове - Леонид Жуховицкий

А ребята попроще, особенно девчонки, любили песни грустные. Дурашливые тоже любили, но грустные — куда больше.

Еще очень важно было, что за чем петь.

К самым лучшим песням, своим любимым, Ричард подводил постепенно, мягко. А потом рушил их на слушателей одну за одной, и лицо у него при этом было темное и замкнутое, и взгляд — мимо их взглядов, мимо шепотов, восторженных придыханий… Эти песни он пел только для себя и никогда не повторял, сколько бы ни просили.

Впрочем, он вообще ни одну песню не повторял дважды — и за это уважали.

Работал он теперь в научно-исследовательском институте, техником, получал сто двадцать, плюс премия. Работа была что надо, и устроился он туда через одну компанию. Хозяйка дома, дама лет сорока, отнеслась к Ричарду с материнской заботливостью, стала расспрашивать про родителей, про сестричек, про завод… Он сказал, что работа приличная, выходит до восьмидесяти, вот только ездить далековато.

— Ну, нет, — возмутилась хозяйка, — надо придумать что-нибудь получше! Додик, ты бы устроил мальчика к себе.

Додик был лысоватый компанейский парень — между тридцатью и сорока, научный работник, душа-человек. Он тут же придумал комбинацию:

— Это мы сделаем так. Я приведу сюда шефа, а Ричард придет с гитарой. Я еще заранее почву подготовлю…

— Да нет, не надо, — вежливо, но твердо отказался Ричард, и все поняли, что за песни он плату не берет и песнями не расплачивается.

Додику стало стыдно, и он сказал, покраснев:

— Ну ладно, что-нибудь и так сообразим…

И в конце концов Ричарда приняли на должность техника.

Работал Ричард добросовестно, делал все, что надо; непосредственным начальником его оказался сам Додик, который спрашивал мало, и притом только в дружеской форме.

Додик же, на всякий пожарный случай, выучил его двум смежным специальностям, для чего иногда оставался после работы на час-другой. Постепенно Ричард преисполнился к нему благодарности и нежности, почти как к той студенточке, и однажды от сердца предложил:

— Хочешь, научу на гитаре играть?

К сожалению, принять этот царский дар Додик оказался органически неспособным, так как был начисто лишен музыкального слуха.

В отпуск Ричард впервые в жизни съездил на юг с четырьмя ребятами, на двух прокатных «Волгах». Ребята были инженеры, познакомился он с ними тоже в компании. Они везли с собой четыре фотоаппарата, кинокамеру, водные лыжи, два ружья для подводной охоты и походную газовую плитку собственной конструкции.

Они проехали все побережье от Геленджика до Батуми, на стоянках ставили большую палатку, тоже собственной конструкции, — в общем, отдохнули обстоятельно. Тем более, и девушки слетались на гитару, как мухи на мед.

Теперь Ричард знал много песен, больше двухсот, и мог петь шесть вечеров подряд не повторяясь. Некоторые песни были ничьи, другие приходили с именами авторов. Лично этих ребят Ричард не встречал и познакомиться с ними не стремился. Их талант сплавлять слова в драгоценные строчки казался ему редкостным и загадочным. Это были боги, а с богами не знакомятся.

Ко всем остальным он относился просто, по-житейски. Хоть академик, хоть министр… Министры, что ли, не люди?

У академика он однажды был на даче. Народу набилось порядочно, в основном молодежь. Сам академик тоже вышел. Он был в теннисных тапочках за три рубля, сидел у двери на табуретке, держался скромно и вообще всячески показывал, какой он простецкий мужик.

К песням он отнесся с некоторым недоумением, но, чтобы сделать Ричарду приятное, попросил записать что-нибудь на магнитофон.

Ричард отказался.

— Я люблю, чтоб бабочка летала, — красиво объяснил он. — А когда ее на булавку да в гербарий — это уже не вариант.

Фраза про бабочку была услышанная, чужая. Но он действительно никогда не записывался на магнитофон: ему казалось унизительным, что его песню, его душу распнут на пленке, и потом любой охламон сможет, когда вздумается, включать и выключать ее, будто свет в сортире.

Но академик был известен на весь мир, да и вообще казался симпатичным мужиком, и Ричард в конце концов тоже сделал ему приятное:

— Ладно, Лев Андреевич, вам одну песенку запишу. Между прочим, как раз про физиков…

Но больше всего Ричард любил такие компании, когда собиралась просто молодежь, свои ребята, где он и без гитары подошел бы.

Другой разговор, что с гитарой было лучше, даже сравнивать нельзя.

Раньше перед Новым годом или перед маем Ричард выстаивал в парикмахерских, мучался с галстуком — вообще, мельтешился. Девушку на вечеринке выбирал неуверенно — не какая лучше, а какая по силам.

Теперь все было по-иному.

Он приходил в компанию как в компанию, гитару клал в сторону, на просьбы сыграть не реагировал. Сидел обычно молча, без улыбки, к разговору прислушивался вяло, и его черный, под горло, ношеный свитер тревожно выделялся среди белых рубашек и галстучков. Если спрашивали, отвечал вежливо, но сдержанно.

Гитару Ричард брал сам, неожиданно и дальше просто пел, не заботясь об остальном. Остальное получалось само.

Девушки, размякшие от выпитого, влажно смотрели на него, их глаза качались и таяли. А он пел разное, настолько разное, что казался им то Гамлетом из кинофильма, то молодым сатиром. И они терялись перед этой многоликостью, они смотрели на него беспомощно: казалось, он знает все о жизни и о них самих.

А Ричард знал только, что сегодня же, после вечеринки, одна из девушек уйдет с ним, и, почти не глядя, выбирал — какая. А потом коротким, будто случайным взглядом разрешал ей сесть рядом и положить голову ему на плечо.

Он и после почти все время молчал: никаких собственных слов не требовалось, все умели сказать за него боги, придумавшие такие входящие в душу мелодии, такие красивые и странные речи…

Я — бухгалтер этой осени.Листья падают в казну.А на Пионерском озереКлонит лебедя ко сну…

Постоянной девушки у Ричарда и теперь не было — слишком хороша и легка была жизнь, слишком много неожиданного обещала каждая новая суббота…

Но постепенно Москва стала ему приедаться. Начали повторяться компании, повторяться лица. Повторялось даже движение, каким девушки клали голову ему на плечо.

А главное, его уже знали в Москве, уже была такая фамилия — Тишков, и еще до того, как он возьмет гитару, было известно, что его песни — хриплый голос московских подворотен и что это здорово, так как ни на что не похоже.

И это, пожалуй, тревожило больше всего. Был успех, но не было борьбы за успех, не было радости преодоления. Становилось скучно.

Чувствовалось — еще немного, и скучно станет слушателям.

Ричард решил уехать.

У него был знакомый парень, журналист. Он постоянно ездил по стране и постоянно горько и сладко мечтал, что вот хорошо бы бросить все и уехать.

Ему говорили удивленно, что ведь он и так все время ездит. Но журналист возражал:

— По командировке — это не то. Все мои неожиданности железно запланированы еще в Москве. Когда прибыл, когда убыл, с кем встретился… Нет, это не то.

И он мечтал, как здорово было бы просто уехать, уйти куда глаза глядят, просто бродить по России на попутных товарняках или пристроиться к эшелону вербованных, а потом сойти на первой попавшейся станции и работать на первой попавшейся стройке, или на фабрике, или в лесхозе, пока не наберешь денег на железнодорожный билет.

— На билет куда? — спрашивали его.

Журналист досадливо ударял кулаком по столу, так, что вздрагивала посуда:

— Вот в том-то и дело! Вот от этого «куда?» я и хочу бежать! Сейчас, когда я иду за билетом, я точно знаю куда. А я не хочу знать! Куда потянет в тот момент. Или просто понравится название станции — взял билет и поехал!

Его осторожно спрашивали, что же мешает.

— Если б у меня была хоть какая-нибудь вторая профессия! — горько восклицал он.

Собеседники старались помочь человеку:

— Но ведь можно пойти разнорабочим. Хотя бы тем же землекопом.

Он безнадежно качал головой:

— Нет, это не вариант… Что я тогда увижу? Одна и та же траншея каждый день!

— Ну, устройся там в многотиражку.

— Опять кропать статейки? Нет, это не вариант!

И он убедительно доказывал, что нужно совсем не то, нечто совсем иное: просто идти куда глаза глядят, спокойно и непредвзято подставляя лицо накатывающим волнам жизни. Просто быть щепкой, всеми своими волокнами впитывающей воздух эпохи… Эх, если бы был вариант…

Ричарду идея нравилась. Когда и поездить, как не в молодости. А вариант у него был.

Как-то в компании он познакомился с капитаном самоходки-сухогруза. Ричард его тогда особенно не разглядывал. Теперь вспомнил.

В одну из суббот он опять пошел в ту компанию, пел новые песни. Когда подсказывали, что сыграть, как обычно, не реагировал. Но когда капитан, подвыпив, попросил повторить песенку про дальний берег, сказал: