Секрет русского камамбера - Ксения Драгунская

На этом заметки боепослушницы обрываются.

Она скончалась на восемьдесят восьмом году жизни в кругу родных и близких в своём доме в одном из островных государств Тихого океана.

Потомки покойной нашли возможность передать все материалы в руки специалистов.

Мы не можем гарантировать, что эти записки не являются мистификацией, но теперь дорог и интересен любой из последних кириллических, предреформенных текстов.

Подлинники бережно хранятся в Объединённом музее России, расположенном по адресу:

«Суверенное административно-территориальное образование Свято-Москвоград и Крымско-Сочинское благочиние»,

Город Свято-Москвоград, проспект Новомучеников, дом 100.

Экскурсия

Дедушка опустился на колени и поцеловал землю с клочком травы.

Мы переглянулись. Потом на всякий случай тоже стали целовать землю. Дедушка строгий.

Земля пахла чем-то сырым и живым. Там, где живём мы, пахнет совсем по-другому. А землю мы там никогда не целовали. Надо будет попробовать, когда вернёмся.

Мы приехали на родину прабабушки. Раньше мы и не знали, что она откуда-то отсюда. Когда она уже совсем заболела, она обо всём рассказала дедушке и даже дала фотографии. Мы чуть не передрались, когда их смотрели.

Прабабушка просила отвезти нас всех туда. В смысле, сюда.

Прабабушка уехала, когда была совсем молодая. Почти маленькая. Тогда все куда-то переезжали. Мне дедушка что-то такое рассказывал, и я сам читал в Интернете. И на экскурсии вчера тоже говорили.

Был Советский Союз. Там было плохо. Люди уезжали и увозили Советский Союз с собой. Его совсем не осталось. Стало другое. Было много всего, и президенты жили в мавзолеях.

Самый красивый город был Москва. Молодёжь из соседних стран приезжала туда убирать мусор. Смотрят соседские правительства — где молодёжь? Стали звать обратно. Но молодёжь уже не понимала на родных языках, плохо выглядела и боялась полицейских.

В Москве правительство хотело, чтобы все жили хорошо, чтобы бедных не было. А они всё были и были, не кончались никак. Ходили такие по улицам, портили красоту. А просто так выгонять — нецивилизованно. Правительство напридумывало всяких законов, чтобы бедные постепенно уехали подальше и больше не приезжали.

Люди обиделись и объединились с Питером, который обиделся уже очень давно. Началась война. Я помню, что моя мама плакала, когда узнала, что Москва и Питер уничтожены. Она мечтала увидеть эти города. Зато теперь построили оба города в одном, чтобы не ссориться. И вся страна называется Суверенное административно-территориальное образование Свято-Москвоград и Крымско-Сочинское благочиние. Длинновато, конечно, но тоже хорошо.

Тут теперь один сплошной музей. Музей всего, что раньше было, когда буквы ещё были старые и старая страна. Тут есть космодром, цирк, большой театр, Петербург, Мавзолей, Кремль… Всё маленькое, понарошку.

Это музей. На память. Про эти места тоже много всяких легенд и историй. Ведь раньше, до того как устроили музей, здесь жили люди. В деревянных домах с печками, растили коров и кур, сажали овощи. Называлось — деревня. Народу там оставалось мало, только те, кто не смог уехать в большие города. Тогда решили всех выселить, а вместо деревень сделать этот музей-заповедник «Страна мечты». И вот, когда все выселились и пришли другие люди, уже чтобы делать музей, тут начались ураганы и землетрясения. Земля как будто бы не хотела, чтобы музей. Поэтому строительство растянулось надолго. А может, это просто легенда, выдумка? Не знаю.

Я читал специально книжки про это всё. Ничего не понял. Выходит, что последние лет двести тут правили то одни бандиты, то другие. При этом люди надеялись, что следующие бандиты будут лучше предыдущих, боролись за них, помогали им залезть то на броневик, то на танк, а то и голосовали на настоящих выборах.

Здесь очень красиво. Я увидел церковь над рекой и вспомнил, что несколько раз видел это. В детстве, когда болел, оно мне снилось. И я после этого выздоравливал всегда.

Этот язык ужасно трудный. Хорошо ещё, что все здесь говорят по-английски и пишут тоже латинскими буквами. Можно вслух читать слова и удивляться. А раньше другими буквами писали. От прабабушки остались книжки. Значит, она знала эти буквы?

Мне даже не верится, что моя прабабушка могла их понимать. И не сознавалась. Ни разу не похвасталась. Прямо как настоящий герой.

Я тоже выучу. Мы с сестрой решили. Ничего, что эти буквы отменили и стали писать латинскими. Выучим. В память о прабабушке и просто… Мало ли что. Мы даже поклялись и, когда вернёмся домой, сделаем себе татуировки. Я вот такую — Ё. А сестра — Ы.

Ложь во спасение

Дурные наклонности

Запросто, легко умещаясь, я сижу на широком подоконнике.

На кухне взрослые говорят про жизнь, рассказывают анекдоты, понижая голоса, «это не при ребёнке», упоминают Галича и Солженицына. Хочется закричать, что я всё слышу и прекрасно знаю эти фамилии.

То-то они все там на кухне удивятся!

Я смотрю с одиннадцатого этажа на Садовое кольцо. Там машинки — «Волги»-такси с оранжевыми крышами, жёлто-синие милицейские «москвичата», «запорожцы», похожие на божьих коровок, и милые, грустно улыбающиеся троллейбусы, дальние родственники слонов и бегемотов. Посреди Садового кольца ещё толпятся старые дома, кафе «Радуга», мастерские ремонта обуви, лавчонки, норки, «мебелирашки», как говорит мама.

И машинки бегут по Садовому. Как я их люблю! Когда я вырасту, у меня непременно будут свои машинки, и я буду с ними дружить, лечить их и умывать, и мы вместе будем ездить туда, где весело и интересно.

Машинки — вот это да, это я понимаю…

Но все говорят: «Ты же девочка!» И дарят мне больших пластмассовых кукол. Их полагается пеленать. Пеленать у меня не получается, и девчонки в детском саду смеются надо мной. Ещё я лохматая, рыжие волосы не хотят сидеть в косичках, как туго их ни заплетай. К тому же я медленнее всех ем, последняя остаюсь за столом, воспитательницы злятся и грозят кормить меня кривой ложкой. Страшно…

Но сейчас ничего, терпимо. Я дома. На своём подоконнике. Всё ничего, жить можно.

Я решаю потренироваться пеленать, беру жёсткую крупную куклу, раскладываю на подоконнике тряпочки и начинаю. Так, сначала «с ручками». Это сюда, это сюда… Не получается. Что-то откуда-то торчит, какие-то неровности, лишние куски ткани.

На кухне смеются взрослые, мамин смех круглый и крепкий, как яблоки.

Теперь попробую запеленать «без ручек». Вдруг так лучше получится?

Так, это сюда… Это сюда… Заворачиваем. Какая жёсткая, твёрдая и холодная кукла… Не получается. Начинаю злиться, но пробую ещё и ещё.

На кухне ужинают и смеются.

Не получается пеленать! Раздражение и досада душат меня. Смотрю на лупоглазое твёрдое чучело, хватаю за розовую ногу и с наслаждением бью пустой белокурой головой о батарею. Ещё и ещё. Откручиваю руки и ноги. Пытаюсь выковырять распахнутые голубые глаза. Пинаю в угол комнаты, где красуется «псише», огромное, от пола до потолка, старое зеркало в резной раме…

И, желая удивить и позлить взрослых, злобно ору:

— Солженицын! Солженицын! Солженицын! Галич! Галич! Академик Сахаров!

Дурные наклонности, ничего не попишешь. Трудное детство.

Прошли годы, стемнело, дождик пошёл.

Снесли кафе «Радуга». Расширили Садовое.

Сын вырос и заранее предупредил, что не даст мне внуков, а то ведь я пеленать не умею и быстро злюсь, мало ли что…

И кукол я больше не потрошу.

Людей — интереснее…

А машинкам всё равно тесно на Садовом, и они жалобно, протяжно гудят, часами толпясь в знаменитых московских пробках…

Мужское воспитание

Однажды, когда я была в первом классе, моя мама уехала на две недели в командировку в Германию и Чехию. Тогда эти страны вот как назывались: ГДР и Чехословакия.

Со мной остался мой старший брат. А брат мой здорово старше меня, на целых пятнадцать лет, и, когда я была первоклассницей, он уже вовсю учился в Университете. Студенты обычно любят после занятий веселиться, пить пиво с друзьями, говорить про интересное. А тут надо забирать из школы и кормить какую-то сестру, делать с ней уроки, писать палочки и крючочки.

Одно сплошное занудство.

У моего брата был друг Коля. И вот, чтобы я им не надоедала, не мешала и не путалась под ногами, они меня пугали.

Они грозились отдать меня в Суворовское училище. Вернее, они даже не грозились, а просто спокойно так говорили между собой:

— Да, мундир ей очень пойдёт.

— Ну что, когда отвезём?

— Пожалуй, в среду с утра.