Секрет русского камамбера - Ксения Драгунская

Ксения Викторовна Драгунская

Секрет русского камамбера

Мичиган и Кадосно

«Мне снилось, что началась война и мы помирились…»

Куратор и координатор, драматург затурканный, участник процесса, активный член жизни и всяческих жюри, автор и персонаж уже давно мечтает повести уединённую и несуетную жизнь книжного писателя.

Стать автором книжки для чтения с яблоком и пледом в летний дождливый день.

Скромным певцом родной природы. Начать новую жизнь.

Но сперва надо как-то закончить старую. Пересечься, перетереть, позаседать, проголосовать, обсудить, высказать мнение.

Дать:

✓ Совет молодому сочинителю пьес

✓ Интервью

✓ Честное слово

✓ Денег

✓ По морде

Объяснить:

✓ Режиссёру в Чикаго — что в России нет ковбоев.

✓ Продюсеру в Македонии — почему на проекте «Славяне — это Африка в Европе» российские авторы упорно просирают дедлайны.

К тому же за драматургом охотится какой-то забулдыга и пижон из бывших красавцев, чтобы рассказать своё последнее любовное приключение. «Выслушайте меня, выслушайте! Написать это сможете только вы».

Хорошо, пожалуйста, вот совет молодому сочинителю пьес, он же интервью, он же мнение, он же честное слово:

Мат — наше всё, нерукотворный памятник народу, священная традиция, протянутая сквозь века заботливой рукою предков. Хорошо бы, конечно, ввести квоту. Три матерных слова на страницу — необходимо, чтобы не стыдно людям показать… Но если в жизни вы барышня в платьице с рюшечками, краснеющая от слова «жопа», то не надо в пьесах материться как сапожник. Даже если вами движет святая цель понравиться критику Пупкину. Самому, с ума бы не сойти, колумнисту Потютякину. Тоже известный «судия». Конечно, для такой высокой цели все средства хороши. Но всё равно не надо. Обойдутся Пупкин с Потютякиным.

Театр — не домик с колоннами, где можно уютно усесться в полумраке и дремать, слушая, как на сцене с разной степенью горячности разговаривают человек пять, изо всех сил делая вид, будто не знают, что в зале кто-то есть.

Театр — место происшествия, спектакль — событие, ЧП, что-то невероятное, а зритель — очевидец этого ЧП, свидетель.

Если повезёт. А так — потерпевший, конечно.

«Но если спектакль — чрезвычайное происшествие, что тогда книжка? — думает драматург, мечтающий стать книжным писателем. — Явка с повинной? Улика? Вещдок? Чистосердечное признание? Самооговор? Прошение о помиловании?»

И кто читатель? Коррумпированный следователь? Внимательный адвокат?

Драматург наскоро даёт честное слово, обещает по электронке дать денег и по морде всем, кто уж очень просит.

И выходит на Страстной бульвар. Забулдыга с любовной историей уже тут как тут.

Вам это будет интересно как писателю! Куда вы так бежите? Ну вы же хотели вести несусветную жизнь книжного автора, вот, вы сами говорили, я внимательно интервью читал…

Сигналит в кармане скайп — в Македонии проснулись.

Драматург соображает довольно неплохо — помнит свои пин-коды и номера всех машин, которые у него были, много ездит, часто летает на самолётах.

В театре садится и ищет, чем пристегнуться. Театр и самолёт похожи: и тут и там долго сидят и смотрят в одну сторону.

Драматург бежит вверх сретенскими переулками. Когда-то каждая подворотня была знакома — проходной двор, скосить, срезать, выгадать пять минут.

Подворотни закрыты теперь шлагбаумами.

Любимый город омерзителен, а родной всё чужеет и чужеет.

В подворотне без шлагбаума навстречу выходит русский витязь, позвякивая кольчугой.

— Can I help you?

Что у них тут? Гостиница, тайный клуб, офис?

— Помогите, за мной погоня, — говорит драматург и видит, что витязю становится интересно. — За мной гонятся, чтобы рассказать какую-то муру.

— А может быть, надо выслушать? — неспешно рассуждает витязь. — Вдруг вам это будет интересно как писателю?

— Вы недостойны носить кольчугу, — говорит драматург.

— Ничем не могу помочь, — сокрушается тот. — В нашу подворотню запрещён вход тем, кто не в «Армани». Попробуйте в зону Третьего кольца, там вроде ещё есть подворотни общего доступа.

Снова скайп — в Чикаго проснулись. Режиссёр волнуется — так должен актёр, играющий пастуха из псковской глуши, говорить с ковбойским акцентом или нет, в конце-то концов?

Надо соединить всех. Одних с другими. Познакомить и законтачить, замкнуть друг на друге. Слить Мичиган и Кадосно в одно озеро, подмешав Охридское.

Забулдыга догоняет! Сейчас он будет настойчиво и кашеобразно рассказывать любовную историю, перещеголять которую по увлекательности и необычности может любая квитанция из ЕИРЦ.

Впереди — Сретенка.

Драматург успевает в спасительный троллейбус. Троллейбусы добрые — дальние родственники слонов и бегемотов. Не дадут в обиду. Собирается дождь. В открытое окно летят капли. Забулдыга вырастает и заглядывает в окошко.

— Я найду вас на фейсбуке, — мстительно говорит он.

«Дерзайте! — злорадно думает драматург. — Ищите! Я отпетый мизантроп, а таким не место на фейсбуке с его простыми человеческими радостями типа “мой внучок накакал японскими иероглифами, вот фото” или “ах, как я ненавижу это государство”».

Троллейбус набирает скорость. Это сорок восьмой маршрут. Его давно отменили, но он вывезет куда-то, где не надо голосовать и обсуждать, выражать мнение, давать уродские интервью и бессмысленные советы…

Где можно палочкой на песке начать наконец:

«Мне снилось, что началась война и мы помирились».

Ирга

Куртка Воннегута

К вечеру мы догадались, что едем не в ту сторону.

В горах быстро темнело, а моря всё не было и не было. Это Серёжа хотел непременно к морю, чтобы там, на море, познакомить всех наших детей. Взять всех детей и отвезти к морю. А я просто искала, где живут хорошие честные люди. Даже не потому, что они мне очень нужны. Уже неважно, в общем-то. Нет, просто чтобы узнать, водятся ли они ещё на свете. Люди, которые если что-то говорят, то, значит, так оно и есть на самом деле. Потому что вот, например, часто говорят: «Я тебя очень люблю». Или даже: «Ты же знаешь, как я тебя люблю». Но это на самом деле значит, что человек, который так говорит, прежде чем продать тебя за пятачок, секунды три будет испытывать что-то вроде неловкости. Лёгкое замешательство. А все эти «я тебя люблю» или даже «ты же знаешь, как я тебя люблю» — это что-то вроде поговорки или слова-паразита. Как «блин» или «вот такие пироги».

Когда мы все одновременно поняли, согласились, что всё-таки едем не в ту сторону, мы решили, что надо развернуться, пока не поздно. Но в горах трудно найти место для разрешённого разворота, кругом опасные зигзаги, сужения дороги и обвал камней, на то тебе и горы, а за рулём Анечка, и нарушать правила она не хочет. Она теперь ничего не нарушает, даже Красную площадь переходит по подземному переходу, чтобы не помешать, если вдруг поливалка… А выводя погулять свою маленькую собачку, берёт целлофановый пакет, чтобы убрать, когда та накакает на улице. У Анечки — «четыре через пять». Дали четыре года условно, а если попадётся, если хоть малейшее, даже административное правонарушение — упекут на все пять, в настоящую тюрягу. Это всё из-за старичка, который переходил дорогу на красный, а машины стояли в пробке. То есть нарушал как раз старичок, шёл между машинами и стукнул рукой по капоту Анечкиного «пети круизёра». Потому что старый старичок, ему успокоительное пить надо и вообще дома сидеть. Анечка опустила стекло и вежливо сказала ему, что нельзя стучать по машинам, а он — ну, старый, не соображает — стукнул тростью ей по лобовому. Ну, тут Анечка разнервничалась, и в результате старичок был доставлен в больницу имени медсантруда с тяжёлыми травмами головы и множественными разрывами внутренних органов, а всякие знакомые адвокаты взялись дружно, и теперь у Анечки четыре через пять, и мы ищем разворот в горах.

Мы едем к морю!

К Красному или Мёртвому, а то и к Галилейскому, мы вообще куда? Уже пора выбираться, дело к вечеру, тогда давайте лучше к Рыбинскому, всё-таки ближе. Рыбинское море! Вот где рыбы завались!