Самый лучший комсомолец. Том третий - Павел Смолин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ее и по телевизору покажут, — продолжила веселиться Вилка.
— Покажут — случай-то редкий, — покивал я. — У нас начиная с тройняшек по телевизору показывать принято, так что тут сам бог велел.
Прибыв к «Кремлевке», нарядились в халаты и направились в родильное отделение. Вот она, мама — худая, бледная и с синяками под глазами. Обнялись с не нашедшей в себе сил подняться родительницей, и она поделилась грустью:
— Только подержала и сразу унесли. Маленькие, говорят. Я только молоко сцеживаю и в окошко дают посмотреть, — взяв себя в руки, просветлела. — Но все хорошо будет!
— Обязательно, это же лучшая больница страны, — согласился я. — Все врачи говорят, что переживать не о чем. Ты отдыхай, отъедайся, скоро по телевизору показывать будут — нифига себе, четверняшки!
Мама с улыбкой кивнула и поделилась планами на дальнейшую жизнь:
— Все, Сережка — за два года на всю семейную жизнь вперед отстрелялась! Теперь точно учиться пойду, не зря же… — указала на полную учебников тумбочку у кровати. — Зубрила это все!
И ведь пойдет — с няньками и бабушкой Эммой чего не учиться?
— Это ты правильно, — одобрил я. — И экзамен в Партию теперь сложный, к нему тоже готовься. Может после выписки вместе с Эммой Карловной в совхоз переедите? Там и воздух свежий, и спокойно, и вообще я по вам всем соскучился. Чего тебе в Москве делать?
— Может лучше ты обратно? — маме в деревню не очень-то хотелось.
— Я там минимум до конца года, — покачал я головой. — Мне там прямо хорошо, душой отдыхаю, до высокого начальства и не менее высоких гостей далеко. И безопасней, — последний аргумент стал решающим.
— В самом деле, там-то точно ничего не случится, — оптимистично кивнула она и широко зевнула.
— Ну все, отдыхай, мы еще заедем, — обняв маму на прощание, покинули больницу и направились в Минкульт.
— Давно нужно было всех к себе перевезти, — заметила Виталина.
— Я бы и перевез, но «Кремлевку» перетаскивать дорого, — вздохнул я. — И бабушка Эмма упиралась — совсем, мол, мужа видеть перестану. А теперь у нее в совхозе два сына, невестка действующая, невестка потенциальная и шестеро внуков. Что перевесит?
— Я бы переехала, — кивнула девушка.
— «Потемкинская деревня» — это экосистема, заточенная специально под меня, — похвастался я. — Своими ручками сделал так, чтобы мне там было максимально прикольно.
— Любимый семейный домен, — улыбнулась она.
— Именно!
В Минкульте совершенно случайно встретили в коридоре второго этажа режиссера Андрея Тарковского. Прикольно!
— Здравствуйте, коллега! — радостно помахал я ему.
Бедолагу немножко передернуло, но он нашел в себе силы улыбнуться и вяло пожать протянутую ему руку.
— Коллега — потому что я тут кино снял! — вынув из висящей на спине сумки пленку, показал ему. — В совхозной школе, про пионеров!
По лицу Тарковского пробежала тень ужаса — а ну как Ткачев сейчас заставит смотреть свой дебют?
— Вы у нас такой один, Андрей Арсеньевич, — убрав пленку обратно, заявил я. — Живой классик мирового уровня. Можно с вами, пожалуйста, сфотографироваться?
— Конечно! — расслабившись, улыбнулся он.
Виталина щелкнула нас на вынутый из сумочки японский фотоаппарат.
— Снимаете что-нибудь? — спросил я.
— Недавно согласовали рабочий вариант «Соляриса», — слил инсайд Тарковский.
— Станислава Лема?
— Читал? — поинтересовался он.
— Читал, но не понравилось — скучно, — честно признался я. — Он сценарий писал?
— Не он, — хмыкнул режиссер. — Мы с Фридрихом Наумовичем Горенштейном.
— Извините, не знаю его, — развел я руками.
— Неудивительно, — пожал плечами он. — Его совершенно не печатают, а он — талант!
Запомним и обсудим с кем надо.
— Приглашаю тебя на премьеру, — и он посмотрел на часы.
— Спасибо большое, непременно буду, — пообещал я.
Попрощались.
— А теперь пошли цинично вмешиваться в творческий процесс, — заявил я Виталине и повел ее к кабинету, из которого выходил Тарковский.
— Палки в колеса вставлять? — предположила она.
— Совсем наоборот, — хохотнул я.
— Тебе же его фильмы не нравятся, — напомнила Виталина.
— Так и есть, — покивал я. — Может потому и не нравятся, что денег не дают?
Постучавшись в дверь, ритуально просунул голову и спросил:
— Можно?
— Ну конечно можно! — сымитировал радость полный, гладковыбритый, лысеющий очкастый мужик «под пятьдесят». — Здравствуйте.
— Здравствуйте, Василий Петрович, — поприветствовал его и я.
Уселись.
— Чаю? — предложил он.
— Нет, спасибо, мы ненадолго, — покачал я головой. — Вы случайно не подскажите, какой бюджет выделяют товарищу Тарковскому на «Солярис»?
— Подскажу! — оживился он. — Миллион рублей, — немного подумав, осторожно предложил. — Урезать?
— Ни в коем случае! — отверг я щедрое предложение. — И даже совсем наоборот — как считаете, Василий Петрович, если фонд «Ткачева» вложит в фильм еще миллион, кино от этого улучшится?
— Как миллион? — удивился он.
— Могу ли я попросить вас об одолжении — поговорите, пожалуйста, на эту тему с Андреем Арсеньевичем так, чтобы ни я, ни фонд не упоминались — он взрослый мужчина, и может обидеться, — попросил я.
— Хорошо, я с ним поговорю, — пообещал Василий Петрович.
— Все, теперь можно и по делам, — довольный собой, закинул пленку в кабинет на два этажа выше — вот такой я важный! — и мы поехали к Министерству сельского хозяйства.
— Давай блинов поедим! — указал я на кооперативную блинную.
Свернули к заведению, пропустили вперед пару дядей — один пойдет контролировать процесс приготовления пищи. Вошли сами, поздоровались с обрадовавшимися посетителями и нервничающим персоналом. Интерьер — классический, столовский, но вместо самообслуживания эксплуатируется труд официанток. Усевшись за столик у окна, изучил выданное меню:
— Семь рублей за три блина с черной икрой! — восхитился наглостью капиталиста. — А все плохо живём.
Приступ пролетарской совести заставил официантку застенчиво потупить глазки.
— Я, пожалуй, шесть возьму, — улыбнулась ей Виталина. — С апельсиновым соком.
Тоже дорогущий — все еще дефицит.
—
