Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006) - Валентина Полухина

Еще одно принципиальное расхождение Бродского с Солженицыным.

Кстати, можете первой опубликовать отзыв Бродского о Солженицыне. Как мы знаем, у Солженицына есть довольно глупая работа, в которой он разбирает стихи Бродского[41], достаточно беспомощная и которая, на мой взгляд, унижает самого Солженицына, выдает в Александре Исаевиче довольно мелочного человека. Когда Солженицын получил Нобелевскую премию, Бродский был еще здесь, и он сказал: "Солженицыну можно дать Нобелевскую премию, но не в области литературы, а в области медицины, поскольку он исцелился от рака".

Что вы знаете об отношении Бродского к Пастернаку? Английские родственники Бориса Леонидовича убеждены, что Бродский не любил Пастернака. Когда-нибудь вы говорили с ним о Пастернаке?

Никогда, не вспоминаю ни одного случая.

Ваш отец рассказывал об излишней жестокости маршала Жукова. Как он принял стихотворение Бродского "На смерть Жукова"?

Не помню. Он в это время был уже очень болен, так что вряд ли читал это стихотворение.

А вы лично как его воспринимаете?

Очень хорошее стихотворение, хотя, конечно, стихотворение одностороннее, потому что Жуков — невероятный мерзавец, и сейчас Виктор Суворов опубликовал одну книгу и будет печатать другую, где он выводит его на чистую воду. У советской власти все вранье, за что ни возьмись; например, Павлик Морозов не был пионером, у меня есть масса таких примеров. А Жуков, их самый главный победитель, был мародер, садист и карьерист. Кстати, Суворов назвал свою книжку "Тень победы". Но Бродский ничего этого не знал. Поэт, как мы знаем из пушкинских стихов, волен выбирать себе любой предмет для своей поэзии и делать из него шедевр.

Бродский встречал чуть не каждое Рождество новым стихотворением. Следует ли из этого, что мотив Рождества — самая значительная тема в духовном развитии Бродского?

Нет, не уверен я в этом, тем более как он Сретенье описал. Я думаю, что это просто дань именно самому празднику Рождества. Эта атмосфера праздника как-то его увлекала, может быть, связана с елками, вот такой январь с этой хвоей. И уж, конечно, не "тайна воплощения" Господа Иисуса Христа.

А не присутствует ли здесь элемент состязания с Бори- сом Леонидовичем?

Нет-нет, тем более что я-то не большой поклонник религиозных стихов Бориса Леонидовича. У него из них, наверное, только два совсем хорошие, а все остальные — это такая очень искусная имитация.

Значит, вы не считаете Бродского религиозным поэтом?

Нет. Я вообще считаю, что религиозного поэта на самом деле быть не может. По моему глубокому убеждению, все светское искусство, и поэзия даже в особенности, является скорее демоничным, чем божественным. И Муза скорее пробуждает бесов, чем ангелов. Демонизм проявляется то явно, то тайно, иногда совсем явно, как "Мчатся тучи, вьются тучи…" у Пушкина или "Двенадцать" у Блока. И Цветаева, и Ахматова — с Бродским я на эту тему не говорил — они хорошо сознавали природу этого таинственного дара. Поэтому я считаю, что религиозного поэта быть не может. Мало того, я считаю, что настоящую религиозную поэзию могут создавать действительно считанные люди, как Пушкин например, "Отцы-пустынники", потому что сами по себе все эти метры, ямбы и хореи столько столетий служили противоположным целям, а именно демоническим, что на этом языке говорить что-нибудь о религиозном крайне трудно и только в считанных случаях это удается. Природа самой поэзии такова, что она находится вне области религии.

Да, Бродский тоже говорил, что "мастерство всегда плетет заговор против души", но он одновременно верил, что его "работа по большому счету есть работа во славу Бога"[42].

Вполне возможно так сказать.

В какого Бога верил Бродский?

В какого Бога он верил? Такой вопрос задать можно было бы ему, но я не уверен, что он кому-либо на него ответил. Во всяком случае, на моей памяти у меня был один существенный разговор, когда я крестился в начале шестидесятых годов, в 1964-м, по-моему. Мы шли по Клементовскому переулку, между Пятницкой и Ордынкой, и я спросил у Бродского: "А вы не думаете креститься?" На что он сказал: "I am a Jew". Я уже писал об этом; думаю, что этот мотив отошел у него на задний план с течением лет. Во всяком случае, летом 1995 года, менее чем за полгода до смерти, я получил от него письмо, где он спрашивал меня: "…как вы считаете, Мишенька, принадлежность к той или иной религиозной доктрине расширяет метафизический потенциал индивидуума или его сужает?" Я ему ответил, что несомненно расширяет; но, к сожалению, жить ему осталось уже так мало. То есть можно считать, что, может быть, он и делал в этом направлении какие-то шаги, но как далеко он пошел и что творилось в его замечательно умной голове, я думаю, мы никогда не узнаем.

Вы уверены, что Бродский был некрещеным? Его мать рассказывала Наталье Грудининой, что когда они были в эвакуации в Череповце, женщина, которая его нянчила в отсутствие матери, крестила Иосифа без ведома Марии Моисеевны. Я просила нескольких людей узнать что-нибудь об этом в церкви в Череповце, но это оказалось невозможным.

Абсолютно невозможно. Если бы это была царская Россия, то была бы запись в книжке этой церкви. А в 1943 году, тем паче если это делали без ведома родителей, можно себе представить, как все это делалось. Но это в данном случае не имеет никакого решающего значения и вот по какой причине. Мы знаем, что сейчас 80 процентов людей в России крещены, но к церкви не имеют никакого отношения. Бродский, если он не крещен, имеет перед ними огромные преимущества, тем более что у него были некоторые понятия о религии и некоторое воззрение, которое мы можем назвать религиозным.

Тема смерти — лакмус поэтической этики. Выдерживают ли этот экзамен стихи Бродского в жанре in memoriam?

— Думаю, да. Безусловно. Он был человек мужественный.

Я помню стихи, которые Петр Вайль читал по радио "Свободы" в те дни, когда он умер, совершенно замечательные строчки, которые на меня произвели сильнейшее впечатление. Я, кстати, до сих пор их в напечатанном виде не видел, но сразу запомнил:

Я знаю, что говорю, сбивая из букв когорту, чтобы в каре веков вклинилась их свинья! И мрамор сужает мою аорту[43].

"Главное — величие замысла", — говорил Бродский Ахматовой. Какой из его замыслов вы считаете великим!

Во-первых, это вопрос некорректный, опять замыслы и так далее. Я думаю, что не надо так судить. Бродский ставил перед собой грандиозные задачи в своей поэзии и в восьмидесяти случаях из ста, а может быть и больше, добивался поразительных результатов.

Поставим вопрос по-другому. Как вы представляете себе нарисованную Бродским картину мира?

На этот вопрос не могу ответить.

Бродский сожалел, сказав: "Я так и не написал "Божественную комедию"". Татьяна Щербина утверждает: таки написал, только во фресках.

Видите ли, в чем дело. "Божественная комедия" вообще одна на все времена. Она стоит во времени между Средневековьем и Новым временем. Это совершенно уникальная вещь. Даже Шекспир, который, наверное, не меньше Данте, тоже не написал "Божественную комедию". Этого никому никогда дано не будет, потому что, как мы помним, Пушкин сказал, один только план "Божественной комедии" — как построен космос: Ад, Чистилище, Рай — одно только это гениально. А то, что Бродский сожалеет об этом, и говорит о величии его замысла! Невозможно сравнивать с Данте вообще никого, но в ряду тех великих поэтов, которые следуют в списке за Данте, он занимает отнюдь не последнее место.

А с Пушкиным он выдерживает сравнение!

Вы знаете, Пушкин для России — это тоже…

Наше все!

Это, конечно, идиотская фраза, как вроде "красота спасет мир" у Достоевского, но в нем есть, безусловно, пушкинский элемент в его огромном видимом разнообразии. И быть серьезным и играть, писать хулиганские стихи, лимерики. Например, если сравнить его с Блоком, то Блок будет чрезвычайно однообразен в сравнении с Бродским.

Какую самую большую правду он сказал о нашем времени?

Он сформулировал замечательный этический принцип, который весьма актуален в современном мире — "ворюга мне милей, чем кровопийца".

Свою книгу "Монография о графомане" вы решили закончить смертью Бродского. Как вы узнали о его смерти и как ее переживали?

Я как раз в те дни прилетел в Нью-Йорк, в Нью-Джерси, и собирался в ближайшие дни с ним связаться и встретиться. Я позвонил Алешковскому и спросил, как Иосиф себя чувствует. Он ответил, что плохо себя чувствует, очень плохо, он готовится к следующей операции. Я говорю: "Тогда я ему звонить не буду, ты будешь с ним говорить, скажи, что я здесь, дай ему мой телефон. Пусть он мне сам позвонит, когда ему будет полегче". Это было 27 января, а 28-го утром позвонил мне мой знакомый, который жил тогда в Америке, и сказал, что Бродский умер. После этого мне позвонили с русского радио, и я по телефону что-то говорил. Действительно, для меня это было очень большим переживанием, потому что я летел именно для того, чтобы с ним как следует пообщаться. Мы договаривались, что я прилечу предыдущей весной, и все будет… Вроде понятно, что сердце больное, но казалось, что не его очередь умирать, но Господь так распорядился.