Вор черной масти - Екатерина Русак

Мария, оказалась старшим лейтенантом МГБ, которую прислали на время моей стажировки. Кто ее прислал и чему она меня будет учить, я спросить не сумел или забыл. Мария искусно переводила разговоры на различные темы и вроде ничего не происходило, но мне быстро стало ясно, что это хитро разыгранная форма допроса, когда допрашиваемый от водки размякает в домашней обстановке и становиться частично уязвимым. Мария пила водку наравне со мной, но не пьянела. Наверное, ей пришлось выдержать в своей жизни множество застолий с обильными возлияниями. Но не пьянел и я. Мы оба играли, но каждый в свою игру. Она пыталась подловить меня, я - сбить ее со стройной линии скрытого допроса. Мне это удавалось во многом благодаря фенечке, которую Василий сумел мне передать во всей глубине. Я чувствовал, что Мария понимает воровской жаргон, но те обороты, которые передал мне старый урка-Иван, ей были непонятны. И еще я мастерски использовал национальную манеру разговора, отвечая на любой вопрос вопросом. И она, не имея возможности жестко ставить вопросы, сбивалась.

Майор Волосников сообщил, что наверху принято решение о создании для меня конспиративной семьи, прикрываясь которой я смогу свободно появляться на улицах города. Он вынул документы и передал их мне. Я бегло просмотрел паспорта и все остальное. Мне достался паспорт на имя Штерна Наума Исааковича, по которому значилось, что я, бухгалтер-счетовод, отбывал наказание в ИТЛ за растрату государственных фондов, недавно освободился и проживаю по указанному адресу на законных основаниях. Работаю я в жилконторе разнорабочим. Второй паспорт был на имя Штерн Марии Викторовны, освобожденной из лагеря по актировке, домохозяйки. В общем, такая типичная воровская семья, вызывающая симпатию и умиление.

Свою женитьбу я с удовольствием обмыл и закусывал жареным мясом. Мясо было вкусное, с уксусом и луком. Почувствовав прилив душевных чувств, меня потянуло к Марии.

Как подобает урке, развязно и с наглецой, я спросил Марию:

- Ну и когда мы вместе на перинах дохнуть[3] будем?

Мария окатила меня насмешливым взглядом:

- Быстр! Ой, как быстр! Не сегодня, мужинек...

- Уже есть надежда, - радостно хихикнул я.

Два часа мы дружно пьянствовали. В голове у меня шумело.

- Мария, - сказал Волосников прощаясь со мной у двери, - женщина умная, ты ей палец в рот не клади. Всю руку откусит. Но веселая, шебутная бабенка, скучно с ней не будет...

С появлением Марии нужда в ношении бороды и парика отпали сами собой. Я снова стал Рабером, живущим под чужой фамилией и паспортом.

Спали мы с Марией порознь, в разных комнатах.

07 июня 1949 года. 13 часов 36 минут по местному времени.

Толкучка города Читы.

***

В своей новой личине освобожденного из тюрьмы Штерна Наума Исааковича я предпринял поход на городскую барахолку в сопровождении Марии. Узнав цены, я поразился дороговизне, которая царила здесь. Продавали не только поношенные вещи, не только старые, но откровенно говоря, годные только в утиль. Здесь можно было купить обувь, одежду, продукты. Среди китайской и немецкой тушенки лежали ржавые, погнутые гвозди, выложенные на прилавках кучками. Продавали старые патефонные пластинки, луженые кастрюли, настенные часы с кукушкой и трофейную бытовую технику из Германии. Где-то из под прилавка лениво шла торговля оружием. Немецкий Вальтер или Парабеллум стоил две тысячи рублей. Совсем недорого. Легче было приобрести ствол с патронами, чем хорошую фомку.

Зарплаты у населения были небольшие: 500 рублей получал чернорабочий, мастер высшей квалификации 1200 рублей, но основная масса людей имела доход в среднем в 630 рублей в месяц. Велика ли была эта сумма? Хлеб был относительно дешев: килограммовая буханка хлеба из пшеницы продавалась по цене 4 рубля 40 копеек, а черный стоил трешку. Примерно столько же стоил литр молока, где три, а где четыре рубля. Но молоком и хлебом сыт не будешь. Килограмм сахара или литр пива можно было приобрести за 15 рублей, килограмм гречневой крупы, свежей рыбы или десяток яиц третей категории за 12 рублей, подсолнечное масло, литр в разлив - 30 рублей. Зато сливочное масло стоило 64 рубля килограмм, чуть дешевле водки, пол-литра которой стоили на четыре рубля дешевле. О мясе я вообще умолчу, его многие люди вообще не видели из-за дороговизны. Торговали им на рынке спекулянты, люди брали даже дешевые кости с хрящами и жилами небольшим весом, не больше двести-триста граммов.

Можно жить на эти деньги одному? Наверное. Но у большинства женщин были дети: двое, трое, четверо... И не было мужей. При этом не надо забывать про обувь, одежду, мыло и различные хозяйственные мелочи. А квартплата и дровяное отопление? Керосин для освещения.

Мебель? У многих семей была не покупная, а самодельная мебель, сбитые из досок кушетки, самопальные скамейки и шкафы. Кому из населения удавалось разжиться железной армейской кроватью с сеткой считали ее большой роскошью.

Но самым страшным прессом для населения были государственные займы на восстановление и развитие народного хозяйства после ВОВ. Их обязаны были брать все. На некоторых предприятиях до третьей части месячной зарплаты выдавали государственными облигациями.

Бедно жили, очень бедно.

Потолкавшись на рынке, я, щурясь от солнца, выслушивал от своей "жены" ненавязчивые поучительные наставления: "Вон тот, мужичек в клетчатом пиджачке, скорее всего вор-карманник"; "У этого продавца, скорее всего под прилавком есть водка. Купи пару бутылок для отвода глаз".

Все это она говорила с милой улыбкой, прижимаясь ко мне и со стороны казалось, что мы влюбленная пара праздношатающихся горожан, которые пришли на базар за покупками. В руках у Марии была широкая кошелка, которую она несла прижимая к себе.

- Начальник, - обратился я к бородатому мужику, торгующему салом. - Пару бутылочек беленькой не запродашь? Душа горит.

- Дык, нетути, - ответил он, оценивающим взглядом скользя по моему портрету. - Откедова ей у меня взяться? В магазин ступай. В гастроном.

- Ты, дядя, понты не гони. Глядишь, и найдется! - я осклабился ему в лицо, сверкнув золотыми фиксами. - А я не обижу, заплачу.

Моя бандитская внешность и манеры его немного успокоили.

- Давно освободился? - спросил он, беспокойно бегая глазами по сторонам.

- На днях, - нагло соврал я. - Ну так как?

- Сто шестьдесят рубчиков гони, - сдался он.

Получив деньги спекулянт, косясь на соседних продавцов, быстро всучил мне две сорокоградусных поллитры Московской особой с зеленой этикеткой и со скучающим видом снова замер за прилавком.

- Ладушки, - я быстро сунул бутылки за пазуху, жалея, что это не водка двойной очистки, пятидесяти или пятидесятишестградусная и неторопливо вернулся к Марии.