Амнезия - Светлана Чехонадская

«Да-а, Иван Григорьевич, – думал он, заходя за девушкой в лифт, – никогда не надо бросаться словами. Заявил ты в том злополучном интервью, что не желаешь быть героем фарса – с тех пор только в комедиях и играешь».

Уход из милиции дался ему тяжело. Вначале, пока приезжали все эти корреспонденты, пока звонило начальство, оставался хоть какой-то кураж. Ему казалось, что он в центре истории, он – трагический персонаж, несущий послание развращенному миру. Но интерес к нему быстро пропал, его заслонили сотни других персонажей, и вокруг него воцарилась пустота.

Начитанный, образованный и вдумчивый человек, он вдруг впервые в жизни стал размышлять о смысле вечных историй. Он начал понимать, что не сам жест является испытанием, а то, что происходит после – долгие-долгие годы после. Никакой гарантии, что твой жест оценят или хотя бы заметят, – так и живи с этими постоянными сомнениями.

Его друг – самый близкий, всегда под цифрой «3» на мобильном телефоне – говорил ему: «Не зря христиане считают гордыню страшным грехом. Впал ты в этот грех, Иван! Разве может полководец уходить из армии из-за одного, пусть даже крупного, поражения?»

«Да не одного! – горячился он. – Не одного, понимаешь?! Что это за война такая: собственные солдаты играют на стороне противника, генералы сообщают ему планы операций! Эта игра – поддавки?»

«И уныние – грех!» – грозил тот пальцем.

Отсидевшись полгода в образовавшейся тишине, он устроился в коммерческие структуры. Стал начальником службы безопасности большого частного подмосковного санатория.

Турчанинов ожидал, что здесь, в рыночном мире, ему будет очень сложно найти свое место. Всю предыдущую жизнь он посвятил службе государству и о свободном рынке думал с некоторым ужасом.

Оказалось, что законы здесь намного проще, а правила – намного ясней. Бизнес мог существовать в очень узких рамках целесообразности – они сами выстраивали его и не давали отклоняться в стороны.

Государственная машина, которой Турчанинов отдал столько лет жизни, была устроена намного хуже. Она была неповоротливой, жадной, требовала постоянного всеобъемлющего надзора, и этот надзор надстраивался все новыми и новыми этажами – казалось, процесс не закончится никогда.

Воспринимал ли он себя дезертиром? Да. Но эта мысль не очень беспокоила его.

Оказавшись на другом берегу, он яснее разглядел, с каким врагом боролся. Развращенность была всеобщей, и теперь стало понятно, что победить Королева он бы не смог никогда.

Михаил Королев выиграл дело потому, что абсолютно все, от кого это дело зависело, поддались тому или иному искушению. Пять лет назад Турчанинов думал, что искушение исходило от Королева, что этот человек был главным искусителем, почти уже не человеком – дьяволом. Но постепенно бывший следователь остыл. Для себя он решил, что не Королев был здесь главным действующим лицом. Все девяностые годы российская история играла какие-то мощные партии, и не то что Королев – президенты были пешками. Покончивший с собой богач был не хуже других убийц и воров, а Турчанинов видел всяких и некоторых даже жалел. Пожалел он и этого запутавшегося человека.

И перестал о нем думать – тогда казалось, что навсегда.

«Человек предполагает, а Бог располагает… Что же мне теперь делать?» – вот о чем он размышлял, подходя к кабинету адвоката.

Крючков сразу повел Ивана Григорьевича в ресторан, но не в общий зал, а в сигарную.

Пока им на столик ставили тарелки с салатом (новомодным, состоящим из одних листьев – Турчанинов такие не любил) и бифштексом, пока разливали красное вино по бокалам, он оглядывался по сторонам.

Комната была обита деревянными панелями почти до потолка. Вдоль стен стояли темные стеллажи. Почти все они были заставлены полированными ящиками для сигар. В центре комнаты зеленые кожаные кресла образовали несколько кругов с низкими столиками посередине.

Они с Крючковым сели у стены – за ширмой. Здесь стол был не низкий, а обеденный, и стояли не кресла, а стулья, впрочем, тоже кожаные. «Для конфиденциальных разговоров», – добродушно подумал Турчанинов. Настроение улучшалось с каждой минутой. Он был уверен, что через полчаса освободится от этого мутного дела.

Официант поставил на стол третий прибор.

– Кто-то еще подойдет?

– Наш главный юрист, – оглядываясь, пояснил Крючков. – Да вот и он. Сейчас заморим червячка! – Адвокат удовлетворенно потер руки.

К их столу подошел вальяжный улыбчивый мужчина в красивом костюме. Он протянул руку, невнятно представился. Турчанинов не стал переспрашивать, ему показалось, что мужчина специально скомкал свое имя.

– Болезненное воображение было у нашего дорогого отца-основателя! – сказал мужчина, усевшись за стол и радостно осмотрев сервировку. – Уж вас-то зачем он рекомендовал для такого дела? Я всегда говорил, что Мишанина вседозволенность сделала его немного ненормальным. Это, знаете ли, обычное дело: человек не может не мечтать об ограничении собственных полномочий, он хочет, чтобы мир имел строгую форму и твердые стены. Если стен нет – или ему кажется, что их нет, – человек просто впадает в отчаянье.

Крючков осуждающе посмотрел на него, но главный юрист не обратил на это внимания.

– Бифштекс слишком сух! – заявил он.

– А я не люблю с кровью, – улыбнулся Турчанинов.

– Не раскусили еще ее прелести… Кровь – это всегда прелестно.

– Борис Борисович! – сердито сказал Крючков. – Давайте без философствований. Мы собрались по серьезному делу…

– Да как же без философствований, коллега? Как же без них-то? Никак без них нельзя! Михаил Александрович написал это свое посмертное письмо, чтобы что? Объясните мне, дураку, пожалуйста! Что это за дешевая комедия?

Крючков стал совсем хмурым, и Турчанинов решил вмешаться.

– Дешевой комедией это стало в тот момент, когда Марина очнулась, – сказал он. – Если уж упрекать кого-то в плохом воображении, так это судьбу.

Они вдруг одновременно посмотрели на Турчанинова с одинаковым выражением – и он понял, что сказал то, что надо.

– Редкий медицинский случай… – осторожно произнес Крючков. – Но не небывалый.

Главный юрист откинулся на спинку стула и весело оглядел их, покачивая головой.

– Мы что – на дипломатических переговорах? – громко спросил он. – Решаем судьбу крылатых ракет средней дальности? Да что вы в самом деле – ходите вокруг да около! Иван Григорьевич, мы хотим, чтобы вы знали нашу позицию.

– Я ее знаю. Но она мне не совсем понятна. Какая проблема, если выяснится, что…

– Да огромная проблема, огромная! Вам не приходило в голову, что это вообще невозможно доказать?

– Ну уж.

– Не ну уж! Не ну уж! Это что за процесс будет курам на смех? Фонд и так дышит на ладан, у него плохая репутация, чего скрывать. А тут такой шум! И главное – как докажешь? Девушка все равно пять лет считалась неживой. Медицинские документы куда-то пропали…

– Их забрал Сергеев, – с набитым ртом пояснил Крючков.

– Ну вот! Остаются люди, которые там работали. Все они давние коллеги Сергеева, мы посылали к некоторым из них своих юристов, осторожно порасспрашивали…

– «Осторожно»! – саркастически передразнил Крючков.

Юрист пренебрежительно отмахнулся.

– Короче, они будут молчать. Даже если бы Елена Королева была жива… Предположим, она жива. Тогда это она начинает процесс… – Он поразмышлял немного. – Нет! Все равно курам на смех! Наркоманка, которая хочет унаследовать имущество внезапно очнувшейся дочери, заявляет, что дочь подменили. Бред сивой кобылы! Особенно учитывая скудную техническую базу нашего следствия! Если бы мне было позволено выбирать, я бы стал адвокатом Марины, а не Елены. Ее дело выглядело бы верней. А уж теперь, когда Елена мертва!

– Иван Григорьевич, а можно я задам один вопрос? – сказал Крючков.

– Задавайте.

– Вы сами-то как думаете: эта очнувшаяся, она кто?

Турчанинов наклонился над тарелкой и видел только их безголовые костюмы, нависающие над столом. Они напряглись и замерли, ожидая ответа. Ему даже показалось, что они не дышат.

– А вы почему заподозрили? – выдержав паузу, спросил он.

– Это все наш дорогой Крючкотворов, – недовольно выдохнул юрист. – После беседы с Мариной по поводу завещания он вдруг заявил, что покойный Мишаня описывал ему совсем другую девочку.

– Девочку! – подняв вилку, отметил Крючков. – Девочку! А та, что разговаривала со мной в клинике, была холодной и умной, как змея. И это после амнезии? Да не смешите меня, пожалуйста. Все она помнит!

Юрист снова задумался, как бы проигрывая разные сценарии будущего дела:

– Но ведь должны быть какие-то физиологические доказательства? Группа крови, цвет глаз? – неуверенно предположил он.

– Одинаковые.

– Ну хорошо, атрофия мышц! За пять-то лет!

– Вы же сами, Борис Борисович, возмущались по поводу счетов за швейцарские аппараты, – довольно ехидно сказал Крючков. – И потом, это надо было в первые дни определять. А теперь-то, спустя два месяца, что вы докажете?