Боевой гимн матери-тигрицы - Эми Чуа

— Я не перестану хвалить Софию, когда она того заслуживает, только чтобы защитить чувства Лулу, — отвечала я, вкладывая в три последних слова как можно больше сарказма. — Кроме того, думаю, Лулу знает, что она так же хороша, как и София. Её не нужно подбадривать.

Но, отвлекаясь от наших случайных раздоров, Джед всегда принимал мою сторону перед девочками. С самого начала мы придерживались стратегии общего фронта, и, несмотря на свои опасения, Джед не отошёл от неё ни на шаг. Вместо этого он делал все, чтобы сохранить мир в семье, планируя для нас семейные поездки на велосипедах, обучая девочек играть в бильярд и покер, читая им Шекспира, Диккенса и научную фантастику.

А затем Лулу сделала нечто невообразимое — вынесла свой мятеж на публику. Ей было хорошо известно, что китайское воспитание на Западе, по сути, тайная практика. Если кто-то узнает о том, что вы заставляете детей что-либо делать против их воли, или хотите, чтобы они были лучше других детей, или, прости господи, запретите походы в гости с ночёвкой, другие родители предадут вас анафеме, а расплачиваться придётся вашим детям. В результате родители-эмигранты учатся скрытничать. Они стараются быть весёлыми на публике, поглаживать детей по спине и говорить что-то вроде: “Хорошая попытка, приятель!” или “Вперёд, команда!” Никому не хочется быть парией.

Потому-то маневр Лулу был таким умным. Она громко спорила со мной на улице, в ресторане или магазинах, так что прохожие оборачивались и пялились на нас, когда она кричала: “Оставь меня в покое! Я не люблю тебя! Уходи! ” Когда друзья приходили к нам на ужин и спрашивали её, как продвигаются занятия скрипкой, она говорила: “О, я занимаюсь каждый день. Мама меня заставляет. И другого выбора у меня нет”. Однажды на парковке она, будучи в ярости из-за чего-то, что я сказала, орала и отказывалась выходить из машины, и это привлекло внимание полицейского, который подошёл выяснить, “в чем проблема”.

Как ни странно, школа оставалась нетронутым бастионом — хоть что-то Лулу всё-таки сохранила за мной. Когда бунтуют дети западников, обычно страдают их оценки, а иногда их даже исключают за неуспеваемость. Напротив, Лулу, бунтующая китаянка-полукровка, оставалась круглой отличницей и любимицей учителей, которые постоянно описывали её в своих отчётах как щедрую, добрую и отзывчивую девочку. “Лулу — это счастье, — написал один из учителей. — Она умеет сочувствовать и сострадать, одноклассники её обожают”.

Но Лулу видела все по-другому. “У меня нет друзей. Я никому не нравлюсь”, — объявила она однажды.

— Лулу, о чем ты говоришь? — забеспокоилась я. — Ты всем нравишься. Ты такая хорошенькая и весёлая

— Я урод, — отрезала Лулу. — И ты ничего не знаешь обо мне. Где я возьму друзей? Ты ничего мне не разрешаешь. Я не могу никуда ходить. Это все твоя вина. Ты ненормальная.

Лулу отказывалась гулять с собаками. Она отказывалась выносить мусор. Это было несправедливо  по отношению к Софии, делавшей всю работу по дому. Но как можно физически заставить человека ростом в полтора метра делать что-то, чего он делать не хочет? Такая проблема не могла появиться в китайском доме в принципе, и я не знала, как быть. Так что я делала единственное, что умела, — вышибала клин клином. Я не уступала ни на йоту. Я говорила, что она как дочь позорит меня, на что Лулу отвечала: “Я знаю, знаю. Ты уже говорила”. Я твердила, что она слишком много ест. (“Прекрати. Ты больная”.) Я сравнивала её с Эми Сианг, Эми Ванг, Эми Лиу и Гарвардом Вонгом — азиатскими детьми в первом поколении, ни один из которых никогда не хамил родителям. Я интересовалась, что я сделала не так. Может, я была недостаточно строгой? Или слишком много ей позволяла? Закрывала глаза на то, что другие дети на неё дурно влияют? (“Даже не смей оскорблять моих друзей”.) Я говорила, что подумываю об удочерении третьей девочки из Китая, которая будет заниматься тогда, когда я скажу, и, возможно, даже станет играть на виолончели в дополнение к фортепиано и скрипке.

— Когда тебе будет восемнадцать, — бросала я вслед убегающей от меня по лестнице Лулу, — я разрешу тебе сделать все те ошибки, которые ты так хочешь совершить. Но до тех пор я от тебя не отстану!

— А я хочу, чтоб ты от меня отстала! — кричала мне Лулу снова и снова.

Когда дело касалось упрямства, Лулу мне было не переиграть. Но у меня все ещё сохранялось одно преимущество: я была матерью. Я отвечала за ключи от машины, счёт в банке и право не подписывать всевозможные разрешения. И все это в рамках закона США.

— Мне надо подстричься, — как-то сказала Лулу.

— После того как ты разговаривала со мной так грубо и отказалась сыграть Мендельсона более мелодично, ты ждёшь, что я сяду в машину и отвезу тебя туда, куда ты хочешь? — ответила я.

— Почему я должна все время торговаться? — с горечью спросила Лулу.

Тем вечером у нас была очередная крупная ссора, и Лулу заперлась в своей комнате. Она отказывалась выходить и не отвечала, когда я пыталась поговорить с ней через дверь. Много позже, сидя в своём кабинете, я услышала щелчок открывающейся двери. Я пошла к ней и увидела Лулу, спокойно сидящую на кровати.

— Думаю, я посплю, — сказала она нормальным голосом. — Я сделала все уроки.

Но я не слушала. Я смотрела на неё.

Лулу взяла ножницы и сама обрезала себе волосы.

С одной стороны головы они неравномерно свисали до подбородка. С другой их обрубили над ухом уродливой, рваной линией.

Моё сердце замерло. Я было почти взорвалась, но что-то — думаю, это был страх — заставило меня прикусить язык.

Прошла минута.

— Лулу... — начала я.

— Мне нравятся короткие стрижки, — перебила она  меня.

Я отвела взгляд. Я не могла смотреть на неё.

У Лулу были волосы, которым все завидовали, волнистые, темно-каштановые — особенность китайско-еврейской крови. Одна часть меня хотела истерично наорать на Лулу и швырнуть в неё чем-нибудь. Другая часть хотела обнять её и разрыдаться.

Вместо этого я спокойно сказала: “Утром я первым делом запишу тебя к парикмахеру. Мы найдём кого-нибудь, кто это исправит".

— Окей, — пожала плечами Лулу.

Позже Джед сказал мне: “Что-то должно измениться, Эми. У нас серьёзная проблема”.

Мне захотелось разрыдаться — второй раз за вечер. Но вместо этого я закатила глаза: “Ничего страшного, Джед. Не создавай проблему на ровном месте. Я могу с этим справиться”.

Глава 25 Темнота

 В детстве я очень любила играть с моей сестрой Кэтрин. Возможно, из-за того, что она была на семь лет младше, между нами не возникало соперничества или конфликтов. Также она была до смешного милой. С её блестящими чёрными глазами, волосами, стриженными шапочкой, и розовыми губами она привлекала всеобщее внимание и однажды выиграла фотоконкурс JC Penney (сеть магазинов одежды), в котором даже не участвовала. Поскольку мама часто была занята нашей младшей сестрой Синди, мы с моей средней сестрой Мишель по очереди возились с Кэтрин.

Я сохранила очень приятные воспоминания о тех днях. Я была властной и уверенной в себе, а Кэтрин боготворила свою старшую сестру, так что мы прекрасно ладили. Я придумывала игры и сказки, учила её играть в камешки, китайские классики и прыгать через двойную скакалку. Мы играли в ресторан: я была шефом, а она официантом и посетителем. Мы играли в школу: я была учителем, а она наряду с пятью плюшевыми зверюшками ученицей (Кэтрин блистала на моих уроках). Я участвовала в благотворительных акциях McDonald’s, чтобы заработать денег на исследования мышечной дистрофии, Кэтрин работала в киоске и собирала деньги.

Тридцать пять лет спустя мы с сестрой по-прежнему близки. Из всех четырёх сестёр мы больше всего похожи друг на друга, во всяком случае, внешне. Мы обе получили по две гарвардских степени, обе вышли замуж за евреев, обе стали преподавателями, как наш отец, у обеих по двое детей.

За несколько месяцев до того, как Лулу обкорнала волосы, мне позвонила Кэтрин, преподававшая и руководившая лабораторией в Стэнфорде. Это был худший телефонный звонок в моей жизни.

Рыдая, она сказала, что ей диагностировали редкую, почти наверняка смертельную форму лейкемии.

“Это невозможно”, — подумала я в замешательстве. Лейкемия нападает на мою семью, мою удачливую семью, уже второй раз?

Но это было правдой. Кэтрин сильно похудела; тошнота и одышка мучили её уже несколько месяцев. Когда она, наконец, показалась врачу, анализы крови были красноречивыми. По ужасному совпадению, лейкемию вызвал тот вид клеточной мутации, который Кэтрин изучала в лаборатории.

— Наверное, я долго не проживу, — расплакалась она. — Что будет с Джейком? А Элла даже не успеет узнать меня по-настоящему.

Сыну Кэтрин было десять лет, а дочке едва исполнился год. “Ты должна сделать так, чтобы она узнала, кто я. Ты должна пообещать мне, Эми. Я лучше соберу несколько фотографий... ” — и она замолчала.