Август - Тимофей Круглов

«Но жить все равно — хорошо! Райская штука жизнь», — учила она саму себя во сне, и улыбка мечтательная как солнечный зайчик плясала на красивых, изогнутых луком губах, которые даже детская струйка прозрачной слюны из уголка не портила. Спала девочка, как спят в детстве — наигравшись, а потом наплакавшись. Сладко спала.

Кирилл хмуро смотрел в открытое окно каюты. Там было много солнца и воды, а берегов видно не было. Пора принимать решение и отдавать команды, а он всегда умел делать это, но не всегда хотел. Особенно последние 20 лет, после того, как все перевернулось в стране и в жизни. Служить, чтобы минимизировать вред! Так он сформулировал это для себя когда-то. Ведь если бы на его месте сидел другой полковник, — и стране, и многим людям могло бы быть гораздо хуже. Потому молодой капитан КГБ в 91-м и выдержал все расформирования, переименования, чистки кадров и банальное предательство всего и вся со всех сторон. В первую очередь, со стороны многочисленного начальства, которое, правда, и само тасовали как крапленые карты в замусоленной колоде. Да и тасовали-то — шулера! Но страна оставалась родной и при любой власти требовала защиты. Что мог сделать Кирилл? Минимизировать вред. И только.

Впереди госпиталь, комиссия, увольнение в запас, пенсия. Всё! Разговаривать по вечерам с телевизором, ночами сидеть в Интернете, по утрам ловить рыбу на речке, благо она недалеко от дачи. Машенька никогда от мужа не уйдет и правильно сделает.

Как уйдешь? Дети не поймут, хоть и студенты уже. Муж — поймет. Но не одобрит, прямо как Каренин.

Муж «у нас» партийный чиновник, государственный человек, а там сейчас хуже, чем в КПСС. Воровать втихую можно, а скандалы в семейной жизни не приветствуются. Муж, правда, давно Машу со службы гонит, не нужно ему, чтобы жена такого человека оперативницей ФСБ числилась. Ну, тут уж Маша сама ему спуска не даст — с нее, где сядешь, там и слезешь. А я? А как буду жить я?

Что же делать со всей этой глупой компанией? Дело нешуточное, хорошо еще, что благополучно почти разрешилось. Как вывести всех этих дураков из под удара? Перемолотит их машина, а ход ей уже задан, тут ничего не переменить. Разве что — переиграть втихую. Обратить минусы в плюсы? Предположим, приднестровцы могут представлять оперативный интерес. Во всяком случае, этим их можно прикрыть. Заодно отчитаться по агентуре. Но девчонки пойдут под раздачу все равно. Петрова мы отмоем как-нибудь, он банальный свидетель, напишет мне подробный рапорт, что видел и что ничего не понял, не знал, не понимал, не участвовал. Надо ж ему свежеиспеченным россиянином из натовской, да еще и прогрузинской Эстонии оказаться? Лишнее это.

Гугунава. Помер Максим, ну и хер с ним. Группу дожмем, без Жеребца сами во всем признаются и сами себя оговорят. А публичной огласки этому делу не будет — не та линия сегодня у политической пропаганды, скорее наоборот, молчать прикажут в тряпочку. А раз не будет пиара, значит и не потребуется безукоризненных доказательств и связывания всех ниточек. Скорее, вот именно, что наоборот! Вот! Вот!

Кирилл забарабанил призывно по животу и капризно возопил:

— Ма-а-а-а-ша!

— Что тебе, чудовище? — недовольно завозилась на кровати под пледом уставшая немолодая женщина.

— Аленький цветочек я, а не чудовище! Давай поедим чего-нибудь, что ли?

— Только что обедали, Кирилл!

— Да вот, так вдруг захотелось нестерпимо, мамочка! — голос у полковника стал жалобным. Он, пыхтя одышливо, поднялся с кресла, нагнулся над кроватью и нежно поцеловал Машу в голую пятку.

— Ты придумал что-нибудь, Кира? — Машенька повернула голову и открыла один глаз, придирчиво отсканировавший выражение лица полковника, гору окурков в пепельнице на столе и листок бумаги, заполненный рапортом, который ей сейчас наверняка надо будет отсылать на Литейный. — Если требует жратвы, значит, придумал, — сама себе доложила Маша и со вздохом приняла сидячее положение.

— Как ты думаешь, мама, а Муравьев даст показания на президента, МГБ и всю прочую свою компанию?

— А он хочет остаться в России?

— А если захочет?

— А мы сможем ему помочь устроиться? Не пообещать, а помочь?

— А вот это твой вопрос, Маша!

— Без Анчарова он не останется. А Анчаров условием сотрудничества поставит неучастие в следственном деле Глафиры.

— Это я понимаю, мамочка. Но если у них есть, что нам отдать, то мы сумеем вообще прикрыть это дело в сейфе, в который никто и двадцать лет не заглянет после моего увольнения.

— А ты сможешь выйти на оппонентов приднестровского лобби в Москве? Там ведь бизнес нешуточный.

— Ну, валить мы этот бизнес не будем — это не полковники с майорами решают и даже не генералы, как ты сама прекрасно знаешь. Но мотивация для «покупки» досье у нас есть. А следовательно, и для устройства судьбы «продавцов». А уж как там дальше дело повернется, и достанут ли эти материалы на свет — один Бог весть. Я уже буду рыбку ловить в Оредеже, а ты внуков воспитывать.

— Я, Кира, тоже рыбу ловить люблю, так что ты меня так сразу со счетов не сбрасывай, — очень серьезным тоном сказала Маша и уселась Кире на колени, с удовольствием запустив горячую сухую руку в седую шевелюру на его потной груди.

— Ма-а-ша?!

— Мой благоверный своей референтке ребеночка сделал на старости лет.

— Маша?!

— И я подам рапорт на увольнение прямо тебе и прямо сейчас. А ты уж там сам похлопочи по инстанциям.

— Маша!!!

Кирилл как пушинку невесомую поднял Машеньку на руки и закружил по каюте.

— Остановись, дите счастливое! Голова кружится. И подумай, прежде чем я отправлю твой документ, хотят ли Муравьев с Анчаровым, чтобы ты их жизнь устраивал.

— Интуиция, Машенька. Приднестровье для них все же вынужденный вариант был. Русские ведь они люди. Просто некуда им было деться после Риги.

— И Анчаров русский?

— И Анчаров русский. И, короче, Муравьев сам мне намекнул, что они не прочь остаться в России, только прикрытия у них солидного нет, а врагов и так много, а будет еще больше. Так что, все складывается. Думаю, что начальство свое покрывать у них особого желания нет — это самое начальство их столько раз предавало, сажало, пытало. Не осталось у мужиков никого, кто бы их не сдал хотя бы раз. Россия в том числе, если уж честно, но от России никому из нас все равно не деться. Тут не мы выбирали, будем тянуть лямку до последнего.

— Уж больно гладко, Кира!

— А это не женский иронический детектив. Это жизнь, Машенька. Да и Господь с нами.

Глава четвертая

От завтрака до ужина, от вечерней дискотеки и посиделок в одном из баров до ночной прогулки по палубе. От экскурсии к экскурсии — от города до города, от Карелии до Астрахани, где верблюды бредут вдоль берегов Волги в полупустыне. А там и до Ирана недалеко!

Люди вокруг сытые, довольные, обеспеченные и благодушные потому друг к другу. Ни ссор, ни пьяных чрезмерно туристов, ни нытья на вполне приличный сервис. Да и погода выдалась просто на удивление: если дождь, то ночью, как в самый первый день. Если солнце, так в меру. По крайней мере, пока мы еще на Севере. Ближе к Нижнему уже и жару обещали за тридцать. А ведь в Питере лето было холодное и сырое. И все вдруг переменилось волшебно. Надо было только махнуть рукой на дела и хлопоты, на привычки и на жадность тоже, между прочим, поскольку стоит такой круиз денег немалых. Но и стоит того! Всю жизнь вспоминать будешь такое путешествие! Или и вовсе прикипишь душой к русским рекам, как воронежцы — каждый отпуск будешь проводить в круизе, весь год мечтать о лете и откладывать копеечку. Конечно, есть на борту и те, для кого деньги не имеют решающего значения. У них время — деньги! Да и не приняты в новорусской нуворишской среде такие путешествия по монастырям да русским провинциальным городам и весям. Другое у них лежит на том, что заменяет душу. Исключения не в счет, но только Россия большинство интернациональных богатеев интересует только как золотые прииски. Выкопал золото, да и не сам, подручные занимались черной работой, выкопал — и в Лондонград. Да и власть тут не исключение. А вот те, кто прирос к берегам русским, те никуда отсюда не уедут, и дети их тоже, и внуки. Вот и славно! А внутри Садового кольца пусть себе жрут друг друга до поры до времени, ибо быть тому месту пусту.

Вот за такой ленивой болтовней коротали время до Петрозаводска воронежцы с приднестровцами да пожилой еврей — главный инженер крупной строительной фирмы из Петербурга, из любопытства прилипший к компании ради интересного для него разговора.

— Значит, вот так жестко вы ставите вопрос? — набычившись, впился он маленькими глазками в Анчарова.

— Да не жестко, а справедливо, — терпеливо ответил Саша, не отводя глаз от буравившего его взглядом, привыкшего командовать управленца старой советской школы, похожего одновременно и на бизона, и на Кобзона. — Латвия и Израиль удивительно похожие государства, и отношения между ними самые тесные, несмотря на латышский легион СС, воспевающую нацизм латышскую власть и истерические заклинания Фонда Визенталя по этому поводу. Методы одни и те же, понимаете? Вот вы сами говорите, что были у родни не раз, но никогда бы сами жить не смогли в еврейском государстве. Некомфортно вам! Не будем разбирать досконально почему — дело личное. Но если вам, еврею, некомфортно в Израиле, то русскому в государстве латышей или эстонцев некомфортно втройне! А методы и идеология одни и те же и у фашистской Германии, и в нынешних прибалтийских пуговицах, и в Израиле — расизм и этнократия! Евреи — наивысшая ценность, Латвия для латышей, Германия превыше всего; арийский дух, гражданство по национальному и даже религиозному признаку, торжествующие законы крови, как на ферме, прости Господи!