Жизнь Толстого - Ромен Роллан

Зато он щедро множит свои смелые, пылкие полемические и религиозные высказывания, неустанно участвуя в социальных битвах. С 1900 по 1910 г. битвы эти поглощают все его силы. Россия переживала тогда острые социальные и политические потрясения, и временами казалось, что царская империя, подорванная в своих основах, вот-вот рухнет. Ее поражение в русско-японской войне, революционный подъем, восстания в армии и флоте, кровавые репрессии, волнения в деревне – все это как бы предвещало «конец века», как назвал одно из своих произведений Толстой. Кульминационными были 1904 и 1905 гг. В эти годы Толстой опубликовал целый ряд работ, привлекших всеобщее внимание: «Единое на потребу», «Великий грех», «Конец века».[212] Последние десять лет жизни Толстой занимает исключительное положение не только в России, но и во всем мире. Он одинок, далек от всех партий, чужд всех отечеств, отлучен от церкви.[213] Неумолимая логика его рассуждений, непримиримость его веры привели Толстого к дилемме: разойтись с людьми или разойтись с истиной. Он вспомнил русскую пословицу: «Старому лгать что богатому красть» – и отдалился от людей, чтобы говорить правду. Он говорил всю правду и говорил ее всем. Неутомимый борец против лжи, он продолжает неутомимо травить все религиозные и общественные предрассудки, все суеверия и фетиши. Он разоблачает не только вред старых официальных устоев церкви-гонительницы и царского самодержавия. Теперь, когда все, кому не лень, бросают в них камень, он становится даже несколько спокойнее в этом смысле. Ему кажется, что все знают им цену и потому церковь и самодержавие уже не столь опасны. Ведь они делают то, что им положено, и никто не обманывается на их счет. Письмо Толстого царю Николаю II,[214] беспощадное в отношении монарха, которому он высказывает всю правду, полно снисхождения к нему как к человеку; Толстой называет царя «любезным братом», просит простить, если он невольно огорчил его, и подписывается: «Истинно желающий Вам истинного блага брат Ваш».

Но чего Толстой не прощает, что изобличает с особенной язвительностью сейчас, когда сорвана маска со старой лжи, – это ложь в ее новом обличье: не деспотизм, а иллюзию свободы. И трудно определить, кого из приверженцев новых кумиров он ненавидит больше – социалистов или либералов.

У Толстого была исконная неприязнь к либералам. Она родилась еще в то время, когда Толстой молодым офицером приехал из Севастополя и очутился в среде петербургских литераторов. Отсюда его размолвки с Тургеневым. Гордый аристократ, потомок древнего рода, он не терпел интеллигентов, непрошеных благодетелей народа, уверенных, что они могут спасти его своими утопиями. До мозга костей русский,[215] коренной дворянин, он с недоверием смотрит на либеральные новшества, на все эти конституционные идеи, идущие с Запада; а две поездки в Европу только усиливают его предубеждение. По возвращении из первой поездки он пишет:

«Главный мой камень преткновения есть тщеславие либерализма».[216]

Вернувшись из второй поездки, он отмечает, что привилегированное общество не имеет никакого права на свой лад воспитывать народ, которого оно не понимает.[217]

В «Анне Карениной» Толстой широко демонстрирует свое презрение к либералам. Так, Левин отказывается принимать участие в работах земства по народному образованию и в других модных нововведениях. Картины выборов в дворянском собрании показывают, что, заменяя старое, консервативное управление новым – либеральным, страна ничего не выигрывает. Ничто не изменилось, только стало одной ложью больше, да еще такой, которая не оправдана и не освящена вековыми традициями.

«Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли», – говорит представитель старого образа мыслей.

Толстой негодует на либералов за то, что они злоупотребляют словами: «народ, воля народа». Да что они знают о народе? Что такое для них народ?

И как раз в то время, когда либералы, казалось, уже достигли успеха и добились созыва первой Думы, Толстой особенно горячо выражает свое неодобрение идеям конституционализма:

«В последнее же время из этого извращения христианства вырос еще новый обман, закрепивший христианские народы в их порабощении… Посредством сложного устройства выборов представителей в правительственные учреждения людям известного народа внушается, что… избирая прямо своих представителей, они делаются участниками правительственной власти и потому, повинуясь правительству, повинуются самим себе и потому будто бы свободны. Обман этот, казалось бы, должен быть очевиден… так как… и при всеобщей подаче голосов народ не может выразить свою волю. Не может выразить ее, во-первых, потому, что такой общей воли всего многомиллионного народа нет и не может быть, а во-вторых, потому, что, если и была бы такая общая воля всего народа, большинство голосов никогда не может выразить ее. Обман этот, не говоря уже о том, что выбранные люди… составляют законы и управляют народом не в виду его блага, а руководствуясь по большей части единственной целью… удержать свое значение и власть, – не говоря уже о производимом этим обманом развращении народа всякого рода ложью, одурением и подкупами, – обман этот особенно вреден тем самодовольным рабством, в которое он приводит людей, подпавших ему… Люди эти подобны заключенным в тюрьмах, воображающим, что они свободны, если имеют право подавать голос при выборе тюремщиков для внутренних хозяйственных распоряжений тюрьмы.

Член самого деспотического дагомейского народа может быть вполне свободен, хотя и может подвергнуться жестоким насилиям… Член же конституционного государства всегда раб, потому что, воображая, что он участвовал или может участвовать в своем правительстве, он признает законность всякого совершаемого над ним насилия… В последнее же время легкомысленные люди русского общества стараются привести русский народ и к тому конституционному рабству, в котором находятся европейские народы!»[218]

Толстой не просто неприязненно относится к либерализму – он презирает либералов. В отношении к социализму у него преобладает, вернее, преобладала бы ненависть, если бы Толстой вообще не запрещал себе ненавидеть. Социализм он ненавидит вдвойне, так как, по его мнению, в нем сочетаются два вида лжи: ложь свободы и ложь науки. Для Толстого достаточно уже того, что социализм считает своей основой какую-то там экономическую науку, незыблемые законы которой управляют мировым прогрессом!

Толстой очень строг к науке. У него есть страницы, исполненные уничтожающей иронии по поводу этого «современного суеверия»: «Проповедники этого учения усиленно стараются… отвлекать людей от самых существенных, религиозных вопросов, направляя их внимание на разные пустяки, как происхождение видов, исследование состава звезд, свойств радия, теории чисел, допотопных животных и тому подобных ненужных глупостей, приписывая им такую же важность, какую прежние жрецы приписывали бессеменному зачатию, двум естествам и т. п.». Он издевается: «Люди эти, так же как и церковники, уверяют себя и других, что они спасают человечество, и так же верят в свою непогрешимость, так же никогда не согласны между собой и распадаются на бесчисленные толки, и так же, как церкви в свое время, составляют в наше время главную причину невежества, грубости, развращения человечества и потому замедления освобождения человечества от того зла, от которого оно страдает… они отвергли то, что одно соединяло и может соединить воедино человечество: его религиозное сознание».[219]