Сулла - Антон Короленков

Итак, впереди была война с кимврами, тевтонами и союзными им галльскими племенами гельветов, амбронов, вольков-тектосагов и др. К ней прибавилась в том же году и еще одна – на Сицилии вспыхнуло новое грандиозное восстание рабов, усмиренных было за тридцать лет до того после тяжелой борьбы. По сути, Марий стал в этих условиях «некоронованным царем мировой империи».[310]

Варвары не спешили нападать на Италию. После битвы при Араузионе они разделились: кимвры отправились грабить земли Южной Галлии (Лангедок) и Северо-Восточной Испании (Арагон), тевтоны – остальную Галлию.[311] Это дало Марию возможность серьезно заняться подготовкой армии. Фронтин пишет (IV. 2. 2), что Марий предпочел возглавить не закаленную в боях с Югуртой африканскую армию, а остатки разбитых под Араузионом войск, которыми тогда командовал другой консул 105 года Публий Рутилий Руф (см. также: Валерий Максим. II. 3. 2; Вегеций. III. 10). Фронтин объясняет это тем, что солдаты Рутилия отличались лучшей дисциплиной. Легионеры самого Мария, выходит, им не чета? Удивляться столь нелестным намекам не приходится: Рутилий Руф, бывший легат Метелла, не любил Мария и в своих сочинениях не скупился на колкости по его адресу (см.: Плутарх. Марий. 28.8). Вероятно, то, о чем пишет Фронтин, – одна из них.

Значит ли сказанное, что арпинат отказался от услуг ветеранов Югуртинской войны? Разумеется, нет – африканская армия не была распущена.[312] Просто он не счел необходимым сразу после войны в Африке направлять ее на новую, еще более тяжелую.[313] По-видимому, часть ее воинов влилась в галльскую армию Мария[314] и составила ее ядро,[315] чтобы делать из тех, кого разбили под Араузионом, настоящих солдат. Любопытно, что командовавший ими до Мария Рутилий Руф не погнушался призвать «тренеров» из гладиаторской школы Марка Аврелия Скавра – того самого, что погиб незадолго до битвы под Араузионом (Валерий Максим. II. 3. 2).

Полководец взялся за дело по-настоящему. «В походе Марий заставлял солдат много бегать, совершать длинные переходы, готовить пищу и нести на себе всю поклажу, и с тех пор людей трудолюбивых, безропотно и с готовностью исполнявших все приказания стали называть “мариевыми мулами"[316]… Суровость, с какой командовал Марий, и неумолимость, с какой налагал наказания, представлялись теперь воинам, которых он отучил от нарушений дисциплины и неповиновения, справедливыми и полезными, а спустя недолгое время, привыкнув к его неукротимому нраву, грубому голосу и мрачному виду, они даже стали говорить, что все это страшно не им, а врагам» (Плутарх. Марий. 13–14).

Здесь, по-видимому, Марию весьма пригодился опыт службы под началом Сципиона Эмилиана: когда тот прибыл под Нуманцию, он также занялся наведением порядка в разложившейся армии.[317] Сципион также «избавил» воинов от лишней поклажи и обоза, принуждал к тяжелым земляным работам, устраивал длинные переходы, считая, что тем, кто боится испачкаться в крови врага, не мешает запачкаться в грязи (Флор. П. 18. 10).

Но не только это позаимствовал Марий у сурового победителя Карфагена и Нуманции: Сципион умел требовать с воинов, но и сам показывал им пример (Аппиан. Иберийские войны. 85. 368). Так же поступал и Марий: он «не избегал больших трудов и не пренебрегал малыми; он превосходил равных себе благоразумием и предусмотрительностью во всем, что могло оказаться полезным, а воздержанностью и выносливостью не уступал простым воинам, чем и снискал себе их расположение. Вероятно, лучшее облегчение тягот для человека видеть, что другой переносит те же тяготы добровольно: тогда принуждение словно исчезает. А для римских солдат самое приятное – видеть, как полководец у них на глазах ест тот же хлеб и спит на простой подстилке или с ними вместе копает ров и ставит частокол. Воины восхищаются больше всего не теми вождями, что раздают почести и деньги, а теми, кто делит с ними труды и опасности, и любят не тех, кто позволяет им бездельничать, а тех, кто по своей воле трудится вместе с ними» (Плутарх. Марий. 7.3–5).

Тренируя воинов, Марий проводил в жизнь принципы своей военной реформы, предусматривавшей унификацию обучения. По-видимому, он руководствовался тем вполне здравым соображением, что такая система больше соответствовала требованиям времени, а потому через нее желательно пропустить максимальное число воинов. Единообразие коснулось не только тренировки и снаряжения, но и боевых значков – если прежде перед легионами носили изображения волков, кабанов, минотавров и коней, то теперь Марий заменил их своей личной эмблемой – орлом, который отныне на века станет символом римских легионов (Плиний Старший. X. 16).

Помимо личного примера Марий привлекал сердца солдат тем, что справедливо вершил суд. На сей счет античные авторы рассказывают одну любопытную историю, которая вызвала особое восхищение риторов и моралистов.[318] Племянник полководца,[319] военный трибун Гай Лузий, «человек вообще неплохой, но одержимый страстью к красивым юнцам», влюбился в одного из своих молодых солдат – не то Требония, не то Гая Плотия, не то Аррунтия.[320] Лузий не раз пытался совратить его, но каждый раз неудачно. Тогда он, отослав слугу, вызвал солдата ночью. Тот явился, но когда трибун попытался овладеть им насильно, молодой человек выхватил меч и заколол его, предпочтя «совершить опасное, чем стерпеть постыдное» (Цицерон. За Милона. 9).

Дело принимало крайне неприятный оборот – воин убил своего начальника, да еще и родственника командующего. К тому же в палатке не было свидетелей. Когда уезжавший по делам Марий возвратился в лагерь, он предал солдата суду за убийство командира. Никто не вступился за обвиняемого. Тогда он сам произнес речь в свою защиту, подкрепив ее показаниями тех, кто видел, как Лузий пытался соблазнить его прежде и даже предлагал немалые деньги. «Удивленный и восхищенный Марий приказал подать венок, которым по обычаю предков награждают за подвиги, и, взяв его, сам увенчал Требония за прекрасный поступок, совершенный в то время, когда особенно были нужны благие примеры» (Плутарх. Марий. 14. 5–8; Изречения царей и полководцев. 83.3; Валерий Максим. VI. 1. 12; Квинтилиан. Воспитание оратора. III. 11. 14; Цицерон. За Милона. 9 и др.).

Нетрудно себе представить, какое впечатление произвел этот жест на присутствовавших, а затем и на прочих римлян, когда они о нем узнали. То, что полководец оправдал убийцу своего племянника и военного трибуна, понять можно – обвиняемый представил свидетелей домогательств Лузия, а к гомосексуализму римляне, в отличие от греков, относились неприязненно (во всяком случае, в то время). Родственные связи сами по себе тоже спасали далеко не всегда. Как выразился еще тремя веками раньше афинский полководец и политик Фокион, отказавшись поддержать своего зятя в суде: «Я брал тебя в зятья в расчете на честь, а не на бесчестье» (Плутарх. Фокион. 22.4). Но Марий еще и наградил за убийство собственного племянника как за подвиг! Такой поступок мог поссорить его с родней, однако он был человеком достаточно волевым и властным, чтобы испугаться подобных «мелочей» – на кону стояло слишком многое.