Сулла - Антон Короленков

Итак, трибун приступил к делу. Он провел закон об оскорблении величия римского народа (lex Appuleia maiestatis),[334] по которому привлекли к суду «героев» араузионского разгрома Квинта Сервилия Цепиона и Гнея Маллия Максима. Особый накал страстей вызвало дело Цепиона, которого обвинял другой плебейский трибун, Гай Норбан. Квинт Сервилий, очевидно, вызывал у судей-всадников особую ненависть, и не только потому, что являлся главным виновником араузионской катастрофы. В свое консульство в 106 году он провел закон о передаче половины мест в комиссиях присяжных сенаторам и тем потеснил всадников, из которых по судебному закону Гая Гракха эти комиссии комплектовались полностью. Patres были в восторге и называли его «патроном сената».[335] Теперь помимо прочего приходилось расплачиваться и за это (Цицерон. Об ораторе. П. 199).

Впрочем, борцы за авторитет сената не бросили Цепиона в беде. За него вступились враждебные «демагогам» плебейские трибуны Тит Дидий и Луций Аврелий Котта, пытавшиеся наложить вето на решение суда. Не остался в стороне и принцепс сената Марк Эмилий Скавр. Но Дидия и Котту прогнали силой, а Скавра – к радости Сатурнина – даже ранили в голову камнем (Цицерон. Об ораторе. П. 199).

Цепиону помимо араузионского разгрома припомнили и исчезновение толозанского золота, которое он не уберег от разбойников – если вообще не был с ними заодно, как уверяли в пылу спора обвинители.[336] Очевидно, ему предъявили обвинение в казнокрадстве (de peculatu).[337] В итоге произошло невероятное: Цепиону пришлось не только отбыть в изгнание, но и лишиться имущества, которое распродали с торгов – впервые после изгнания последнего царя Тарквиния, как пишет Ливии (Периоха 67). Валерий Максим уверяет, что Цепиона даже заключили в тюрьму, откуда ему помог спастись плебейский трибун Луций Регин (IV. 7. 3). В другом месте он представляет дело так, будто виновник араузионского разгрома и вовсе окончил дни в заключении (VI. 9. 13). Последнее совершенно невероятно, ибо точно известно, что Цепион умер в изгнании в малоазийском городе Смирне (совр. Измир).[338] Пришлось удалиться из Рима и Маллию (Транш Лициниан. 13F).[339] Сатурнин и Норбан могли торжествовать победу; как-никак, не каждый день удается добиться осуждения двух консуляров, а уж распродажа имущества – случай и вовсе неслыханный.[340] Успех был тем более полным, что Цепион принадлежал к одной из знатнейших фамилий Рима, тесно связанной с врагами Мария – Метеллами.[341]

Не обошел своим «благосклонным» вниманием Сатурнин и самого Метелла Нумидийского. Тот был избран цензором вместе со своим двоюродным братом Метеллом Капрарием (случай исключительный!). Какой предлог для атаки на него избрал плебейский трибун – неизвестно, хотя подлинные причины ясны: Метелл Нумидийский был врагом Мария, главного союзника Сатурнина. Кроме того, в силу своих взглядов и социального положения он не мог одобрять действий трибуна, подрывавших авторитет нобилитета и сената. Сатурнин осадил Метелла в его доме, а когда тот бросился в поисках убежища на Капитолий, устремился в погоню. Спасли консуляра и триумфатора всадники, которые вмешались в ситуацию и выбили (очевидно, с помощью вооруженных слуг и рабов) людей Сатурнина с Капитолия (Орозий. V. 17. 3). В следующем году, когда Сатурнин уже перестал быть трибуном, Метелл попытался властью цензора вывести его из сената вместе с еще одним «смутьяном» – Сервилием Главцией. Но второй цензор, Метелл Капрарий, не решился поддержать двоюродного брата – видимо, боясь народных волнений (Цицерон. За Сестия. 101; Аппиан. ГВ. I. 28. 127–128; Орозий. V. 17. 1). Зато оба пришли к согласию, когда решили не вносить в списки граждан некоего Луция Эквиция, при поддержке Сатурнина выдававшего себя за сына Тиберия Гракха. Вопрос обсуждался в комициях, и приглашенная туда сестра Гракха и вдова Сципиона Эмилиана Семпрония не признала Эквиция членом своей фамилии, несмотря на неудовольствие народа (Валерий Максим. III. 8. 6; IX. 7. 1; О знаменитых мужах. 62.1).[342]

Но истинно царский подарок сделал Сатурнин Марию, когда предложил закон, по которому ветераны Югуртинской войны могли получить по сто югеров земли в Африке. Это было своего рода продолжением дела Гая Гракха, основавшего колонию в Карфагене. Конечно, подобное сравнение могло вызвать упреки со стороны оптиматов, но у такого проекта Сатурнина была и положительная сторона – в стороне оставался болезненный вопрос о разделе ager publicus в самой Италии, который мог вызвать особое раздражение правящего класса.[343]

В целом римская верхушка предпочла не оказывать противодействия реформе.[344] Но все же кое-кто из недовольных решил проявить активность. Один из них, трибун Бебий, попытался помешать принятию lex agraria – совсем как в свое время Октавий, воспротивившийся предложению Тиберия.[345] В 133 году противостояние двух трибунов приобрело драматический характер и кончилось отстранением от должности одного из них. А сейчас все разрешилось куда проще: Бебия прогнали камнями. Комиции утвердили предложение Сатурнина (Светоний. О знаменитых мужах. 73.1).

Аграрный закон пришелся как нельзя кстати. Предстояли тяжелые бои с германцами, и в их преддверии Марию очень важно было показать воинам: если они победят, о них позаботятся, им есть за что сражаться. К слову сказать, поселения марианских ветеранов, основанные в Африке по этому закону, существовали еще при Империи.[346]

Между тем внезапно умер коллега Мария по консулату Аврелий Орест (Плутарх. Марий. 14.11). Обычно в таких случаях выбирали так называемого консула-суффекта, но на сей раз ничего подобного не произошло – прекрасное доказательство непререкаемого авторитета победителя Югурты. Однако год подходил к концу, а вместе с ним и консульские полномочия Мария. Полководец, «оставив во главе войск Мания Аквилия, явился в Рим. Поскольку консульства домогались многие знатные римляне, Луций Сатурнин… выступил с речью и убеждал [народ] избрать консулом Мария. Когда же тот стал притворно отказываться, говоря, что ему не нужна власть, Сатурнин назвал его предателем отечества, бросающим свои обязанности полководца в такое опасное время. Все явно видели, что он лишь неумело подыгрывает Марию, но понимая, что в такой момент нужны решительность и удачливость Мария, в четвертый раз избрали его консулом» (Плутарх. Марий. 14. 11–14; Ливии. Периоха 67).

«Без сомнения, ситуация была деликатной для Мария, который сам председательствовал в комициях и потому лишь с натяжкой мог выдвинуть свою кандидатуру, особенно если учесть, что он добивался третьего консульства подряд, а это было совершенно ненормально и незаконно». Но следует ли отсюда, что описанная Плутархом сцена имела место в действительности?[347] Вполне вероятно, что рассказ греческого автора восходит к мемуарам Суллы или еще кого-то из его врагов, кто вполне мог приписать Марию притворство, тем более неуместное в столь опасной для государства ситуации.[348] Однако вряд ли эпизод является выдумкой от начала до конца. Иногда достаточно лишь немного сместить акценты, и картина приобретает совершенно иной вид. То же, по всей видимости, произошло и здесь.