Курортное убийство - Жан-Люк Банналек

– Не имею никакого представления. Это мог быть любой из сотен художников, копировавших картины Гогена и создававших свои импровизации на его темы, и, кстати, продолжают делать это до сих пор. Возможно, кто-то из тех, кто писал и остальные висящие здесь копии. Они очень хороши – все. Люди, писавшие их, были добросовестными ремесленниками. Они хорошо понимали стиль Гогена, были знакомы с его кистью, с его манерой.

– То есть, короче говоря, вам такая картина Гогена неизвестна. Вы не знаете картину, которая бы выглядела так, как эта.

Дюпену было очень важно такое уточнение.

Мари Морган Кассель ответила не сразу.

– Да, вы правы. Строго говоря, я пока могу утверждать только это.

Она снова принялась внимательно всматриваться в картину.

– Исключительно качественная работа, великолепная картина, прекрасный имитатор.

Она покачала головой, но Дюпен не понял, как истолковать этот жест.

– Вы можете с гарантией исключить, что это Гоген, то есть утверждать, что эту картину писал не Гоген – вот эту, которая висит здесь?

– Да, могу. Даже без спектроскопического анализа видно, что художник пользовался титановыми белилами. Эту краску стали использовать в современной живописи только начиная с двадцатых годов двадцатого века. Гоген пользовался смесью свинцовых белил, сульфата бария и цинковых белил. Кроме того, прожилки и кракелюры неглубоки и ветвятся меньше, чем можно было бы ожидать от красок на картине, написанной сто тридцать лет назад.

Дюпен нервно провел ладонью по волосам. Он допускал еще одну возможность и сдаваться не собирался.

– Но может быть, это копия. Так же как и остальные висящие здесь картины, а в хранилище находится подлинник.

– И господин Пеннек ради какой-то не имеющей никакой ценности картины установил здесь дорогостоящий кондиционер?

Теперь надолго замолчал Дюпен.

– За несколько дней до своей смерти Пьер-Луи Пеннек звонил в музей Орсэ.

Дюпен произнес эту фразу без всякого пафоса, просто, как последний, смиренный аргумент.

– В музей Орсэ? Вы точно это знаете?

– Да.

– Вы имеете в виду, что он – зная, что у него в распоряжении находится бесценная картина, – решил рассказать о ней специалистам? Но почему именно сейчас? И…

Беспомощно моргнув, мадам Кассель замолчала.

– В начале недели Пеннек узнал, что смертельно болен и что жить ему осталось очень недолго. Он мог умереть в любой момент…

Дюпен снова подивился своей болтливости. Подчиненные ему инспекторы знали о расследовании меньше, чем Мари Кассель.

– Он был смертельно болен, но, несмотря на это, его убили?

– Да, но, мадам Кассель, я очень прошу вас держать эти сведения при себе.

Мари Морган Кассель наморщила лоб.

– Мне нужен ноутбук с выходом в Интернет. Мне надо кое-что поискать – заново просмотреть сведения о том периоде в жизни Гогена, почитать исследования, посвященные «Видению после проповеди».

– Да, займитесь, пожалуйста, этим.

Дюпен посмотрел на часы. Было половина двенадцатого. Он вдруг ощутил полное изнеможение. Голова отказывалась соображать. Не говоря ни слова, Дюпен направился к двери.

– Работайте спокойно. Мы забронировали для вас номер. Я попрошу одного из моих инспекторов снабдить вас ноутбуком.

– Это очень любезно с вашей стороны. Я не захватила свой ноутбук.

– Было бы странно, если бы вы его захватили. Время – почти полночь. Увидимся завтра утром. Вы не возражаете встретиться за завтраком?

– За завтраком? Давайте – в восемь часов. Думаю, этого времени будет достаточно, чтобы разобраться в ситуации.

– Хорошо.

Дюпен вышел в вестибюль и увидел стоявшего у стола регистрации инспектора Кадега.

– Кадег, мадам Кассель нужен ноутбук. Из ее номера возможен выход в Интернет? Это срочно.

– Сейчас?

– Да, сейчас. Речь идет о важном исследовании, – сказал Дюпен и добавил еще более решительным тоном: – Завтра утром я должен увидеться с Регласом.

– Реглас сам звонил час назад и очень хотел с вами поговорить по поводу взлома, или что там на самом деле произошло.

– Я с радостью с ним встречусь завтра утром в половине восьмого здесь, в ресторане. Пусть захватит свое оборудование.

Риваль, который за все это время не проронил ни звука, хотел что-то сказать, но передумал.

– Ну, я не знаю…

Дюпен, не повышая голоса, перебил Кадега:

– В половине восьмого.

Мари Морган Кассель с растерянным видом стояла в дверях ресторана.

– Еще раз благодарю вас за помощь, мадам.

– Не стоит благодарности. – Профессор улыбнулась. Дюпена почему-то страшно обрадовала эта улыбка. Это была награда за тяжелый день – улыбка поразила его до глубины души.

– Увидимся завтра утром, мадам Кассель. Доброй ночи и приятных сновидений.

– Спасибо, и вам того же.

– От души на это надеюсь.

И уже скоро, с искренней надеждой подумал Дюпен.

Кадег взял сумку и демонстративно поставил ногу на первую ступеньку лестницы. Мадам Кассель последовала за ним.

Весь последний час у Дюпена слегка кружилась голова. Надо скорее возвращаться домой, в Конкарно. Мысль эта согревала и радовала.

Риваль стоял у входа в отель и курил, когда Дюпен вышел на улицу. Он мельком покосился на инспектора. Вид у него был просто измученный.

– Доброй ночи, Риваль. Увидимся утром.

– Доброй ночи, господин комиссар.

Дюпен оставил машину на площади Гогена, справа от отеля.

Дорога до Конкарно заняла точно пятнадцать минут. Дорога была абсолютно пустая, и комиссару не пришлось смотреть на спидометр. Дюпен сдвинул назад крышу машины, чтобы всей грудью вдыхать несравненно прекрасный, мягкий воздух теплой летней ночи, чтобы быть ближе к необъятному звездному небу, на котором отчетливой светлой полосой выделялся Млечный Путь. Хотелось быть ближе к природе. Это немного помогло рассеять усталость.

День третий

Когда Дюпен вошел в «Сентраль», Реглас был уже на месте, правда, один – без своей команды. Он стоял в конце стойки бара; было видно, что криминалист устал и расстроен. Дюпен подошел к нему.

– Что происходит, о чем, собственно, речь? – не поздоровавшись, спросил Реглас.

Дюпен ожидал агрессии. Собственно, вызов в такой ранний час без объяснений причин Реглас должен был расценить как провокацию, в чем Дюпен был твердо убежден (и что, между прочим, доставляло ему садистское удовольствие). Но на самом деле Реглас скорее нервничал, чем злился. Дюпен сосредоточился – речь шла о действительно важных делах.

– Я хочу, чтобы вы сказали мне, как давно висит здесь вот эта картина напротив двери по сравнению с другими картинами. Были ли они повешены здесь одновременно или нет? Есть ли какие-то особые следы на этой картине и на раме?

– Как давно висит здесь эта картина? Вы хотите знать, как давно висит здесь эта дешевая копия в этой дешевой раме? Я для этого сюда приехал?

Дюпен не торопясь подошел к стене и встал перед картиной.

– Речь идет об этой картине и об этой раме в сравнении с другими картинами. Да, я хочу знать, висит ли эта картина здесь столько же времени, что и остальные картины.

– Это вы уже сказали. Я не могу понять, куда вы клоните. В чем заключаются ваши подозрения?

Реглас имел полное право на ответ, но Дюпен не имел намерения отступать.

– Да, я хочу знать, не была ли эта картина повешена здесь несколько дней назад. Наверное, выяснить это не так уж трудно. С картин регулярно стирают пыль. С последней уборки на всех картинах должно было накопиться…

– Должен сказать, что неплохо знаю свою работу. В этом помещении по сравнению со вчерашним днем не изменилось ровным счетом ничего. Да и похоже, что здесь вообще уже давно ничего не менялось. Мы сравнили состояние помещения с его видом на старых фотографиях. Кстати, мы обратили внимание и на расположение картин. Оно не изменилось, по меньшей мере за последние несколько лет.

– Я вас хорошо понял, но меня интересует конкретно именно эта картина.

– Но почему в сравнении с другими картинами? Это же абсолютно бессмысленная работа.

– Вполне возможно, что эту, а возможно, и какие-то другие картины в последние дни подменили.

– Я все же не понимаю, куда вы клоните. Прежде всего потому, что это самая идиотская из всех висящих здесь картин. Гоген никогда не писал этого. Копию сделал кто-то из местных халтурщиков и не смог придумать ничего глупее. Это же безобразная имитация «Видения после проповеди».

Дюпен не смог скрыть удивления перед познаниями Регласа.

– Вы разбираетесь в искусстве?

– Гоген – это моя страсть. Я очень хорошо знаю историю колонии художников, я…

Реглас осекся на полуслове, видимо, спросив себя, зачем он все это рассказывает Дюпену.

– Естественно, все это не имеет никакого отношения к делу. Но я имею полное право официально задать вам вопрос: действительно ли для полноценного расследования убийства необходимо знать, была ли именно эта картина повешена здесь несколько дней назад? – Реглас был готов перейти в наступление.