Ган Исландец - Виктор Гюго

Эта таинственная катастрофа опечалила всю деревню, но тщетно пытались разгадать ея тайну. Молитвы за упокой души Каролля огласили своды той самой церкви, гдѣ нѣсколько дней тому назадъ онъ самъ молилъ Всевышняго о своемъ счастіи. Никто не зналъ, что привязывало къ жизни вдову Стадтъ, но въ концѣ девятаго мѣсяца ея уединенія и траура она родила сына и въ тотъ же день деревня Голинъ погребена была подъ осколками скалы, высившейся надъ ея хижинами.

Рожденіе сына не разсѣяло мрачнаго горя матери. Жилль Стадтъ ничуть не походилъ на Каролля. Его суровое дѣтство казалось предвѣщало жизнь еще болѣе суровую. Нѣсколько разъ малорослый дикарь, въ которомъ горцы, видѣвшіе его издали, признавали знаменитаго Гана Исландца, посѣщалъ уединенную хижину вдовы Каролля, и проходившіе мимо нея въ то время слышали стоны женщины, прерываемые рычаніемъ тигра. На цѣлые мѣсяцы уводилъ этотъ дикарь съ собой Жилля, потомъ снова возвращалъ его матери, еще болѣе дикимъ, еще болѣе мрачнымъ.

Вдова Стадтъ питала къ своему ребенку странную смѣсь ужаса и нѣжности. Иной разъ она сжимала его въ своихъ материнскихъ объятіяхъ, какъ единственное существо, привязывавшее ее къ жизни; другой разъ она съ отвращеніемъ отталкивала его отъ себя, призывая Каролля, своего дорогого Каролля. Никто въ мірѣ не зналъ какія муки испытывало ея бѣдное сердце.

Жиллю исполнилось двадцать три года. Онъ увидалъ Гутъ Стерсенъ и влюбился въ нее до безумія. Гутъ Стерсенъ была богата, онъ бѣденъ. Тогда отправился онъ въ Рераассъ, чтобы сдѣлаться рудокопомъ и разбогатѣть. Съ тѣхъ поръ мать ничего не слыхала о немъ.

Разъ ночью сидѣла она за прялкой, доставлявшей ей пропитаніе, у едва мерцавшаго ночника въ хижинѣ, стѣны которой — нѣмые свидѣтели таинственной брачной ночи, — такъ же состарились, какъ и Люси въ уединеніи и печали. Съ тревогой думала она о своемъ сынѣ, хотя его присутствіе, столь сильно желанное, напомнитъ ей, а быть можетъ и причинитъ новыя огорченія. Эта бѣдная мать любила своего сына, несмотря на всю черствость его натуры. Да и могла ли она не любить его, вынеся для него столько страшныхъ мученій!..

Поднявшись съ своего мѣста, она достала изъ стараго шкафа распятіе, заржавѣвшее въ пыли. Одно мгновеніе она смотрѣла на него съ мольбой, потомъ вдругъ съ ужасомъ отбросила отъ себя:

— Молиться! — прошептала она: — Какъ будто я могу молиться!.. Несчастная! Ты можешь молиться только аду! Аду принадлежитъ твоя душа!

Она погрузилась въ мрачное раздумье, какъ вдругъ ктото постучалъ въ дверь.

Это обстоятельство не часто случалось съ вдовой Стадтъ, такъ какъ уже съ давнихъ поръ, благодаря странному образу ея жизни, въ деревнѣ Токтре сложилось мнѣніе, что она знается съ нечистой силой. Оттого никто не подходилъ къ ея хижинѣ. Странные предразсудки того вѣка и невѣжественной страны! Своими несчастіями она составила себѣ славу колдуньи, подобно тому, какъ смотритель Спладгеста прослылъ колдуномъ за свою ученость!

— Неужели это вернулся мой сынъ? Неужели это Жилль! — вскричала она, бросаясь къ двери.

Увы! Надежда ея не сбылась. На порогѣ двери стоялъ малорослый отшельникъ, одѣтый въ грубую шерстяную рясу съ опущеннымъ на лицо капюшономъ, изъ подъ котораго виднѣлась только черная борода.

— Святой отецъ, — спросила вдова: — что вамъ нужно здѣсь? Вы не знаете въ какое жилище вы забрели.

— Неужели! — возразилъ хриплый, слишкомъ знакомый голосъ.

Сбросивъ перчатки, черную бороду и капюшонъ, онъ открылъ звѣрское лицо, рыжую бороду и руки, вооруженныя отвратительными ногтями.

— О!.. — вскричала вдова и закрыла лицо руками.

— Это что такое? — закричалъ малорослый: — Въ двадцать четыре года ты не привыкла къ мужу, на котораго должна будешь смотрѣть всю вѣчность?

— Вѣчность!.. — пробормотала она съ ужасомъ.

— Слушай, Люси Пельниръ, я принесъ тебѣ вѣсти о твоемъ сынѣ.

— О моемъ сынѣ! Гдѣ же онъ? Зачѣмъ онъ не пришелъ самъ?..

— Онъ не можетъ.

— Но говорите же, — вскричала она: — благодарю васъ, увы! Вы тоже можете принести мнѣ радость!

— Я дѣйствительно принесъ тебѣ радостную вѣсть, — продолжалъ малорослый глухимъ голосомъ: — ты слабая женщина и я изумляюсь какъ могла ты произвести на свѣтъ такого сына! Радуйся же! Ты опасалась, что твой сынъ пойдетъ по моимъ слѣдамъ: теперь не бойся этого.

— Какъ! — вскричала мать, внѣ себя отъ восторга: — Мой сынъ, мой возлюбленный Жилль перемѣнился?

Съ мрачной усмѣшкой смотрѣлъ отшельникъ на ея радость.

— О, онъ совсѣмъ перемѣнился, — сказалъ онъ.

— Такъ зачѣмъ же онъ не спѣшитъ въ мои объятія? Гдѣ вы видѣли его? Что онъ дѣлаетъ?

— Онъ спитъ.

Увлеченная радостью, вдова не примѣчала ни зловѣщаго взора, ни страшной насмѣшки словъ малорослаго.

— Зачѣмъ же вы не разбудили его, зачѣмъ не сказали ему: Жилль, иди къ твоей матери?

— Онъ крѣпко спитъ.

— О! Когда же онъ придетъ? Скажите мнѣ, умоляю васъ, скоро ли я увижу его?

Ложный отшельникъ вытащилъ изъ подъ полы рясы чашу страннаго фасона.

— Ну, вдова, — сказалъ онъ: — пей за скорое возвращеніе твоего сына!

Мать вскрикнула отъ ужаса. Это былъ человѣческій черепъ. Въ страхѣ отступила она и не могла выговорить слова.

— Нѣтъ, нѣтъ! — закричалъ вдругъ малорослый страшнымъ голосомъ: — не отвращай твоихъ взоровъ, смотри. Ты спрашивала скоро ли вернется твой сынъ?.. Смотри, говорю тебѣ! Вотъ все, что отъ него осталось.

При красноватомъ свѣтѣ ночника онъ поднесъ къ помертвѣвшимъ губамъ матери голый, высохшій черепъ ея сына.

Столько уже бѣдствій истерзали душу несчастной женщины, что это новое горе не могло ее доконать. Она устремила на свирѣпаго отшельника пристальный, тупой взглядъ.

— О, смерть!.. — тихо прошептала она: — смерть!.. Дайте мнѣ умереть.

— Умирай, если хочешь!.. Но, Люси Пельниръ, вспомни Токтрейскій лѣсъ, вспомни день, когда демонъ, завладѣвъ твоимъ тѣломъ, отдалъ душу твою аду! Я демонъ, Люси, а ты моя супруга на вѣки! Теперь умирай, если хочешь!

Въ этой странѣ предразсудковъ и суевѣрій, существовало повѣріе, что нечістая сила является иногда въ людской средѣ, чтобы сѣять въ ней преступленія и бѣдствія. Такою ужасною славою пользовался одинъ изъ знаменитыхъ разбойниковъ, Ганъ Исландецъ. Было также повѣріе, что женщина, сдѣлавшаяся, чрезъ обольщеніе-ли, или насильно, жертвою этого демона въ образѣ человѣческомъ, непреложно обрекается за это несчастіе дѣлить съ нимъ проклятіе.

Событія, о которыхъ отшельникъ напомнилъ вдовѣ, казалось возбудили въ ней мысль объ этомъ.

— Увы! — сказала она печально: — я не могу даже избавиться отъ существованія!.. Но въ чемъ виновата я? Возлюбленный Каролль, тебѣ извѣстно, что я невинна. Что можетъ сдѣлать слабая дѣвушка противъ насилія демона!

Глаза ея сверкали безуміемъ, безсвязныя слова казалось происходили отъ конвульсивнаго подергиванія губъ.

— Да, Каролль, — продолжала она: — съ того дня я лишилась чистоты и невинности, а демонъ еще спрашиваетъ меня, помню ли я этотъ страшный день?. Дорогой Каролль, я никогда не измѣняла тебѣ; ты пришелъ слишкомъ поздно; я была его прежде, чѣмъ стала твоею, увы!.. Увы!. И за это я обречена на вѣчныя мученія. Нѣтъ, я не соединюсь съ тобой, съ тобой, котораго оплакиваю. Что принесетъ мнѣ смерть? Я пойду за этимъ чудовищемъ въ міръ подобныхъ ему существъ, въ міръ окаянныхъ грѣшниковъ! Но что сдѣлала я? Мои несчастія въ этой жизни вмѣнятся мнѣ въ преступленія въ жизни будущей.

Малорослый отшельникъ смотрѣлъ на нее съ торжествующимъ побѣдоноснымъ видомъ…

— Ахъ! — вдругъ вскричала она, обращаясь къ нему: — О! Скажите мнѣ, не страшное ли это сновидѣніе, которое нагнало на меня ваше присутствіе? Вамъ извѣстно, что со дня моего паденія, всѣ роковыя ночи, когда духъ вашъ посѣщалъ меня, отмѣчены для меня нечистыми помыслами, страшными снами, ужасающими видѣніями.

— Опомнись, женщина. Что ты не спишь, это такъ же вѣрно, какъ вѣрно то, что Жилль умеръ.

Воспоминаніе о прежнихъ бѣдствіяхъ какъ бы подавило въ матери впечатлѣніе новаго горя; послѣднія слова снова вернули ее къ дѣйствительности.

— Мой сынъ! О! Мой сынъ: — вскричала она съ такимъ выраженіемъ, которое тронуло бы всякое другое существо, кромѣ злодѣя, слушавшаго ее: — Нѣтъ, онъ вернется, онъ не умеръ! Не можетъ быть, чтобы онъ умеръ.

— Ну, иди спроси Рераасскія скалы, которыя задавили его, спроси Дронтгеймскій заливъ, который принялъ его тѣло.

Мать упала на колѣни, застонавъ:

— Боже! Великій Боже!

— Молчи, раба ада!

Несчастная умолкла. Онъ продолжалъ:

— Не сомнѣвайся въ смерти твоего сына. Онъ наказанъ за то, въ чемъ провинился его отецъ. Онъ допустилъ, чтобы взглядъ женщины смягчилъ его гранитное сердце. Я, я обладалъ тобой, но никогда не любилъ тебя. Злая судьба твоего Каролля перешла на него… Нашъ сынъ былъ обманутъ невѣстой, ради которой пожертвовалъ своей жизнью.