Судный день - Анатолий Приставкин

– Папашка, – сразу оживился человек, – это – завод?

– Какой тебе нужен завод? – спросил недовольно Букаты. Он не любил, когда спрашивали не по делу.

– А какой есть?

– Никакого нет, – сурово отрезал Букаты. – Тебе что нужно-то?

И тут он посмотрел по сторонам, пытаясь понять, нет ли кого другого, не с таким чудным и нахальным видом, кто тоже мог бы ждать мастера. Но во френче, и в шляпе, и длинный – был все-таки этот, который к нему обращался.

Тот в свою очередь рассматривал мастера и делал про себя, по-видимому, свои, тоже не совсем приятные выводы.

– Мне мастера Букату позови, который танки изготовляет.

– Изготовляет… – проворчал Букаты, уже понимая, что назвали, точно, его, и ошибки нет. – Галоши, что ли! Как это я изготовляю?

– Так, стой! – обрадовался пришедший. – Ты – Буката?

– А ты кто?

– Чемоданов! Папашка! – сказал, оскалясь, длинный. И тронул полу шляпы. – Вашей племяшки как бы муж… Будущий…

От этих слов Букаты как покачнуло, настолько все было не ко времени.

Помнил он утренний разговор с сестрой, истерику ее помнил и свое раздражение, но как-то стерлось оно за другими, последовавшими вслед неприятностями, и уже перестал он держать в уме, надеясь, что само по себе обойдется.

Не обошлось.

Неприязненно осмотрев новоявленного жениха – прям петух – он спросил, задрав лицо вверх:

– Женишься, говоришь? – и тон его не предвещал ничего доброго.

Но Чемоданов не услышал, а может, и не захотел услышать угрозы. Он бодренько, на легкомысленном смешке заявил, что правда женится, и жениться никогда не поздно, если женилка работает… А Зиночка-то твердит, поговори, мол, родственник как-никак, неудобно… А чего неудобного-то, если все ясно… Он же не прохиндей какой, он по-хорошему, то есть по-гражданскому… И сам он считает факт сочетания делом торжественным, потому что он человек солидный… Между прочим…

– Ага, – выслушав, кивнул Букаты и посмотрел, набычившись, в землю. Раздумывал, кумекал про себя. Потом вздернулся, но глядел уже не в лицо, неудобно было все время задирать голову, а смотрел на пуговицу френча, что была на уровне его глаз. – А чем ты, солидный человек, занимаешься? – спросил у него. – Где служишь? Сколько получаешь? Сколько жен… Да-да! Сколько жен имел… Имеешь… по разным городам?

И этот напор Чемоданов выдержал, не дрогнул. Только поскучнел малость. Такими-то психическими атаками разве его проймешь! Не интересно даже на таком уровне работать. Так про себя решил. А этой сварливой Букате ответил он с упреком так:

– Эх, папашка! Если тебе моя жизнь приснится, ты проснешься в холодном поту! Пойдем-ка серьезно поговорим? А?

– Куда это? – оторопел Букаты. От нахальства названого жениха оторопел.

– Да в «Голубой Дунай». Куда еще! – сказал самоуверенно Чемоданов. – Идем? Ну?

Его самоуверенность вывела Букаты из себя.

– Некогда мне болтаться! Говори, да я пошел! – разозлился он и достал свои большие серебряные часы.

Ну и денек выдался, каждый старается побольней за нервы дернуть. Этот заморский петух туда же… Не на того напал!

– Да и у меня времени маловато, – невинно поглядывая на Букаты, произнес Чемоданов. – Я думал, что ловчее тебе не у ворот кричать… Вон, на тебя уже звукоуловители наставили… – и кивнул на проходную, где, и правда, из окошка торчала физиономия вахтера, заслышавшего, видать, скандал.

– Пять минут, – сказал между тем Чемоданов. – Проводи, дорогой и поговорим, папашка!

Ох, как не нравилось все это Букаты. Эта снисходительность, почти небрежность в разговоре, и словцо-то дрянное такое: «папашка!» Где он его откопал… Но закончить надо было, для пользы, как говорят, дела! Отбрить этого немолодого нахала, чтобы знал наперед, как соваться не в свои дела!

Росла досада и на Зинку, которая всю эту кашу заварила. Но ей он особо выдаст! Она получит! Как в детстве – березовой каши!

Наискось по тропинке вышли они к забегаловке, фанерной, но просторной, и внутри и снаружи толпился народ: инвалиды, мужички и совсем еще подростки… Были тут и женщины.

Чемоданов ушел, вернулся с двумя кружками и одну поставил перед Букаты. Но тот отодвинул демонстративно: он не из тех, кто будет пить неизвестно с кем. Чемоданов этот жест засек, как и все остальное. Но проглотил. Не хотел заострять отношения.

– Так вот, папашка, – начал, отхлебнув от своей кружки и оглядываясь по сторонам. Но никто их не слушал. – Семьи, так отвечу я на твой категорический вопрос, у меня нет… О прошлом моем тебе знать не надо. Это дело не твое. А Катя – она одна для меня… Запомни и запиши в каком-нибудь своем мозжечке. Одна, и на всю жизнь.

– Катьке – это рано, – теперь Букаты уже смотрел в лицо, удобно было смотреть. И говорил повелительно, твердо. – Будь моя воля, так я достал бы веревку… Вожжи… Да такую бы свадьбу устроил! И той, и другой!

– Значит, гражданин Буката, – вежливо, сменив игривый тон на иной, предупредительный, холодноватый, поинтересовался Чемоданов. – Я так понял, что вы категорически…

– Правильно понял! – кивнул Букаты. – Будь здоров! – И поднялся. Но Чемоданов остановил его.

– Минуточку… Папашка… А должок?

– Какой должок? – спросил Букаты, стоя и нетерпеливо оглядываясь по сторонам. Никогда он не был в этой пивнушке. Не дай бог, кто увидит.

– Обыкновенный… Который брали…

– Я? Брал? – наигранно удивился Букаты и улыбнулся такой наивности этого прохиндея в шляпе. Куда, мол, зашел! Шантажировать пытается! Не на таких напал!

Но и Чемоданов улыбнулся.

– Не вы, конечно… Но я понял так, что вы от их имени сейчас говорите? Вот и гоните их должок… И мы с вами квиты…

И уставился, глядя не отрываясь, на собеседника.

– Ах, вот как!

– Так… Только так, – кивнул предупредительно и даже с некоторой теплотой в голосе Чемоданов. – Вы мне, папашка, денежки… А я вам веревочку…

– Какую еще веревочку?

– Ну, вожжи… Чтобы отстегать, как вы того желали, этих… Ваших заблудших родственниц…

Видно, издевался Чемоданов, и был подвох в его таком масляном голосе, но какой, Букаты не мог до поры распознать. И еще продолжал по инерции кипятиться, лезть на рожон.

– Сколько тебе? – спросил напрямик и полез в карман, желая швырнуть в лицо этому хаму всю свою получку, которую он получил. Ради такого удовольствия можно себе позволить и поголодать! Накоплений у Букаты, ясное дело, не было никаких.

– Полмиллиончика, – невозмутимо произнес Чемоданов. Сохраняя все ту же мягкость в голосе. Он-то знал, что давно выиграл этот разговор, еще дома у себя знал!

– Не понял? – спросил Букаты и закашлялся… Все-то он понял, старый дурак, но выигрывал время, потому что нечего было ему ответить на эту цифру. Нет в мире такого ответа, который бы прозвучал удовлетворенно, кроме мешка с деньгами, который нужно выложить на этот залитый терпким желтым пивом столик… Может, где-то такой мешок и есть, но не у него… Не про вашу честь… Так и сказано в поговорке!

И вот тут Чемоданов взял свое. Прочно взял, развернувшись во всю силу перед старикашкой, который увядал на корню.

– Правильно понял, папашка! – сказал он строго. У Букаты взаймы тон занял. – Пятьсот тысяч – это выглядит солиднее, да? Так я же тебе сразу сказал, что я солидный человек… На мелочи не размениваюсь! – И оглянувшись, нет ли лишних ушей, он отодвинул кружки, которые их разделяли, наклонился вперед, предлагая это же сделать Букаты, и тот, вот странное дело, подчинился. – Теперь слушай, папашка! По-другому слушай, а то дырки слуховые у тебя засорились, себя только слышал… А ведь разговор-то даже не на двоих… На троих… На четверых! Вот как!

– Ну, ну… Считаешь… – смято произнес Букаты, на него было сейчас тошно смотреть. И вдруг вспылил, от слабости или отчаяния. – А тебя бы в милицию! Вот куда! И там посчитать! Сколько тебе полагается! Да, да! Сколько дадут срока!

– Ну вот, опять глухонемой, – натянуто оскалился Чемоданов. – Годы-то нам с Зиночкой придется делить… Я ведь только выручал, а садить-то ее полагается… Тут правды не найдешь! Папашка! И не там ты ее ищешь!

Букаты молчал. И Чемоданов молчал, давая сопернику прийти в себя. Он знал, что подобные удары с ног валят и не таких строптивых. Пусть оклемается… Он нам еще нужен…

Он даже не стал останавливать мастера, когда тот встал и пошел, направляясь к заводу. Разговор-то, в принципе, закончен. А то, что молчит, к лучшему, значит, дошло до него… Туговато, конечно. Младенцы, те, когда первая мысль у них появится, говорят, слюни пускают… Курчавые такие, умненькие слюни… А этот молчанием запустил…

Уже дошли до проходной, когда Букаты подал голос. Был он смирен. Так-то бы сначала!

– Ладно, – произнес, взглянув по-бычьи исподлобья на пуговицу, что маячила у лица. – Чего ты от меня хочешь? Времени у меня нет больше, планы с тобой строить… Побыстрей, пожалуйста…

Вежливо, как можно вежливей и кротче, Чемоданчик опять же сказал, что не с ним, не с ним вовсе строит, папашка, свои планы… Они у них общие с Зиночкой, с Катюней… Одно-единое, как говорят.