Олигарх (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович

— Не знаю — честно признался я — Не сходил, и все тут! Сколько раз собирался, а так и не смог. Будто что-то останавливало. А вот теперь — решился. Ну а отсюда поедем в Москву, соберусь — и в Нью-Йорк. Заедем в мой дом в пригороде Нью-Йорка, я там все осмотрю, поживем с неделю — мне надо будет уладить кое-какие дела со Страусом, моим компаньоном, потом поедем на мою виллу на побережье океана.

— Вилла! Нью-Йорк! — ухмыльнулся Аносов — Звучит как из фантастического романа. Один поедешь?

— Один — я нахмурился, закусил губу — Ольге надо отдохнуть, побыть с сыном. Они будут жить на Ленинском проспекте. Там у меня пятикомнатная квартира, вот она с матерью и Костей там поживет. После одесских событий…ей нужно побыть одной.

— Понимаю — вздохнул Аносов, глядя в сторону, в пространство — Время лечит.

— Надеюсь — кивнул я грустно — Только надеяться и остается. Похоже, что моя семейная жизнь дала крупную трещину. И я сам в этом виноват. Не надо было соглашаться на просьбу Семичастного, не надо было лезть в эту заваруху! А еще — как следует предупредить Ольгу, чтобы та была настороже и никого не впускала. Я понадеялся, что она сама справится, вот и получил. Кто виноват? Я и виноват. Некого винить.

Аносов посмотрел на меня исподлобья, хотел что-то сказать, но тут вмешался ушлый таксист — один из тех, что постоянно дежурили и на железнодорожном вокзале, и возле аэровокзала. Он крутил на пальце ключи от машины, будто шаманя, круговыми движениями завлекая, загоняя клиентов в свою «тачку», и нагловато-подобострастно обратился к нам, профессионально выцепив нас из разношерстной толпы приезжих:

— А вот такси подешевле! Куда угодно! Хоть на край света! Для таких как вы пассажиров — новенькая машинка!

— А в Центральную Африку поедешь? — мрачно спросил Аносов, но таксист не смутился:

— Любой каприз за ваши деньги! Хотите хоть задом наперед поеду?! Но тогда тройной тариф!

— Поехали — решил я — Только давай без выкрутасов, нормально езжай. А если машинка не новенькая — скидка пятьдесят процентов!

— Обижаете! — ухмыльнулся таксист, скорее даже не таксист, а «левак», так сейчас называют не оформленных официально в такси водил, подрабатывающих на своих автомобилях. Дерут они нещадно, в разы больше, чем официальное такси, но ты попробуй, поймай такси с зеленым огоньком! Задолбаешься ловить. А ехать на общественном транспорте мультимиллионеру как-то даже и стремно.

Машина и правда оказалась новенькой — та самая жигули-«копейка», почти такая же, как моя, проданная в Одессе. Отличие только в том, что у меня не было на сиденьях чехлов (отвык я уже в своем времени от этого вот жлобства), и уж точно на полу не лежали сшитые из линолеума ковры (А вот это уже вполне практично и даже красиво. И мыть легче).

Доехали мы до дома Зины за пять рублей. Ушлый таксер хотел зарядить десять, но тут же обломался, глянув в мое лицо. После одесского инцидента я на дух не переносил таксистов, хотя и понимал, что это глупо. Всякий там народ. В девяностые через бомбил и таксистов прошли все приличные люди, которые не умели воровать или бандитствовать. Семью кормить надо, а за научную степень или за инженерные разработки тебе платят столько, что ты не то что жить, ты даже себе на могилку скопить не можешь. И потому — садишься в старенький жигуленок после того, как отбыл основную работу, на которой еще и задерживают зарплату минимум на два месяца, и едешь по улицам города, торгуясь с жадными толстосумами за лишний мятый червонец. Вся страна прошли или через лагеря, или через мешочничество, или через работу бомбилами.

На скамье у дома сидели те самые старушки-ведьмы, которые вечно шипели вслед Зинаиде, поливая ее грязью так, как им захочется. А хотелось им обгадить как можно сильнее. Они похоже что были вечными, как египетские и ацтекские пирамиды. Скорее — как ацтекские, ибо были средоточием Зла и постоянно требовали человеческих жертвоприношений.

Меня вдруг охватила веселая злость, и проходя мимо этих древних артефактов в юбках, я вдруг обернулся к ним и радостно поздоровался:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Живы еще, старые перечницы? Привет вам, железнозубые!

Старухи ошеломленно замолчали, секунды две сидели в ступоре, а потом одна из них, самая крепкая на нервы, злобно прошипела мне вслед:

— Куды Зинку-то подевал! Небось убил и закопал! И робенка в детдом сдал! Теперь мужиков водит! Алкаш! Надо в милицею на нево заявить! Ишь, распоясались!

Я тихо хихикнул, Аносов же недоуменно посмотрел на меня и помотал головой:

— Ты чего? Связываешься со всякой дрянью! Молодость в жопе играет?

Хмм…я задумался — а может и правда играет? Когда мое тело соответствовало пятидесятилетнему возрасту, я был более рассудителен и старался не совершать порывистых, необдуманных поступков. А может на меня влияет тот факт, что я фактически почти не убиваем? Если не выстрелить мне в голову, или ее не отрубить. Вполне вероятно. Это как если бы у нестойкого духом человека был при себе пистолет, и он знал, что может с помощью ствола завалить любого, кто на него «покатит бочку». Он ввязывается в конфликт не боясь последствий, притом что без пистолета он бы этого конфликта постарался избежать. Стерпел бы оскорбление и ушел, а не ответил таким же оскорблением. И результат — простреленная нога противника, многомесячное разбирательство, и возможно — неожиданный и неприятный приговор. «Откуда вы знали, что он хотел вас убить? Вы могли бы сообщить в милицию о его противоправных действиях, а не стрелять в человека из пистолета!».

Мда…надо сдерживаться. Что-то и правда я раздухарился. Обнаглел! Эдак и нарваться можно…на пулю в голову. Заносит меня. Забыл главное правило снайпера: сиди тихо-тихо, и не высовывайся.

Дверь в квартиру цела, и ключ провернулся легко, без проблем. Первый признак того, что в квартиру пытались залезть, или уже залезли — проблемы с замком. Повреждают его механизм. А кроме того — вокруг замочной скважины возникают царапины от воровского инструмента. Отмычек, в частности. Вообще-то дверь у квартиры Зины была хитрой — на первый взгляд обычная высоченная дверь, обитая дерматином (На котором местные детишки уже написали матерные слова, но спасибо им — не изрезали. Не настало еще время вандалов), на самом же деле дверные створки укреплены толстенными дубовыми досками, работающими не хуже, чем стальная дверь. Впрочем, вроде как и между досками было проложено чем-то вроде стального листа — Зина что-то об этом говорила. Тяжелые засовы удерживали вторую створку и не позволяли так уж легко с ней справиться. Нормальный такой подход — мой дом, моя крепость. Опять же — покойный муж Зины укреплял дверь, явно не уверенный в любви граждан страны советов к своему чиновничеству. Всякое может случиться…

В квартире пахло пылью, запустением и тем неуловимым запахом, каким отличаются брошенные квартиры, в которых давным-давно не ступала нога человека. И ведь прошло всего ничего — пару месяцев, а квартира уже начала умирать.

У меня даже сердце сжалось — здесь я провел свои не самые плохие свои дни. Мы любили друг друга, мечтали, разговаривали обо всем на свете. Тут я написал свой первый роман, и тут я писал письма Шелепину, в которых кроме описания будущего указывал о важнейших катастрофах, которые могут случиться и которые во что бы то ни стало надо предотвратить — начиная с гибели космонавтов и заканчивая Чернобыльской бедой. Все это у меня в памяти всколыхнулось, я представил прошлое так живо, что показалось — вот сейчас в прихожую выйдет Зина, и скажет: «Где ты так долго ходил?! Я уже тебя заждалась!».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но нет, не выйдет. И вообще непонятно — жива она там, или нет. За сына я не боялся — Настя не даст его в обиду. Надо будет — и усыновит. А вот Зина…

Любил ли я ее до сих пор? Вряд ли…столько событий с тех пор произошло, столько я пережил. Осталась только дружба и грусть. Грусть о том, что не сбылось. Я ее не бросал. Это она меня бросила. И пусть ее мотивы были понятны, и даже логичны, но все равно — так со мной поступать нельзя. Нельзя меня обманывать — даже ради благой цели. Она сделала ошибку. И выжгла у меня из души любовь. Больше я ей верить так, как верил — уже не могу. Я всегда буду помнить, что она меня предала.