Выдача преступников - Александр Бойцов

а) Экстрадиция в контексте территориальной юрисдикции

Принцип ответственности по закону места совершения преступления, получивший название территориального, гласит: все лица, совершившие преступление на территории данного государства, подлежат ответственности по его законам. Он выражает территориальный по своему существу характер государственного суверенитета, в соответствии с которым юрисдикция государства распространяется на всех находящихся на его территории лиц, и покоится на презумпции, что преступление затрагивает интересы того государства, где оно совершено.

В указанных территориальных пределах высшая власть осуществляется единой системой государственных органов, функционально дифференцированных в сферах законодательной, исполнительной и судебной деятельности. Стало быть, по объему осуществляемой власти территориальная юрисдикция может быть представлена во всех ее аспектах: предписательная юрисдикция (способность устанавливать правовые веления и требовать их соблюдения), судебная юрисдикция (возможность принимать решения по правовой оценке конкретных поведенческих актов и применению предусмотренных за их совершение санкций), исполнительная юрисдикция (возможность реализации мер принуждения в целях обеспечения соблюдения указанных правовых велений). Все это поглощается понятием полной юрисдикции, которая присуща государству в пределах его территории.

Территориальный принцип занял доминирующее положение в уголовном праве в период возникновения и формирования национальных государств и связанного с этим развития понятия государственного суверенитета, в соответствии с которым «начала права государственного требуют, чтобы всякий человек подчинялся уголовному и гражданскому суду той страны, в которой находится».[346]

Со временем этот принцип получает отражение в законодательстве практически всех стран. В частности, Законодательное собрание Франции декретом 1792 г. впервые закрепило требование о том, что «наказание не должно применяться нигде, кроме того места, где преступление было совершено». Этим же декретом были освобождены с галер все лица, осужденные за преступления, совершенные за границей.

В 1927 г. применение территориального принципа рекомендовала Первая международная конференция по унификации уголовного законодательства, постановившая, что «уголовный закон страны применяется ко всякому лицу, совершившему преступление на ее территории. Этот закон в равной мере применяется к тем, кто совершит преступление на корабле, в территориальных водах или над территорией государства».[347]

В России этот принцип отстаивали Н. М. Коркунов, считавший, что «ни одно государство не может устанавливать законов для чужой территории»,[348] и Н. Д. Сергиевский, утверждавший, что «преступность деяния определяется исключительно по законам места его совершения».[349] В Европе его поддерживали Фейербах, Кестлин и многие другие криминалисты. Как заметил А. Ф. Гефтер, «уголовный закон территориален в том смысле, что действию его подчиняются все лица, пребывающие в пределах известной территории, как туземные подданные, так и иностранцы».[350]

Такая абсолютизация связи иностранного гражданина с государственно организованным обществом его пребывания приводила к отрицанию возможности какого-либо уголовного преследования со стороны данного государства за преступления, место совершения которых находится за пределами его территории (в том числе за преступления, совершенные за границей его подданными или иностранцами против него самого). Так, один из английских сторонников территориального принципа Корну эль Льюс писал: «Ни одно государство не имеет существенного интереса (substantial interest) в наказании преступлений, совершенных на территории другого государства», и потому «уголовный закон должен быть местный, территориальный».[351]

В период столь безусловного господства территориальной юрисдикции понятие о взаимодействии национальных уголовно-правовых систем в рамках института экстрадиции не могло получить сколько-нибудь существенного развития. Ведь из положения о том, что для уголовного преследования и наказания преступников компетентен исключительно суд места совершения преступления – forum delicti commissi, логически вытекает не только отсутствие у государства права наказывать собственных подданных, совершивших преступления за границей и возвратившихся в отечество, но и превращение его территории в место убежища для всех лиц, совершивших преступления на территории других стран, в том числе и такие, которые посягали из-за границы на само это государство.

В этих условиях, имевших место в первый из названных выше исторических периодов, охватывающий собой Древний мир, Средние века и Новое время до конца XVII в., вопрос о международном уголовном праве пока не стоит, а выдача преступников выглядит скорее политическим актом доброй (а зачастую – и не доброй) воли со стороны государства, на территории которого находится преступник, в отношении государства, заинтересованного в его осуждении и наказании. Обращаясь к примерам, которые обычно приводятся из истории древнего мира в подтверждение того, что выдача существовала уже в то время, Ф. Ф. Мартенс заключает, что они как нельзя более доказывают, что экстрадиция «не только не была в это время институтом международного права, но даже не развилась до степени обычая, общепризнанного в сношениях между наиболее образованными и близкими по своим интересам народами древности»[352].

Даже в Средние века и Новое время, когда встречаются уже не только отдельные случаи выдачи, но и договоры о ней, из содержания последних следует, что выдавались в это время главным образом бунтовщики и другие политические преступники, еретики и другие враги церкви, а также перебежчики, которые далеко не всегда были преступниками, но которых государство желало возвратить к себе, дабы покарать или расправиться с ними. Факты эти, считает Ф. Ф. Мартенс, доказывают, что в это время выдача «была фактом политическим, но никак не актом взаимной правовой помощи. Она и не могла быть иной в такое время, когда взаимные отношения между государствами, по общему правилу, были враждебными, когда было выгодно скрывать на своей территории врагов другого народа и когда самой преступления не представляли международной опасности, ограничиваясь по необходимости пределами небольших территорий».[353]

Соглашения, обязывающие к взаимной выдаче лиц, совершивших общие преступления, появляются позднее. Поэтому лишь в XVIII в., когда договоры о выдаче все более распространяются на общеуголовные преступления, а сотрудничество государств в этой сфере становится все более интенсивным, выдача из акта политической воли (из факта политического) превращается в акт правовой помощи в области борьбы с преступностью. Происходит это благодаря установлению юрисдикции в отношении экстратерриториальных преступных деяний в виде прежде всего персональной, или личной, юрисдикции, т. е. принципа активного гражданства, который явился исторически первым дополнением территориального принципа и заключался в «обязанности и праве государства наказывать не только за преступления, совершенные на его территории, но и преступления своих подданных, совершенные за границей».[354]

б) Экстрадиция в контексте персональной юрисдикции

Персональная юрисдикция устанавливается государством над своими гражданами и постоянно проживающими в нем лицами без гражданства, имеющими устойчивую правовую связь с этим государством. Целостная совокупность этих связей образует правовое пространство, организованное на несколько иных критериях, чем государственно-правовое пространство. Конечно, его естественной базой является территория, т. е. определенная ограниченная часть земли, на которой происходят соответствующие события. Но не все, что естественно, всегда необходимо: цыганский кочевой табор образует правовое пространство, не имея территориальных прав (известно, что цыгане живут по своим обычаям, не совпадающим с законами страны их обитания). Поэтому правовое пространство не должно пониматься в прямом смысле, т. е. быть непременно «прикрепленным к почве»: ubi societas, ibi jus (там, где общество, там и право). В одном и том же месте, на одной и той же географической почве может существовать несколько правовых пространств, ни одно из которых не обладает собственной территорией, ибо «для того, чтобы сложилось правовое пространство, люди важнее, чем территория, но, разумеется, не изолированные индивиды, а люди, связанные между собой и образующие группы».[355]

Именно на этой посылке базируется концепция юридического плюрализма в ее применении к различиям негеографического порядка. Например, в период раннего средневековья сила законов распространялась не на определенную территорию, а на определенную национальность, по причине чего на территории одного и того же государства к разным национальностям применялись разные законы. Русское Уложение 1903 г. также устанавливало, что его действие не распространяется «на деяния, наказуемые по обычаям инородческих племен в пределах, законом установленных» (ст. 5). Речь идет о так называемых инородческих судах для киргизов и кочевых сибирских племен, о мусульманском праве для народов Кавказа и Закавказья ит. д.