Выдача преступников - Александр Бойцов

Вестминстерский статут, принятый английским парламентом в 1931 г., установил, что отныне его законы не будут распространяться на доминионы и что парламенты последних «обладают полным полномочием издавать законы, имеющие экстерриториальное действие» (ст. 3, 4). Однако подобное октроирование соответствующей способности другим государствам само по себе представляет завуалированную форму отступления от принципиального признания связи их правосистем с отношениями, соприкасающимися с иностранными для них системами отношений, поскольку в основе этого подхода лежит не отражение правом бывшей метрополии объективных фактов, а конституирование себя в качестве субъекта, наделяющего иностранные правовые системы зависимых в прошлом стран (даже таких крупных, как Канада и Австралия) способностью быть сорегуляторами соприкасающихся отношений, т. е. качеством, которое, вообще говоря, внутренне присуще им без такого пожалования.

Пример частичного отказа в признании самостоятельности иностранной правосистемы являла в недавнем прошлом ФРГ. Согласно господствующей в ее литературе, законодательстве и судебной практике точке зрения, право ГДР не считалось иностранной системой, отличной от правосистемы ФРГ. Основной тезис сторонников курса на «юридическое поглощение» права ГДР как временного явления, подлежащего абсорбции, базировался на принципе германского правового единства независимо от зонального деления и состоял в том, что в Германии существуют два «пространственно ограниченных правопорядка» под одной «имперской крышей».[363]Это давало основание при толковании таких используемых законом понятий, определяющих вопросы взаимодействия правовой системы

ФРГ с правовыми системами других стран, как «иностранный», а также противоположных ему по содержанию «германский» и «внутри страны» («im Inland») рассматривать приговоры судов ГДР в части их значения для факта рецидивизма как вынесенные «внутри страны».

В современном мире большинство национальных правосистем в той или иной мере исходит из того, что предмет их регулирования не беспределен, сообразуя свою юрисдикцию с признанием существования определенного комплекса отношений, соприкасающихся с иностранными для них системами социальных отношений, которые являются предметом регламентации и другой правовой системы. А вот правовое отражение международного взаимодействия различных правосистем может быть неодинаковым. Известны три основные его формы: а) определение правосистемой страны случаев применения норм иностранного права при регулировании социальных отношений, т. е. придание указанным нормам того же юридического значения, которое они имеют в собственной стране; б) регламентация одной правосистемой отношений, возникающих вследствие того, что другая система наделяет индивидов субъективными правами и обязанностями, т. е. правовое регулирование отношений с иностранным элементом; в) придание одной правосистемой качеств юридического факта правовой норме, входящей в иностранную систему права, т. е. наделение иностранных норм свойством предпосылки правоприменения.

Применение норм иностранного права возможно лишь при наличии специального предписания, предусматривающего (факультативно или обязательно) такое применение. Подобные установления характерны главным образом для частного права. В публичной же сфере, в том числе и на уголовно-правовом участке взаимодействия с правосистемами других стран, где используются нормы, регламентирующие отношения, в которых наряду с индивидом участвует государство, являющееся носителем суверенитета и в этом качестве связанное лишь своим правом, применение иностранных правовых норм не столь широко распространено. И все же немалое число государств предусматривает, например, что применение национальных законов к преступлениям, совершенным их гражданами за границей, возможно лишь при условии, если соответствующее деяние является преступным также и по праву страны, где оно совершено. Такого рода ограничение известно УК Австрии (ч. 1 § 65), Бразилии (§ 3, 26), Венгрии (п. «а» § 5), Дании (ст. 7), Мексики (ст. 4), Норвегии (п. 3 ч. 1 § 12), Перу (закон № 4868 от 23 июля 1931 г.), Польши (ст. 5, 6), Португалии (ст. 53), Румынии (ч. 1 ст. 8), Уругвая (ст. 10), Швейцарии (ч. 1 ст. 6), Югославии (ст. 93, 95) и др.

Правосистемы некоторых стран еще более ограничивают сферу действия отечественного права в рассматриваемых случаях, вводя дополнительный критерий в виде сравнительной оценки возможных последствий его применения с точки зрения интересов подсудимого. Так, во многих странах существует уголовно-правовое предписание о «более мягком законе» («mitior lex»), блокирующее назначение более тяжкого наказания, чем то, которое могло быть назначено по нормам иностранной правосистемы, имеющей отношение к данному преступлению. Примером могут служить УК Австрии, Дании, Швейцарии и других государств.

В отдельных случаях использование такого рода норм иностранного права может быть факультативным. Показателен в этом отношении § 2 ст. 114 УК Польши, который, предусматривая применение польского закона к совершившим преступление за границей иностранцам при условии преступности их действий по закону места совершения, устанавливает, что существующие различия между законами могут быть учтены в пользу обвиняемого.

Таким образом, разрешение данной коллизии возможно путем: а) распространения персональной юрисдикции на строго ограниченный круг преступлений; б) ограничения ее условиями двойной преступности и отсутствия осуждения в иностранном государстве; в) блокирования назначения более тяжкого наказания, чем то, которое могло быть назначено по нормам иностранной правосистемы.

Определенные ограничения принципа гражданства свидетельствуют, по мнению Я. Броунли, о его подчиненном по отношению к территориальному принципу положении.[364] В отечественной доктрине, напротив, подчеркивалось, что в советском уголовном праве персональный принцип «не является и никогда не являлся субсидиарным»,[365] поскольку не ставился в зависимость от тяжести деяния, его преступности и наказуемости по законам места совершения и принятия иностранным судом решения по делу (вынесение обвинительного приговора, частичное или полное отбытие наказания, освобождение от ответственности и наказания в силу истечения сроков давности, амнистии и пр.).

В каждой из предложенных позиций есть своя правда. Соотнесение правового пространства с обществом, организованным в государство, необходимо предполагающее определенную территорию, приводит к их тождеству, в котором границы правового пространства совпадают с границами государственного пространства. С точки же зрения социологии правовое пространство очерчено не государственными границами, а сетью правоотношений, которая покрывает настолько обширные географические пространства, насколько далеко может продвинуться гражданин данного государственно организованного общества. В этом отношении принцип гражданства – это начало и продолжение принципа территориальности, его измененный вариант, а не оппонент. Вспомним, что законы варваров имели ту особенность, что не были «привязаны» к какой-либо определенной территории. «Франк судился по закону франков, аллеман – по закону аллеманов, бургунд – по закону бургундскому и римлянин – по римскому, и в те времена не только никто не помышлял об объединении законов народа-победителя, но никому и в голову не приходило сделаться законодателем народа побежденного… Каждый человек в этой смеси племен должен был судиться по обычаю и праву своего племени».[366]

Начиная с XVII в. под влиянием формирования суверенитета (верховенства государственной власти) принцип применения закона происхождения уступает место принципу территориальному. Но разве последний имплицитно не сохраняет национальный принцип? Ведь нельзя же сегодня отталкиваться в его обосновании на изречение «государство – это я», приписываемое «королю-солнцу» Людовику XIV, период правления которого явился апогеем в развитии французского абсолютизма. Государство – не только институты власти, функционирующей на определенной территории. Оно является прежде всего политической организацией всех граждан страны. Поэтому территориальный принцип в его рафинированном виде – это национальный принцип, не учитывающий фактор иностранного присутствия на территории данного государства, а национальный принцип – суть принцип территориальный, не принимающий во внимание фактор отсутствия гражданина в отечественном государстве.

В случае же принятия во внимание указанных факторов становится очевидным, что иностранный гражданин не может быть избавлен от гнета параллельной предписательной юрисдикции, порождаемого взаимодействием различных правовых систем на одном и том же географическом пространстве.