Ярость стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

— Если ваши переговоры ни к чему не приведут,— сказал Шарп,— тогда мы начнем с газеты.

— Мои переговоры всегда заканчиваются успешно,— заявил высокомерно лорд Памфри.

— Я все-таки посмотрю на эту газету,— остался при своем Шарп, а потому и выбрался в город рано утром. И, несмотря на то что ему были даны самые подробные инструкции, быстро заблудился. Кадис представлял собой лабиринт узких темных улочек и высоких зданий. Здесь нельзя было взять карету, потому что лишь несколько улиц были достаточно широки, поэтому богатые горожане пользовались паланкином или прогуливались пешком.

Солнце еще не встало, и город спал. Немногие бодрствовавшие, по всей видимости, еще и не ложились, кое-где слуги подметали дворы или носили дрова. У ног потерлась кошка, и Шарп наклонился погладить ее, а затем направился по булыжной аллее, в конце которой возле церкви обнаружил то, что хотел. На ступеньках спал нищий. Он разбудил его и дал гинею вместе с плащом и шляпой Пламмера, взамен которых получил плащ и широкополую шляпу нищего, протертые до дыр, засаленные и грязные.

Держа курс на рассвет, Шарп оказался на крепостном валу. Его внешняя стена уходила круто вниз, к портовым причалам, но стрелковые позиции находились практически на одном уровне с городскими улицами. Он прошел мимо притаившихся у амбразур мрачных орудий. Над водой мелькнула вспышка света — на полуострове Трокадеро французы разместили свои новые чудовищные мортиры. На стене несла караул рота испанских солдат, но по меньшей мере половина из них храпели. По краю вала бегали собаки в поисках еды.

Весь мир, как и город, казалось, спал, но внезапно вспышка расколола восточный горизонт надвое. В распространившемся плоско, как диск, белом свете проступили силуэты пришвартовавшихся кораблей. Затем свет померк, сжавшись напоследок в огромный клуб дыма, который поднялся над одним из французских фортов. А потом пришел звук. Грохот раскатился над бухтой и встряхнул сонных часовых. Снаряд упал за укреплениями, в четверти мили от Шарпа, однако взорвался не сразу. Оставленный запалом тонкий хвостик дыма повис в первых лучах утреннего света. Снаряд разорвался в апельсиновой рощице, и Шарп, дойдя до нее, уловил запах порохового дыма. Он пнул попавшийся под ногу осколок, спрыгнул на обожженную траву и вышел через рощу на темную улицу. На востоке занимался рассвет, и стены домов окрасились в грязно-белый цвет.

Он заблудился, но находился в северной части города, куда и хотел попасть, и после недолгих блужданий нашел-таки церковь с красным распятием на стене. Лорд Памфри рассказал, что распятие привезли из Венесуэлы и что, согласно поверью, в праздник святого Винсента красная краска превращается в кровь. Шарпа рассказ заинтересовал — хотелось бы увидеть, как краска превращается в кровь.

Он присел на нижней ступени церковной лестницы, завернувшись в грязный плащ и спрятав лицо под широкими полами шляпы. Улица была узенькая, всего пять шагов в ширину, и почти напротив него стоял четырехэтажный дом, украшенный каменной раковиной, вцементированной в белый фасад. Дорога шла вдоль той стороны дома, где находилась резная входная дверь с двумя окнами по бокам. Изнутри окна закрывались ставнями, а снаружи стекло защищали толстые, окрашенные в черный цвет решетки. На верхних этажах было по три окна, которые выходили на узкие балконы. Здесь, как уверял Памфри, печаталась «Эль-Коррео де Кадис».

— Дом принадлежит человеку по имени Нуньес, он владелец газеты. Живет над типографией.

Никто не входил в дом Нуньеса. Шарп неподвижно сидел на ступеньках, поставив рядом деревянную чашку, взятую из кухни посольства. В чашку он положил горсть монет, помня о том, что это лучший способ пробудить щедрость, хотя на улице не было никого, у кого сие человеческое чувство можно было бы вызвать. Он вспомнил нищих, которых видел в детстве. Слепого Майкла с острыми, как у коршуна, глазами. Рванину Кейт, одалживавшую у бедных матерей детей за два пенса в час и цеплявшую за подол богатых женщин на Стрэнде. С собой она носила шпильку, покалывая которой детишек заставляла их плакать и в хорошие дни зарабатывала два, а то и три фунта, которые тут же вечером пропивала. И Вонючего Мозеса, клявшегося, что был священником до того, как влез в долги. Тот за шиллинг предсказывал прохожим судьбу. «Всегда говори, что им повезет в любви, мой мальчик,— советовал он Шарпу,— потому что люди предпочитают удачу в постели счастью на небесах».

Было подозрительно тихо. Когда появились первые прохожие, Шарп забормотал слова, подсказанные Памфри:

— Роr favor, Madre de Dios.— Он повторял эти слова снова и снова, бубня невнятные благодарности, когда в чашку падала медная монета.

Все это время стрелок наблюдал за домом с раковиной и уже отметил, что большой входной дверью не воспользовались ни разу, а ставни за тяжелыми оконными решетками так и остались закрытыми, тогда как другие дома отворяли ставни навстречу тому скудному солнечному свету, что попадал сюда из-за высоких зданий. Шестеро вошедших в дом мужчин воспользовались боковой дверью. Позже Шарп и сам передвинулся туда, бормоча свое заклинание, и снова присел на корточки в конце улочки. Еще один гость, подойдя к боковой двери, постучал. Задвижка отодвинулась, посетителю задали вопрос и, получив, по всей видимости, удовлетворительный ответ, открыли. В течение следующего часа три грузчика доставили какие-то ящики, женщина принесла связку белья, и та же самая задвижка открывалась каждый раз, когда посетителей приглашали войти. Прачка бросила Шарпу монету.

— Gracias,— ответил он.

Примерно в середине утра из двери, ведущей в переулок, вышел священник — высокого роста, с худым, длинным лицом. Он бросил в чашку монету и что-то резко сказал. Слов Шарп не понял, но по сопровождавшему слова жесту догадался — ему приказано убраться. Он прихватил чашку и поплелся к церкви, где стрелка уже ожидали. И вовсе не для того, чтобы одарить парой звонких монет.

Трое нищих заняли его прежнее место на ступенях. Трое мужчин. По меньшей мере половина всех попрошаек в Кадисе были калеками, теми, кому посчастливилось выжить в сражениях с британцами и французами. Безногие… безрукие… в шрамах и язвах. У некоторых на шее болтались картонки с названиями битв, в которых они получили увечья, другие с гордостью таскали обноски формы, но ни один из поджидающей Шарпа троицы не был калекой, не хвастал драным мундиром, и все они наблюдали за стрелком.

Он вторгся в их владения, перешел границу. Нищие в Лондоне были организованы не хуже любого батальона. Если кто-то занимал чужое место, его сначала предупреждали, а если предупреждение не действовало, вызывали тех, кого называли «хозяевами». Вонючий Мозес всегда работал возле церкви Святого Мартина в Филдсе. Однажды его ограбили два моряка. Они пинками прогнали Мозеса через улицу, к работному дому, где отобрали «заработок», после чего заняли место на паперти. На следующее утро Вонючий Мозес вернулся к церкви, а неподалеку, в Мунс-Ярд, нашли два трупа.