Записки военного врача - Федор Грачев

В конце коридора, в его тупике, дверь. Над ней надпись: «Научная библиотека имени М. Горького».

Меня приветливо встретил заведующий справочным отделом Андрей Владимирович Уржумцев. Высокий, весь какой-то размашистый, худощавый и подвижной, с живыми, умными глазами.

Уржумцев мне понравился с первого взгляда. Объясняю ему цель прихода: нужна литература о военно-полевой хирургии.

— Приходите завтра…

Я не поверил, что в такие дни библиотека столь быстро выполнит мой заказ, и я пришел через день.

— Что же вы, доктор, не пришли вчера? — Уржумцев показал мне на стол, где лежала стопка книг. — Для вас все готово.

В ответ на мою благодарность Уржумцев замахал руками:

— Я здесь ни при чем. Благодарите Софью Николаевну Эрбатову. Старая школа! Тридцать лет работы в библиотеке!

Познакомил меня Уржумцев и с Екатериной Алексеевной Шахматовой, дочерью академика Шахматова, выдающегося русского лингвиста.

— Тонкий классификатор и блестящий знаток книг! — восторженно отозвался Уржумцев о Шахматовой. — А вон там, у стеллажа, — Елена Александровна Лукашевич, заведующая отделом периодики. Милейший, должен сказать, и скромный человек. Работает у нас двадцать лет…

Случилось так, что в следующий раз мне удалось попасть в библиотеку лишь в конце декабря.

Поднимаюсь на второй этаж. На площадке лестницы стоит женщина в черном поношенном пальто, стоптанных валенках. Поверх пальто укутана большим шерстяным платком. Под мышкой папка для бумаг и кусок фанеры.

— Ирина Митрофановна!

— Она самая…

Ирину Митрофановну Покровскую мы уже хорошо знаем по частым посещениям раненых, дежурствам в палатах и перевязочных.

До работы в госпитале Покровская участвовала в строительстве оборонных рубежей под Ленинградом, а затем была в команде МПВО университета.

— Куда бредете, Ирина Митрофановна?

— В библиотеку. Одолела пятнадцать ступенек, отдыхаю… У вас давно не была — выполняю задание командования фронта по составлению географических характеристик Ленинградской области. Нужно для партизанских отрядов.

По сравнению с сентябрем университетский коридор стал неузнаваем. Разбитые стекла окон. Стены промерзли, покрылись инеем. Лопнувшие от мороза радиаторы отопления. Под ними снег, замерзшие лужи. На обледеневшем полу осколки битого стекла, куски обвалившейся штукатурки. Ящики с песком. Обрывки бумаг, газет и всяческий мусор. В многочисленных шкафах — разбухшие книги и журналы. Они смерзлись. Корешки и переплеты пупырчаты. Раздулись, покрылись плесенью. Запах старой бумаги, старых книг…

В коридоре сутулые люди. Закутаны в шарфы, шали, кашне, платки. Одни, с трудом отколов наледь, вынимают книги из шкафов, другие, пошатываясь, куда-то несут их.

Читаю устаревшую надпись: «Тише! Здесь лекция!» На двери геологического факультета висит объявление: «Закрыт до конца войны». А внизу, печатными буквами, приписка красным карандашом: «До победы над Германией!»

По коридору две закутанные женщины везут на детских санках ослабевшего мужчину.

— Куда?

— Из общежития… в наш стационар…

Над дверью библиотеки сверкал инеем барельеф Горького. Проходя отдел каталога, я сначала не понял, почему в нем так темно. Потом разобрался: окна зала превращены в узкие бойницы.

В отделе выдачи книг на дом тоже темно и холодно. На столах ящики с картотеками. В комнате — закутанные сотрудники библиотеки.

Около печки бельевая корзина. В ней все, что может служить топливом. Старые журналы, картон, бумага, газеты. Разный хлам. Тлеющий огонек такого топлива чуть-чуть освещает комнату, столы с неразобранными книгами. Люди работают, с трудом передвигаясь…

Беру со стола том Большой Советской Энциклопедии. Листаю.

— Снимите, пожалуйста, перчатки, вы портите книгу, — сделала мне замечание сидевшая напротив женщина. Как потом узнал — Анна Герасимовна Сиротская, главный библиотекарь.

…Придя в библиотеку через несколько дней, захватил два полена.

— Это штраф за мой поступок, помните, я в перчатках перелистывал Энциклопедию, — сказал я Сиротской.

Она не улыбнулась.

— Пожалуйста, расколите сами… Сил нет…

Топор валялся здесь же, у «буржуйки».

Все мы собрались на огонек, к теплу. На столе около печки сушатся древние фолианты. Их спасают от сырости.

— Вот она какая неказистая, — говорит Надежда Александровна Кузьмина, поглаживая корешок старой-престарой книги. — А ей цены нет! Старушке — за три века! Посмотрите!

«Старушка» — грамматика Мелетия Смотрицкого. Издана в Москве, в 1648 году.

— По этой грамматике учился Ломоносов, — объясняет Надежда Александровна. — Обратите внимание и на такое сокровище…

Перелистываю толстенный фолиант Магницкого «Арифметика, сиречь наука числительная». Возраст — двести лет.

Эразм Роттердамский. Коперник. Русский первопечатник Иван Федоров. Платон. Галилей. Что ни книга, то глубокая древность.

Надежда Александровна о чем-то пошепталась с Сиротской и потом обратилась ко мне:

— Помогите, пожалуйста, принести одну инкунабулу! Люся, проводи доктора в отдел редких книг и рукописей.

Вместе с Люсей идем в хранилище уникальных изданий. Знакомимся. Люсе Шерцер девятнадцать лет. В библиотеке работает второй год.

Наш путь среди длинных и высоких полок. На них громоздится великое множество книг. В этом лабиринте стеллажей легко заблудиться.

Вот и хранилище редкостей. Дышу тем особым запахом, которым пахнут в хранилищах книги, пережившие своих авторов на многие века.

В сопровождении Люси Шерцер инкунабулу доставил на плече. Это — «Историческое зерцало», изданное в Нюрнберге четыре с половиной века назад. Очень толстый и тяжелый фолиант. Наверное, килограммов десять, если не больше!

Потом принес «Саксонское зерцало» — тоже очень объемистый уникальный фолиант.

Тряпочками с формалином женщины осторожно протирали страницы книги. Руки у библиотекарей красные, будто долго полоскали белье в проруби.

— Вы лечите раненых, а мы — книги, — говорит Анна Герасимовна Сиротская.

И впрямь они книжные доктора. Заботливо и тщательно осматривают «больные» книги, ставят диагноз, восстанавливают их здоровье, возвращают жизнь.

У моих собеседниц глаза закрываются от усталости.

Записываю в блокнот: «До войны в библиотеке работало сто двадцать сотрудников. К началу блокады — пятнадцать. А теперь осталось только девять. Остальные — кто эвакуировался, кто лежит дома, кто в больнице, кто умер…»

— Книжные фонды законсервированы, — уточняет Анна Герасимовна Сиротская. — Изредка кое-что выдаем по заявкам фронта.