Лучшая зарубежная научная фантастика - Стивен Бакстер

— Я ждала вас, — сказала Коаксок, не оборачиваясь.

— Где Мауицо?

— Я отослала его.

Бесцветный голос. На столе — потускневшая фотография Итцеля, перед нею маленькая пиала с какими-то травами — ритуальное приношение.

— Он бы не понял.

Коаксок медленно обернулась. Черные полосы на щеках — такие рисуют мертвецу, прежде чем положить в могилу.

Удивленная, я даже отпрянула, но она и не думала приближаться. С осторожностью я передала ей листы со сценарием.

— Папалотль украла у вас оригинал письма?

Коаксок покачала головой.

— Я должна была видеться с нею чаще, после того, как мы приехали сюда. Должна была заметить, во что она превращается.

Ладони легли на стол. Передо мною словно стояла императрица.

— Когда письмо пропало, я и подумать не могла на сестру. Мауицо решил, что, возможно, это Теколи…

— Мауицо его ненавидит.

— Не в этом дело. Я отправилась к Папалотль, спросить, не видела ли письма. Но я и не думала на нее.

Коаксок сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Кровь прилила к лицу.

— Дверь она открыла совершенно голая и даже не потрудилась одеться. Оставила меня внизу, а сама поднялась в мастерскую, закончить что-то, как сказала. Но я пошла за ней.

Голос дрогнул, однако Коаксок справилась с волнением.

— Письмо лежало на столе. Это она его взяла. А когда я спросила, зачем, она рассказала про голограмму, уверяла, что мы станем знамениты и в администрации префекта ее поставят там, где сможет увидеть каждый…

Я молчала. И не двигалась. Коаксок говорила все громче и яростнее. И каждое ее слово разрывало меня на части.

— Она хотела… продать мое горе. Мои воспоминания, просто ради мига славы. Она хотела… — Коаксок снова с силой втянула воздух. — Я велела ей остановиться. Объясняла, что это гадко, но она просто трясла головой и смеялась, словно ей всего-то надо было спросить у меня разрешения, чтобы все сделать, как надо. Она не понимала, не понимала ничего. Она слишком изменилась.

Коаксок взглянула на руки, потом на фотографию Итцеля.

— И я не могла заставить ее замолчать, понимаете? Я толкнула ее, накинулась с кулаками, а она все смеялась без остановки, ей хотелось продать мою боль…

Наконец, Коаксок смотрела мне в глаза, и я узнавала этот взгляд: взгляд кого-то уже мертвого, и кто сам об этом знает.

— Я должна была ее остановить, — голос был едва слышен. — Она никогда бы этого не сделала. Даже падая, она смеялась. — В глазах Коаксок стояли слезы. — Смеялась надо мной.

— Вы знаете, что будет дальше. — Слова давались мне с неимоверным трудом.

— Думаете, теперь для меня это имеет значение, Хуэ Ма? Все потеряло смысл уже очень давно. — Коаксок бросила последний взгляд на изображение Итцеля и распрямила плечи. — Я знаю, что поступила ужасно. Делайте, что вам велит долг.

Она не дрогнула, когда в офис вошли гвардейцы, не дрогнула, когда на запястьях защелкнули наручники и увели прочь. И я знаю, она не дрогнула в день свой казни, какой бы та ни была.

Когда мы выходили из ресторана, я заметила среди кучки зевак лицо Мауицо. Мы встретились взглядами на пару секунд, и за стеклами очков я прочла столько боли и горя, что у меня перехватило дыхание, и я никак не могла сделать новый вдох.

— Прости, — прошептала я. — Правосудие должно свершиться.

Но, разумеется, он меня не слышал.

Вернувшись в отделение, я села за свой стол; на экране компьютера порхала бабочка, которая постепенно множилась, пока пространство экрана не оказывалось заполненным до отказа. Было в этом что-то странно обнадеживающее.

Мне следует разобраться с Теколи, напечатать отчет, позвонить Чжу Бао и сообщить, что я оправдала его доверие и нашла убийцу…

Я была опустошена. Всем случившимся. Склонившись над алтарем, дрожащими руками медленно зажгла ароматическую палочку и поставила ее вертикально перед лакированными табличками. Потом опустилась на колени и постаралась изгнать из памяти голос Коаксок.

Она говорила: «Все потеряло смысл уже очень давно».

Вспомнились и собственные слова: «Война всему причиной».

Я думала о Папалотль, отвернувшейся от традиций своего народа, чтобы забыть тяготы изгнания и гибель родителей; думала обо всем, что она сделала со своей жизнью. Я видела, как она разжимает пальцы и падает на пол. Вспоминала взгляд Коаксок, взгляд мертвеца. Размышляла о том, как сама отвернулась от заветов предков. Земля Сюйя приняла меня, но не излечила.

И никогда не излечит, куда бы я ни бежала от своих страхов.

На миг я закрыла глаза и, прежде чем успела бы пожалеть о решении, вскочила и бросилась к телефону. Пальцы набрали номер, на который я не звонила годами. Но который ни за что не забыть.

Гудки в пустоте. От ожидания у меня пересохло во рту.

— Да? Кто это?

Сердце ушло в пятки. Не от страха. От стыда. Я ответила на науатле, едва выговаривая слова:

— Мам… Это я.

Я ожидала злости, бесконечных упреков. Но ничего этого не было. Только ее голос, на грани срыва, повторяющий мое имя, которое мне дали при рождении.

— О, Ненетль, дитя мое! Я так рада…

И пусть я не слышала этого имени много лет, но до сих пор оно было тем самым, истинным. Каким не может быть ни одно другое.

Йен Макдональд{30}

СЛЕЗА

(Пер. Евгения Зайцева)

В тот вечер, когда Птей отправился в путешествие, разбившее его душу, по небу плыли восемьсот звезд. Подходила к своему концу Великая Зима. И чем меньше времени оставалось до Разгара Лета, тем больше становилось в сутках солнечных часов, и каждый новый день становился все светлее предыдущего. В этой широте солнце вовсе не поднималось до самого весеннего равноденствия, катаясь по кромке горизонта — широколицее, ленивое и крайне довольное собой. Родившийся летом Птей повернулся к нему, едва приподнявшемуся над водой, и прикрыл глаза, наслаждаясь долгожданным теплом, ласкающим его веки, щеки, губы. Для того, кто впервые увидел этот мир летом, любая тень служила напоминанием об ужасных, тоскливых месяцах зимы и ничем не нарушаемой, всепоглощающей тьме.

«Но зато у нас остаются звезды, — говаривал его отец, появившийся на свет именно зимой. — Мы родились и увидели перед собой вселенную».

Отец Птея следил за теми крошечными машинами, что управляли катамараном, ставил паруса, следил за состоянием обшивки и просчитывал курс по показаниям, полученным со спутника; зато ему самому было доверено держать руль. Равноденственная буря унеслась к западу еще две недели назад, и кэтбот быстро мчался над чернеющими водами в ровном потоке свежего ветра. Двухкорпусная яхта проносилась прямо по подернутым рябью отражениям ярких вспышек газа, возникавших со стороны нефтедобывающих платформ Тэмеджвери.