Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

- Ну и дела у нас здесь! – ругается он со своего места. Затем он снова встает и кричит, вызывая Номер 1.

Номер 1 немедленно прибывает из центрального поста к нему – совершенно сбившись с дыхания.

- Вы это называете приборкой корабля? – свистящим голосом резко обращается к нему инжмех. – Здесь все напоминает свиной хлев!

Боцман стоит как оплеванный и только громко дышит. Наконец выпаливает:

- Так точно, господин обер-лейтенант! – и слегка наклоняется вперед.

- Что это значит: Так точно, господин обер-лейтенант? – шумит на него инжмех.

- Немедленно все устраним, господин обер-лейтенант!

- Нет, не немедленно, а тогда, когда кают-компания будет свободна – ясно?

- Так точно, господин обер-лейтенант, как только освободится кают-компания, так я тут же, сам, лично за всем прослежу...

- Вот теперь я вижу, что Вы поняли команду точно, – произносит инжмех с циничной интонацией.

Номер 1 делает разворот, уходя, и я говорю:

- Занавес!

И поскольку инжмех смотрит на меня с вопрошающим непониманием, добавляю:

- Это было действительно красивое, красиво сыгранное театральное представление.

Спустя четыре часа хода под шноркелем, командир приказывает уложить мачту на палубе и погрузиться на 40 метров: Перерыв на обед. В честь этого по лодке снова зазвучала музыка. Не могу понять, как можно выносить эту какофонию.

Уже давно жду, чтобы, наконец, появился маат-радист и сообщил ободряющие новости. Для меня остается загадкой, как наш такой нервный в другой обстановке командир безмолвно вы-держивает это мучение.

Мне все еще едва удается заснуть, даже при движении на электродвигателях, хотя на лодке господствует почти кладбищенская тишина. Небольшие звуки поступают от зуммера электро-двигателей. Посплю-ка я лучше во время хода под шноркелем. Правда, дизели шумят, но их грохот снимает мое напряжение и убаюкивает. Шум двигателей, как и всегда, успокаивает меня – хоть на грузовике, хоть в самолете.

Лежу на койке и делаю новую попытку высчитать сегодняшнюю дату, но быстро запутываюсь. Какой день у нас теперь действительно – скорее, какая ночь? Ночь вторника? Ночь среды? Или уже ночь четверга? Начинаю пересчитывать дни от выхода из Бреста досюда. Когда начался большой понос? Когда нам давали куриное фрикасе?

Промежуток времени, начиная с нашего выхода из Бункера, до этого момента кажется мне вечностью. Также давно утеряно представление того, что там за бакбортом находится твердая земля: Приходится здорово постараться, чтобы получить ее мысленные картинки: Стада коров, пережевывающие жвачку в свете луны; реки, текущие в ночном отблеске; утесы, охлажденные лунным светом; влажные луга, колышущиеся в своем зеленом дыхании; скрипящие лягушки в болотистой трясине; спящие косули в травяных кроватях под плотной листвой, угрюмые скалистые гномы под Brignogan – все это я мог бы воочию пережить сегодняшней ночью, если бы не был заперт в этом плавающем гробу...

Чувство потерянности охватывает меня: Мы сидим в этой стальной трубе и движемся, кувыркаясь во времени. Имеется только океан, и ни следа жизни: Все являет собой то Начало, когда из соленых вод едва лишь поднимались макушки скал...

Подсос воздуха дизелем опять на какое-то мгновение перехватывает у меня дыхание: С мечтательным полусном покончено.

Продолжать лежать? Нет!

Решаю: Опять в центральный пост! Это решение дается мне легко, так как мочевой пузырь начинает мучить меня невыносимо. В животе тоже больше не царит ни мир ни покой. Меня бьет сильная дрожь от предстоящей процедуры...

Ладно, попытаюсь-ка выждать еще немного – скажем так: до следующей команды «Слушать в отсеках!». Пора бы ей уже прозвучать!

Когда, наконец, сваливаюсь с койки и принимаю вертикальное положение, замечаю, как отяжелела моя голова. В затылке сидит глухая, двигающаяся боль и над бровями тоже. Пожалуй, от этой боли мне никогда больше не освободиться.

В центральном посту двое заняты странным делом: Они выстукивают консервные банки де-лая их плоскими.

- От банок надо избавиться, – поясняет мне один в ответ на мой любопытствующий вопрос.

- Так значит сейчас, все же, будет выброшен мусор за борт?

- Только то, что не плавает, – следует ответ.

В этот момент двигатели останавливаются: время к прослушиванию. Лишь только дизели смолкают, меня слегка подташнивает от высокого давления. И тут же происходит чудо контр-направлений: Барабанные перепонки втягиваются – и вытягиваются. Словно в черепе им уже не хватает места!

Знаю наверняка: Было бы чистым безумием начать сейчас слушать в отсеках.

Ну, а теперь помочиться! Большое ведро-параша стоящее вблизи свободно. Быстро выпускаю свой хвост наружу и хорошо прицеливаюсь: Вплотную рядом с моим жестким лучом лежит, согнувшись, человек и спит.

Надеюсь, мои кишки еще потерпят какое-то время. Оберштурман буквально приклеился к своему штурманскому столику. С тех пор как ему прошлой ночью удалось провести привязку по звездам, он знает нашу позицию, но все же снова стремится определить местоположение. Почувствовав меня рядом с собой, произносит:

- До завтрашней ночи можем это сделать...

- Район вокруг La Pallice должен быть Вам уже известен, – говорю как бы между прочим.

- Не в этой ситуации, – отвечает оберштурман резко. – Видите ли, в прошлый раз мы приходили со стороны Бордо.

Я думаю: Что это за заявление? но только говорю:

- С самого юга...

- Да, господин лейтенант. А мы даже еще не могли идти под шноркелем, потому что они не справились в Бордо с монтированием нашего шноркеля...

- Это мне известно...

- И тогда мы болтались там довольно долго, но все же должны были выйти в море.

Это звучит как: «... на этот раз мы в боле выгодном положении».

- Ну, наверное, Вы, хотя бы с городом познакомились? Я имею в виду La Rochelle…

- Ах ты, Боже мой! Извините, господин лейтенант – там мы были в походе как раз в начале Вторжения...

Оберштурман говорит это таким полужалобным тоном, словно разочарован тем, что я соображаю с таким трудом.

- Там тогда все должно было пройти как по маслу. Я даже свое барахло не брал – как говорится, господин лейтенант...

В центральный пост передают радиодонесение. Командир бросает взгляд на карандашные записи и делает большие глаза.

- Вот, полюбуйтесь! – произносит он и передает запись мне.

«Подвергшись воздушной атаке – лодка затонула». Стоит номер подлодки и ее координаты.

- Я не понимаю: Это послание предназначено непосредственно нам?

- А как иначе? – отвечает командир. – Руководство остерегалось бы дважды повторять такую радиограмму...

Командир подходит к штурманскому столику с лежащей на нем картой. Я становлюсь вплотную рядом с ним: Хочу увидеть, в каком районе моря была потоплена подлодка.

Найдя место, правым указательным пальцем фиксирую его и, произнеся безмолвными губами номер лодки еще раз, пугаюсь: Это же подлодка Ульмера!

Господи, значит теперь и он!

Командир тоже, кажется, знал Ульмера. Боковым зрением вижу, как он нервно кривит лицо.

Мы стоим неподвижно и молчим. Что можно сказать в этой ситуации? Раньше или позже – когда-нибудь – но это настигнет каждого. Авиабомбы? А что иное?

Ломаю голову: Ульмер указал свои точные координаты. Если он знал свое местоположение так точно, то это может значить только одно: Томми, должно быть, поймали лодку при надвод-ном ходе! Или может быть так, что их оберштурман тоже дал только приблизительные коорди-наты?

С командиром я не могу сейчас это обсуждать. Могу лишь наблюдать, как беспокойными стали движения его рук, держащих циркуль и угольник. Потому только и говорю:

- Проклятое дерьмо!

И тяжело плетусь назад в направлении офицерской кают-компании.

Спустя немного времени вижу, что Бартль внезапно появляется рядом, у коллег в кают-компании. Могу отчетливо видеть его, стоит мне лишь вытянуть шею, за углом узкого рундука, сидящим у стола с широко расставленными локтями и опущенной головой. Собственно говоря, серебрянопогонники должны были бы находиться впереди, в отсеках носовой части, но здесь обер-фельдфебели представляют для плетущего свои тенета Бартля благодарную публику. Откуда он набирает людей, которые не могут улизнуть от его словес? Однако сейчас Бартль безмолвствует. Путешествие, кажется, порядком надоело ему. Он также не может курить свою трубку, а без пыханья трубкой Бартль вовсе не чувствует себя человеком. И едва ли кто осмелится развеять его хандру предложив сделать пару затяжек.

Стараясь делать как можно меньше телодвижений, топаю обратно в корму – чтобы выпить па-ру-другую чашек лимонада...

Мне везет: Кок поставил два больших кувшина для самообслуживания. Через открытую в дизельный отсек переборку киваю главному мотористу. Если бы я даже прокричал ему свой при-вет, он едва бы понял меня.