Корабль уродов - Антон Первушин

― Слушай, Никита, ― обратился к нему Тяглов; он отдыхал, глядя на экран, ― давно хочу тебя спросить: а что ты будешь делать, если Ось действительно тебе подчинится? Что ты ей собираешься приказать?

Луньков повернулся и посмотрел со знакомым до боли прищуром:

― Мы должны стать сильными.

― Патриоты России? Вы и так сильные. Куда уж сильнее?

― Сильными в глобальном смысле. Чтобы весь мир знал: мы лучше и сильнее их. Чтобы жили по нашим правилам, а не навязывали свои.

― Как-то всё это очень абстрактно. Конкретное что предлагаешь?

― Сверхспособности. Абсолютное здоровье. Физическое бессмертие. Комиксы американские видел? Вот, то самое.

― Для всех? ― удивился Тяглов.

― Слишком жирно будет для всех, ― твердо сказал Луньков. ― Для настоящих людей. Для элиты. Зачем бомжу сверхспособности, подумай?

― А сортировать на бомжей и элиту будешь ты?

― Да. И не боюсь ответственности. Многое повидал, знаешь ли. И многих. Во всех видах и позах повидал. Справлюсь как-нибудь.

― Всё понятно, подполковник, ― Тяглов с удовлетворением откинулся в кресле. ― Тогда поехали. Седьмой номер, кончай перекур! Малым ходом вперед на двести метров.

Машины двинулись одна за другой ― прямо в одну из псевдоподий гипермагнита, перекрывавшего проход к месту, где упала, зарывшись в глину, Ось корабля уродов. Тяглов знал, что сейчас произойдет, но всё равно зрелище впечатлило.

Магнитная аномалия действует не сразу. В нее успела втянуться вся колонна, а потом началось. Переднюю «Синюю птицу» сплющило разом, как будто ударом огромной кувалды. Вторую начало рвать по швам. Третья успела задымиться. Четвертую и пятую развернуло. Кран опрокинулся. А потом всё это сминаемое с оглушительным скрежетом железо потащило в центр аномалии, как будто хищный кракен ухватил щупальцем жертву и утягивает ее на дно, чтобы устроить пиршество в ледяной темноте бездны.

― Что это?! Что?! ― в ужасе закричал Луньков, вдавив педаль тормоза и умудрившись остановить машину в полуметре от кончика псевдоподии.

― Это, Никита, финиш, ― спокойно сообщил Тяглов. ― Не быть тебе фюрером всея Земли.

Луньков обернулся, и Тяглов выстрелил в его перекошенное и столь ненавидимое лицо. Голова подполковника откинулась, и он обмяк в кресле.

Андрей бросил пистолет на пол, закрыл ноутбук и аккуратно положил на диван.

Он был совершенно спокоен. Он собирался умереть сегодня, вместе с остальными, но не повезло. Значит, досмотрим спектакль до конца.

Тяглов вылез из амфибии и начал снимать с себя одежду. Разделся до трусов и медленно пошел вперед. Там еще что-то искрилось, но Андрей знал, что это ненадолго. Гипермагнит, затягивая железо, сорвал верхний слой почвы, и теперь приходилось идти по горячей распаханной целине. Это было даже удобно. Ближе к центру аномалии начали попадаться отдельные куски черного тела, но они уже меняли форму, словно плавились под невидимым жаром.

А потом центр аномалии взорвался. Полетели комья грязи и камни, поднялось облако пыли, и в ту же секунду взорвался берег озера. Два черных потока ринулись навстречу друг, слились, перевились, обдав застывшего Тяглова теплым ветром. И он увидел Ось.

Она встала вертикально ― антрацитовый столб высотой в десять метров. Казалось, столб бешено вращается, но Андрей быстро понял, что это иллюзия ― просто по черной поверхности пробегали тусклые искры, за которые и цеплялся усталый взгляд. Еще казалось, что Ось издает низкий вибрирующий звук, а может, это просто звенело в ушах от внутреннего напряжения.

Тяглов подошел к столбу вплотную и вытянул руку, чтобы прикоснуться к поверхности. Но у него не получилось ― монолитная поверхность мягко подалась; приглашающее распахнулось отверстие, за которым тоже была чернота и… звезды?

Ну вот я перед тобой, думал Андрей Тяглов. Говорят, ты машина власти. Не знаю, может быть, и так. Тебе нужен пилот. Тебе нужен разумный человек с волей. Без него ты просто железяка. Статор без ротора. Но есть ли у меня воля? Вот у подполковника Лунькова была, но это была злая воля. А может быть, доброй воли вообще нет в природе?

Когда-то, в молодости, я думал, что знаю, как улучшить этот мир. Ведь я прочитал много умных книжек. Там же были ответы на все вопросы бытия. Бунин и Набоков. Борхес и Кортасар. Оруэлл и Хаксли. Аксенов и Ерофеев. Кафка и Стругацкие. О! Как мы зачитывались этими книжками! Как мы их раздирали на цитаты. А потом прикрывались цитатами, словно щитами.

Мы говорили себе: наши родители пели Галича на кухнях, а мы ― на площадях. Мы очень гордились этим, будто бы оно одно делало нас членами какого-то особого клуба. Нет, не делало. Потому что не объединяло, не давало ни защиты, ни уверенности, что тот, кто стоит рядом, всегда поможет, всегда заступится. Попели на площадях и разошлись по домам ― назад, к своим проблемам, которые всегда приходится решать в одиночку. Да поймите вы наконец! Нормальный человек вполне может обойтись без ваших книг. И защитить себя сможет, и семью создаст нормальную. Кто вам сказал, что семья уродует человека? Кто такую чушь придумал? Да, семья ― это муторно. Да, семья ― это ограничение личной свободы. Но только семья способна дать заботу, когда вам тяжко и жить не хочется. Только мама всегда примет и всё простит. Только ребенок будет любить вас чисто и бескорыстно. И для того, чтобы нормальную семью создать, книжки читать не обязательно. Достаточно быть взрослым человеком, который умеет любить сам и умеет принимать любовь своих близких.

Мы говорили себе: свобода ― это осознанная необходимость. Вроде бы, высказывание принадлежит Ленину. Который цитировал Энгельса. Который цитировал Маркса. Который цитировал Гегеля. Который цитировал Аристотеля. Тоже, значит, были интеллигенты с любовью к книгам. А подумать? Кем она осознанная? Вами, что ли? Свободу мало осознать ― за нее драться надо. И умирать, если придется. Но что-то не видно желающих драться и умирать. Наоборот, все только и ждут, когда гайки закрутят: если сами организовать жизнь не можем, пусть это сделает за нас кто-нибудь другой. А охотники порулить стадом найдутся. Уже нашлись. Но главная-то проблема даже не в этом, а в том, что вы только болтаете о свободе, но даже не знаете, как ею распорядиться. Путаете ее с отсутствием законов и ограничений, а потому и боитесь что-то там осознавать.

Мы говорили себе: то, что наиболее естественно, наименее всего подобает человеку. Демагогия. Ведь тогда оправданы любые извращения, любой сон разума оправдан. Ведь критерии естественности задает мораль, а значит, мы переступаем через мораль. А ради чего? Ради того, чтобы оправдать свое нежелание жить в мире с собственной природой? Ради того, чтобы давить естественные потребности, которые одни только и делают нас разносторонними, непохожими друг на друга? Так ведь и стоиков из нас не получилось ― а получилась размазня, без рода и родины, с кашей в головах.