Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации - Владимир Козаровецкий

Причиной, по которой исследователь прошел мимо этой фразы, видимо, было ее окончание, которое ввело его в заблуждение и которое я оборвал – но мы к нему вскоре вернемся, потому что оно имеет прямое отношение к замыслу поэмы. Вероятно, будь оно правильно понято и им, и другими исследователями, никому не пришлось бы так настойчиво сосредотачиваться на том, что Пушкин якобы зачерпнул свой сюжет из апокрифической (евангельской) и церковной литературы; впрочем, любые ассоциации по поводу пушкинского текста, вроде соображения П.В.Анненкова, что поэма написана в ответ «на корыстное ханжество клерикальной партии », вполне могут быть справедливыми: пути поэта неисповедимы, при чтении стихов Пушкина таких ассоциаций возникает множество, он никогда не бывает однозначен. И все же, зная Пушкина так, как знаем его мы, можно с уверенностью утверждать, что у него при написании «Гавриилиады» был вполне обозначаемый, более конкретный замысел.

Содержание поэмы не требует подробного пересказа и, хотя и отталкивается от библейской истории о непорочном зачатии, является не более чем «скверным анекдотом» о том, что Дева Мария «досталась… в один и тот же день Лукавому, Архангелу и Богу» . Поэма очевидно кощунственна, и Пушкин это прекрасно понимал. Впоследствии он много раз высказывал сожаление о том, что написал и выпустил из рук эту вещицу (думаю, что вполне искренно, хотя иногда – демонстративно, зная, что это будет доведено до сведения царя или Бенкендорфа), просил друзей любые экземпляры сохранившихся списков уничтожать – и тем не менее весьма вероятно, что Соболевский не без согласия автора сохранил для потомков свой рукописный экземпляр, ставший одним из опорных при текстологическом обосновании публикаций поэмы. На мой взгляд, причиной такой двойственности поведения поэта было не только и не столько подспудное убеждение в собственной правоте – ибо, как мы увидим, поводом для написания поэмы послужили отнюдь не библейские и не апокрифические тексты, – сколько желание объясниться с потомками и донести до нас мотивировку своего злополучного поступка.

Прежде чем вернуться к окончанию оборванной пушкинской фразы, посмотрим, что происходило в 1828 году, когда поэма попала в руки тех, кого она так возмутила.

IV

Вот несколько выдержек из книги В.В.Вересаева «Пушкин в жизни».

В июне 1828 г. три дворовых человека отставного штабс-капитана Митькова подали Петербургскому митрополиту Серафиму жалобу, что господин их развращает их в понятиях православной веры, прочитывая им некоторое развратное сочинение под заглавием “Гаврилиада” . 4 июля Митьков был арестован .

Выписка из журнала заседания комиссии 25 июля 1828 г. (Дела III Отделения): Комиссия в заседании 25 июля… между прочим, положила… предоставить с.-петербургскому генералу-губернатору, призвав Пушкина к себе, спросить: им ли была написана поэма Гаврилиада? В котором году? Имеет ли он у себя оную, и если имеет, чтоб он вручил ему свой экземпляр. Обязать Пушкина подпискою впредь подобных богохульных сочинений не писать под опасением строго наказания .

Генерал Голенищев-Кутузов (военный ген.-губернатор С.-Петербурга), август 1828 г.: Г. С.-Петербургский военный генерал-губернатор представляет, что г. Пушкин , в допросе о поэме, известной под заглавием «Гаврилиада», решительно отвечал: что сия поэма писана не им , что в первый раз видел ее в Лицее в 1815 или 1816 году, и переписал ее, но не помнит, куда девал сей список, и что с того времени он не видал ее .

Секретное отношение статс-секретаря Н.П.Муравьева главнокомандующему в столице гр. П.А.Толстому, 12 августа 1828 г.: По докладной вашего сиятельства записке о допросах, сделанных чиновнику 10-го класса Пушкину, касательно поэмы, известной под заглавием «Гаврилиада», – последовало высочайшее соизволение, чтобы вы, милостивый государь, поручили г. военному генерал-губернатору, дабы он, призвав снова Пушкина, спросил у него, от кого получил он в 15-м или 16-м году, как тот объявил, находясь в Лицее – упомянутую поэму, изъяснив, что открытие автора уничтожит всякое мнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения под именем Пушкина: о последующем же донести его величеству .

Показание «десятого класса Александра Пушкина » петербургскому военному губернатору, 19 августа 1828 г.: Рукопись ( «ГАВРИИЛИАДЫ». – В.К. ) ходила между офицерами гусарского полка, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список сжег я, вероятно, в 20-м году. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею . Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное .

Протокол заседания комиссии, 7 октября 1828 г.

По записке комиссии от 28 августа, при коей препровождены были на высочайшее усмотрение ответы стихотворца Пушкина на вопросы, сделанные ему касательно известной поэмы Гаврилиады, его императорскому величеству угодно было собственноручно повелеть: «Г. Толстому призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что, зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтоб он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем» .

Главнокомандующий в С. Петербурге и Кронштадте, исполнив вышеупомянутую собственноручную его величества отметку, требовал от Пушкина: чтоб он, видя такое к себе благоснисхождение его величества, не отговаривался от объяснения истины, и что Пушкин, по довольном молчании и размышлении, спрашивал: позволено ли будет ему написать прямо государю-императору, и, получив на сие удовлетворительный ответ, тут же написал к его величеству письмо, и, запечатав оное, вручил графу Толстому. Комиссия положила, не разрывая письма сего, представить оное его величеству, донося и о том, что графом Толстым комиссии сообщено.

П.В.Нащокин, по записи Бартенева:

Пушкин сказал, что не может отвечать на допрос, но так как государь позволил ему писать к себе, то он просит, чтобы ему дали объясниться с самим царем. Пушкину дали бумаги, он у самого губернатора написал письмо к царю. Вследствие этого письма государь прислал приказ прекратить преследование, ибо он сам знает, кто виновник этих стихов .

V

Что же такого мог написать в письме императору Пушкин, коли тот мгновенно «закрыл дело»? Ведь как ни крути, с какой стороны к поэме ни подходи, если речь в ней действительно идет о тройном «падении» Марии и не более того, то эта поэма – всего лишь недостойная Пушкина хулиганская выходка, кощунственная и бессмысленная, какую и Николаю I, при постоянно демонстрируемой им напоказ приверженности христианским ценностям, без последствий оставить было невозможно. И все-таки тот остановил дело, давши своему решению явно сомнительное, противоречащее его же собственным словам объяснение. Следовательно, было в пушкинском письме нечто такое, что не могло быть предано гласности. Так что же такое это «нечто», если в поэме и без того была «задета честь» Господа и Архангела? Вернее, чья честь была задета в поэме, если для дальнейшего расследования и наказания было мало «задетой чести» Господа и Архангела Гавриила, но зато чьей-то задетой оказалось более чем достаточно, чтобы расследование прекратить? Уж не царской ли фамилии?

Ответ на этот вопрос дал пушкинист Александр Лацис:

«Посылая князю Вяземскому “Гавриилиаду”, Пушкин сопроводил стихи припиской (это и есть оборванная мною часть фразы из процитированного выше пушкинского письма к Вяземскому – В.К. ) : “…Я стал придворным” . Чем придворным? Подставьте любое слово: хроникером. Летописцем. Наконец, иронически – одописцем.

Потомки утратили ключ к поэме. Ее главная мишень – не религия, а придворные нравы. Архангел Гавриил – всего лишь псевдоним флигель-адъютанта Брозина » .

Лацис имел в виду историю, которая к 1822 году еще не была забыта. В 1814 году Брозин сбежал в Париж и увез с собой любовницу Александра I – первую красавицу александровской эпохи Марию Антоновну Нарышкину. И если Лацис прав, то первое, что приходит в голову, – это что Пушкин поэмой рассчитался с самодержцем за свою ссылку : будучи человеком верующим, Пушкин, тем не менее, на протяжении всей жизни, вплоть до смертельной дуэли, был ближе к Ветхому Завету, чем к Новому, ибо «почитал мщение одной из первых христианских добродетелей» . Но сказать вслух об измене императора – значит унизить императрицу; под стихотворный удар попала императорская семья. А то, что было дозволено говорить о царях шепотом, не подлежало какому бы то ни было обсуждению вслух – в том числе и членами какой бы то ни было комиссии. Но через 10 лет дворцовая история забылась, и дело о «Гавриилиаде» довели до участия в нем другого императора, а Николай либо поэму не прочел, либо тоже не сообразил, о чем в ней речь, и потребовал у Пушкина объяснения.