Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Войдите!
Мрачный, но хвала небесам – трезвый дядя Гиляй, даже и не думал готовиться, и только мрачно глядел в окно.
– Ты это… может сам? – спросил он с тоской, даже не поворачиваясь.
– Начну, – киваю, подавив вздох. Чего уж там, ожидал, – только всё равно придётся, хоть чутка!
Только щека дёрнулась…
– Я набросал, – сую им листки, – там немного! Обоим по чуть, ладно?
– Ладно, – согласился грек за обоих. Выйдя из купе, я прислонился к двери и услыхал ненароком:
– … его и так Фима со старшинством знатную свинью подложил…
Не желая подслушивать, вернулся к себе, и тоже – перед зеркалом, да речь тезисно заучивать.
Не подкладывал мне Бляйшман ничего, а предложил! А я согласился. Формально я старший в нашей компании по званию и должности, и значица, всё в порядке. Однако же дядя Гиляй – старше не только по возрасту, но ещё и опекун… закавыка, а?!
Камушек в фундамент моей эмансипации, и не только в России, но и в мире. Ну и целая куча и кучища побочных для меня эффектов – начиная от прецедента для многих интересных дел, заканчивая сложной политической игрой, которую затеяли Бляйшман с Пономарёнком.
Собственно, из-за Мишки и согласился, ему этот прецедент куда как важен, и даже не ради собственной эмансипации, так ситуация много сложней и интересней. До меня только брызги долетают о тово, што они там затеяли, и даже этих брызог… ух!
В дверь поскреблись, и почти тут же просунулся проводник, с лицом одухотворённым и усталым, но кажется – вполне себе довольным. Поимел, значица, копеечку малую на букетиках.
– Вашество… – изобразил он нечто среднее между поклоном и кивком, – с минуты на минуту-с подъедем. Так меня загодя упредили, што вас встречают, подготовиться бы…
Вокзал оцеплен полицией и…
… казаками.
– Пф… – шумно выдохнул Санька, привалившись рядом, – вот и думай – то ли среди чинуш наших сплошь недоумки…
– … то ли провокация, – подхватил я, – Ладно. Действительно, в таком разе только мне и начинать.
– … Р-раа! Ра-а! – волнами накатывает нас и в человеческом этом многоголосье не разобрать ну ничего не возможно! Только глаза выпученные, да в глазах этих восторг чистейший, да рты раззявленные.
Мурашки по коже, и вот ей-ей, не от радости! Идём, шляпами машем… и волнами в ответ:
– Р-раа!
С трудом немалым вышли за пределы вокзала через коридор оцепления, а там уже, на площади привокзальной, трибуну для нас соорудили.
Всходили туда, как на эшафот, и…
… как в прорубь! Руку поднял вверх и жду. Тишина…
– Соотечественники! Сограждане! К вам обращаюсь я, друзья мои! Приветствую вас от лица молодого Южно-Африканского Союза, в тяжелейшей борьбе сумевшего дать отпор Британскому льву!
– Р-раа!
Снова тяну руку… и резко обрываю её вниз. Тишина…
– Соотечественники! Друзья! К вам мы приехали не только для того, чтобы передать радостную весть о победах и о завоёванной независимости!
Воздуха в грудь, и снова – стараясь покрыть голосом как можно большее пространство…
– Нас пугали Родсом и Китченером, но мы доказали, что вооружённый народ, отстаивающий право на свободу, отстаивающий свою землю, способен на самый решительный и успешный отпор! Народ буров и люди доброй воли со всего мира сказали своё решительное «Нет» британским оккупантам!
– Нас пугали голодом и разрухой, но мы справились, мы выстояли! Вместе! Нас пугали возможностью войны с огромной Империей, возможными дипломатическими осложнениями с ведущими мировыми державами, но мы не поддались на давление и отстояли свободу!
– Здесь и сейчас, о лица народа буров я передаю благодарность всему русскому народу! Всем тем, кто принимал участие в сражениях. Всем, кто собирал деньги, продовольствие и медикаменты. Всем, кто отстаивал право народа на свободу в газетной полемике и был неравнодушен к чужой беде!
Замолкаю, давая возможность проораться, и с полминуты слушаю неистовую толпу. И снова…
– Война закончилась, но угли её тлеют, и мы знаем, что недалёк тот день, когда дряхлеющий хищник снова оскалит на нас пожелтевшие зубы. Но мы не боимся! Мы готовы дать отпор, и среди народа буров плечом к плечу станут русские добровольцы! Добровольцы, ставшие африканерами, осевшие на земле, за которую проливали кровь. И добровольцы, которые здесь и сейчас слушают меня. Африка ждёт вас!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Отшагнув назад, дал слово Владимиру Алексеевичу, потом слушали Саньку, Косту…
… и снова я, но в этот раз – об авиации. Её применении, перспективах – вообще и в России в частности. Слушают… а мне страшно, до одури страшно. Толпа внизу ворочается дикими зверем, симпатии которого переменчивы и подчиняются инстинктам. Што-то будет завтра… не знаю, не могу и не хочу строить свои планы, опираясь на такие эфемерные и переменчивые вещи, как толпа.
А надо. Пусть отчасти, но принимать во внимание, учитывать их – жизненно необходимо.
Спускаемся и идём через толпу, где каждый норовит если не коснуться, то хотя бы приблизиться, и многотысячный этот организм готов удушить нас своим многочленным телом. Касаюсь по дороге рук, туловищ… пытаюсь отшучиваться на ходу, но получается так себе.
– Товарищ! Товарищ! – долговязый молодой человек самово што ни есть студенческого вида. Пропихивается через толпу, – Я представитель одной из студенческих групп, и мы просим вас встретиться…
– Непременно, товарищ…
– Вальцуев! Александр Вальцуев! – глаза совершенно сумасшедшие, но как-то… иначе, што ли. Не психоз при виде знаменитостей, а желание донести донас што-то важное, получить какую-то необходимую информацию.
Политика, инженерия… ни в коем разе не знаю, што ево интересует. Потом разберёмся!
Даю ему свою визитку и спешу дальше. К счастью, толпа эта не растянулась на весь город, как я всерьёз уже опасался, и мы сели на извозчика, выдержавшего за нас настоящий бой. Дородный бородач, он то и дело оглядывался, светя свеженаливающимся фингалом, и ухал филином, ничуть не расстроенный.
– Ух-ха! Да ни в жисть! Обзавидуются.
– За дорогой смотри, завидущий, – прервал его Санька. Извозчик закивал так, што едва ли не отвала башки, и действительно – принялся следить за дорогой.
Мы же постарались вжаться в глубь пролетки – благо, широкополые бурские шляпы вошли в моду, и встречались достаточно часто. Среди чистой публики так чуть ли не каждый третий, и насколько я знаю, это не только мода, но и выражение определённых политических симпатий. Разнятся покрои, залом полей, ленточки на тулье, и каждый модный веверт што-то, да и означает.
У Столешникова переулка – снова пост, и благо – хотя бы без чубатых. Переглядываемся с братом без слов… на вокзале казаков хватило, и так-то провокация удалась.
Дворник, Татьяна с глазами на мокром месте и совершенно осунувшимся лицом, и чуть не все жильцы, которым разом понадобилось што-то во дворе. Приветствия вернувшихся героев мешались с сочувственными словами к человеку, потерявшему супругу, и так-то всё это было тяжко, што и слов не подобрать.
Наконец, дворник с доброхотной помощью извозчика перетащил весь наш багаж в квартиру, и получили «на чай» по африканскому фунту на память.
– Не уберегла! – завыла Татьяна, едва закрылась дверь, – Сердце вещувало не ходить, а мне бы не пустить их хоть как! Мария Ивановна теперя на небесах, а Наденька сиротой осталася-а…
– Ну… – дядя Гиляй шагнул к ней, неловко прижимая голову к груди, и та зарыдала ещё горше. Кривясь, опекун сморгнул раз, да другой…
… да и заплакал. Так, как это только могут сильные мужчины – кривясь неловко и так горько, как и представить себе невозможно.
Но вот ей-ей… кажется мне, что слёзы эти – к лучшему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Семнадцатая глава
Заполошный бабий визг ввинтился в уши, подняв разом птиц надо всей плантацией, и Серафим, не думая долго, рванул со спины ружьё, уходя в сторону от возможного стрелка – как учили, перекатом…
… и тут же встал, отряхивая насекомых, золу и растительный сор. Руки подрагивали от злости не случившевося боя, и всево ажно потряхивало от хотения организма куда-то стрелять, бежать и рубить тесаком.
