Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю - Наталья Лебина

Начинающие портные, сапожные мастера, шляпницы старались всячески завлечь заказчиков. Питерский старожил П.П. Бондаренко вспоминал: «На углах многих зданий на уровне глаз были помещены небольшие витрины, где демонстрировалась продукция мелких предпринимателей. В витрине дома № 16 по улице Герцена помещена изодранная кепка, а под ней – совсем новая. Около верхней подпись – “до ремонта”, у нижней – “после ремонта” и адрес портного. Наивно, трогательно. Но действовала. Витрина на улице Софьи Перовской: пара разноцветных дамских сапожек и приглашение: “Кавказская обувь. Мастер на улице Перовской”»345.

К середине 1920-х годов новая экономическая политика дала первые результаты: в стране заработали текстильные, швейные и обувные фабрики. В 1925 году в Ленинграде, например, уже изготавливали столько же обуви, сколько в 1913 году. Горожане вновь обрели не только возможность, но и вкус к покупке одежды и обуви. 1 апреля 1925 года К.И. Чуковский, два года назад вынужденный в мороз «прыгать» по улице в летнем пальто, так как зимнее требовало серьезного ремонта, записал в своем дневнике: «Этот год – год новых вещей. Я новую ручку макаю в новую чернильницу. Передо мной тикают новые часики. В шкафу у меня новый костюм, а на вешалке новое пальто…»346. Такие приобретения писатель смог позволить себе впервые после 1917 года.

Покупать горожане стали уже не только на толкучках, но и в магазинах, которые за короткое время появились прежде всего на улицах городов. М.Б. Рабинович вспоминал: «И всюду вывески новых магазинов, ларьков, мастерских обувных, портняжных, слесарных, перчаточных, – они заполняли собой все углы, все подъезды, все бывшие швейцарские… Это распластался НЭП, это следы его недолговечного торжества»347. В 1926 году только в Ленинграде функционировало 50 бельевых и 220 обувных лавок, а также 144 заведения по продаже готового платья. Одежду можно было приобрести как у частника, так и в системе рабочей кооперации, где действовал «рабочий кредит». Об этой форме обеспечения населения обувью и одеждой также информирует художественная литература, написанная в 1920-х годах, в частности «Собачье сердце» М.А. Булгакова:

«Филипп Филиппович во всё время насилия над Шариковым хранил молчание. Как-то жалко он съёжился у притолоки и грыз ноготь, потупив глаза в паркет. Потом вдруг поднял их на Шарикова и спросил, глухо и автоматически:

– Что же вы делаете с этими… С убитыми котами?

– На польты пойдут, – ответил Шариков, – из них белок будут делать на рабочий кредит»348.

Эллочка-людоедка, персонаж романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», приобретает через систему рабочего кредита собачью шкуру, которая «была употреблена на отделку вечернего туалета»349. Распространение в городах Советской России в середине 1920-х пошивочных услуг, появление магазинов готовой одежды и обуви, официальной системы «рассрочки» – признаки возвращения к традиционным нормам городской повседневности и сближения с бытом стран Запада, где уже господствовала новая мода.

Почти как в Европе

Серьезные изменения в принципах конструирования одежды произошли в Европе еще в начале XX века. Прежде всего, были уничтожены социальные ограничения в моде, в качестве критерия модного стиля все чаще выступала практичность одежды и обуви, ее сообразность цели. Самые выразительные превращения наблюдались, конечно, в женском костюме. В период Первой мировой войны особую популярность приобрел военизированный стиль одежды. Кожанки были в какой-то мере частью этого модного направления. Но в начале 1920-х годов стремление к ношению вещей в стиле «милитари» в Европе стало резко сокращаться. В мире распространился стиль «гарсон». Русская эмигрантка, балерина Н.А. Тихонова вспоминала: «В то время… мода требовала от дам чудом сделаться худыми и плоскими и одела их в короткие, до колена платья с талией на бедрах и декольте до пояса… Вокруг шеи дамы носили нитки жемчуга – настоящего или фальшивого – обязательно спускающегося почти до колен… Орхидея на левом плече считалась почти обязательной»350. Чтобы достичь вида женщины-дощечки, многие вынуждены были носить белье, сглаживающее грудь. Модными стали брюки-гольф, жилеты с мужскими галстуками. Женщины надевали даже смокинги. Остромодными стали ботинки на шнуровке, лиса или песец на одном плече, недлинный каракулевый жакет – сак, маленькие надвинутые на глаза шапочки. Появились и новые прически – стрижка «буби-копф», очень короткая, четко вырисовывающая форму головы, подчеркивающая мальчишеский вид.

В Советской России стиль «гарсон» ассоциировался с «нэпманским шиком» в женской одежде. Первые советские модельеры делали попытки уйти от канонов общемировой моды. В 1923 году В.И. Мухина предложила новый силуэт платья – с хрупкой, затянутой талией и очень пышной, длинной, зауженной у щиколоток юбкой. Ансамбль дополнялся огромной красной шляпой. Трудно сказать, на кого была рассчитана такая мода, но она не прижилась среди жительниц больших и малых городов страны Советов. Зато стилю «гарсон» они следовали исправно. Достаточно вспомнить героиню рассказа А.Н. Толстого «Гадюка» (1928). Бывшая красноармейка, при нэпе ставшая совслужащей, осваивалась в мирной жизни, сменив шинель, сапоги, буденовку и юбку из зеленой плюшевой занавески на платье «шемиз», чулки телесного оттенка, лакированные туфли-лодочки, шлемовидную, надвинутую на глаза шапочку – важные атрибуты стиля «гарсон». Жители городов Советской России и в реальной повседневности старались не отставать от парижской моды. В.К. Кетлинская так описывает наряд, в который «приодели нэпманы» ее подругу для совместного похода в ресторан: «Когда Сашенька скинула пальто… на ней оказалась длинная, ниже бедер, золотистая парчовая блуза с искусственной хризантемой на плече»351. Новый стиль украшал далеко не всех. Современники писали об уличной толпе середины 1920-х годов: «Теперешние моды не всем идут – нужны красивые ноги, грация, красивая шейка и руки – к сожалению, это редко. Большие кривые ноги, не умеющие носить обувь, грубые физиономии и резкие движения»352. Последнее жесткое замечание – лишнее свидетельство того, что одеться «стильно», «а-ля гарсон», хотели не только нэпманы и «бывшие», но и «пролетарская масса».

В мужском костюме фаворитами стали брюки «оксфорд». Так в западной моде первой половины XX века называли очень широкие брюки – «оксфордский мешок», – в которых ходили студенты Оксфордского университета. Шили этот предмет мужского гардероба из тонкого серого сукна в мелкую клетку с сизым отливом. В начале нэпа «оксфордами» комсомольские активисты окрестили почему-то узкие брюки, модные у эдвардианцев – английских денди. «Обтянулись “оксфордами” и фокстроты наяривают», – писала о нэпманах газета уральских комсомольцев «На смену»353. Мода на настоящий «оксфордский мешок» пришла в СССР в конце 20-х годов. В.С. Шефнер вспоминал реакцию его пожилой соседки на новый стиль: «Ой, и модные ребята вы стали!.. Я помню, парни узенькие брюки носили в трубочку, чем ужее – тем моднее, а нынче чем ширше – тем красившее»354.

Часть горожан имела в середине 1920-х годов в своем гардеробе и модную обувь, в частности ботинки «шимми», или «джимми», чаще всего сделанные из светлой, почти желтой кожи. Д.И. Хармс записал в своем дневнике в сентябре 1926 года: «Купил сапоги “Джим” в Гостином дворе, Невская сторона, магазин 28»355. В желтых ботинках разыскивал сокровища тещи Кисы Воробьянинова «великий комбинатор», главный герой романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Эта обувь не только потрясла провинциальную мадам Грицацуеву, но и показалась ей особой деталью внешнего облика Остапа Бендера. Однако сотрудник газеты «Станок» не согласился с мнением брошенной Бендером «знойной женщины и мечты поэта» и заявил: «Я сам в желтых ботинках. В Москве еще двести тысяч человек в желтых ботинках ходят»356. О популярности этой обуви повествует и фольклор: молодежь во второй половине 1920-х годов вдохновенно распевала песню с такими словами:

Я Колю встретила на клубной вечериночке.Картину ставили тогда «Багдадский вор».Оксфорд сиреневый и желтые ботиночкиЗажгли в душе моей негаснущий костер.

Одновременно в пространстве повседневности появились косметические товары, имеющие непосредственное отношение к внешнему облику человека. В 1922 году была восстановлена знаменитая фабрика Брокара. Теперь она называлась Государственный мыльно-парфюмерный завод № 5 «Новая заря». На ее этикетках наряду с названием продукции стояла аббревиатура «ТЭЖЭ» – «Трест “Жиркость”». Как писали современники, «под этим салотопенным названием кроются самые изящные продукты. Мыла всякие душистые в красивеньких бумажечках, духи в волнующих флакончиках, пудра – мечта, ну, словом, все такое, за что “жирно” платят»357. В 1925 году фабрика «Новая заря» представила на Всероссийской хозяйственной выставке духи «Красная Москва». Сам этот аромат был составлен еще в 1913 году парфюмером А. Мишелем, но тогда парфюм назывался «Любимый букет Императрицы» и посвящался трехсотлетию дома Романовых. Большевики с удовольствием позаимствовали изобретение фабрики Брокара, а запах «Красной Москвы» стал признанным советским запахом. В советских газетах 1920-х годов мелькали рекламы средства для уничтожения угрей «Адон» и пудры под таким же названием358. Популярностью пользовались крем, мыло и пудра «Имша». Конечно, косметические товары не отличались высоким качеством, во многих из них использовались вредные для здоровья соли ртути, бертолетова соль, анилиновые красители359. Но спрос на пудру, помаду, духи и т.д. по мере стабилизации жизни в СССР возрастал.