Искусство, рождённое Безмолвием - Елизавета Евгеньевна Малинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К слову сказать, в храме хранился замечательный и весьма необычный портрет самого монаха Мёэ работы художника Энитибо Дзёнин (сейчас этот свиток в целях сохранности перенесли в музей) [25].
Изображенный на свитке монах сидит в позе лотоса с закрытыми глазами, в состоянии глубокой медитации, окруженный, кажется, дремучим лесом, ветви которого, как лианы, оплетают со всех сторон его неподвижную фигуру. Покоем и внутренней тишиной проникнута она, гармонично вплетенная в заросли ветвей и стволов, словно вырастающая из них.
Чай, который выращивался здесь, считался лучшим в Японии. Его называли хон-тя («истинный чай»), чтобы отличить от сортов чая, называемых хи-тя («не-чай», «ненастоящий чай»), культивируемый в других областях страны.
Культ чая, как известно, восходит к древнему Китаю, где самые ранние упоминания о нем относят еще ко временам династии Хань (206 год до н. э. – 8 год н. э.). Однако в какие бы незапамятные времена ни уходили первые сведения о чае, историю его в Китае принято начинать со знаменитого трактата «Чайный канон», созданного в 757–765 годах известным литератором танской поры Ду Юем (733–803). Не иначе как «нектаром небожителей», «напитком, подобным сладчайшей небесной росе», именуется чай в этой книге, рассказывающей о его происхождении, методах выращивания и способах приготовления, о том, как его пить, о необходимой чайной утвари. Трактат, как и его автор, приобрел такую популярность, что Ду Юй превратился со временем чуть ли не в объект поклонения. «Торговцы, занимающиеся продажей чая, изготовляли глиняные статуи Ду Юя и возносили ему молитвы как божеству чая в надежде обрести удачу в торговле "божественным нектаром"» – рассказывает об авторе знаменитого трактата Сэн Сосицу XV, нынешний глава чайной школы Ура-сэнкэ.
Энитибо Дзёнин. Портрет монаха Мёэ. XIII в. Кодзандзи. Киото
Стихотворные строки Хуан Фужаня, близкого друга Ду Юя, передают то отношение к чаю, которое было характерно для их современников. Занятие, за которым застигнут Ду Юй в стихах друга, – сбор чайных листьев, – само по себе достаточно монотонное и прозаическое, но исполненное, однако, неотразимого очарования и поэзии:
Тысячи ликов окружают отшельника.
Густые заросли душистого чая.
Поглощенному сбором его ароматных листьев,
Затерянному в туманной дымке среди кустов —
Как я завидую тебе!
Горный ли это храм, что открывается взору?
Разделяем трапезу возле чистого источника среди скал —
Прозрачный дым поднимается от огня.
Звуки музыки чудятся мне во всем.
Мистическое отношение к чаю как к волшебному напитку, дающему способность выходить в иную – запредельную, фантастическую – реальность и общаться с небожителями, с еще большей убедительностью звучит в стихах другого поэта и мастера чая Ду Дуна:
Первая чашка чая освежает губы и горло;
Со второй чашкой возникает приятная легкость;
С третьей – приобретается острота ума и готовность
прочитать пять тысяч свитков;
С четвертой чашкой возникает приятная легкость
и приходит избавление от всех телесных недугов;
Пятая чашка очищает до костей;
Шестая чашка дарит умение общаться с Бессмертными;
Седьмая чашка – о, это уже слишком много! —
мое тело в объятиях освежающего ветра.
Мы не располагаем точными свидетельствами того, в какое время чай появился в Японии. Похоже, однако, что уже в эпоху Нара (VIII век) он был достаточно хорошо известен благодаря японским монахам, посещавшим Китай и невольно вовлеченным в атмосферу царившего там всеобщего интереса к чудесному напитку.
То отношение к «нектару небожителей», какого удостаивался чай в Китае, где он считался средством, помогающим проникнуть в иное духовное измерение, преодолеть притяжение мирских привязанностей и земных забот, разделяли и японцы. Можно предположить, что для высших слоев японского общества хэйанской поры (794-1185) чай, будучи отзвуком далекой танской культуры, обозначал свою причастность к китайской цивилизации. Исполненный волнующе-экзотического аромата, он занимает особое место в формировании поэтического климата эпохи.
Новую страницу в истории японского чая открывает буддийский монах Эйсай (1141–1215), которому отводится особая роль в распространении дзэнского учения в Японии. Дважды побывав в Китае, он стал свидетелем огромной популярности чудодейственного напитка в этой стране, где верили, что «если употреблять чай регулярно, можно обрести крылья и стать мудрецом». Однако отношение самого японского монаха к чаю лишено поэтизации, какой этот напиток был окружен в Срединном государстве.
Интерес Эйсая к чаю сводим главным образом к целительным свойствам драгоценного напитка, «его способности преодолевать демона сна, мешающего при длительных медитациях в дзэнских монастырях» 2.
Знания, которые Эйсай получил в Китае относительно чая, способов его культивирования, применения и лечебных качеств легли в основу трактата, созданного им за год до смерти (1214 год) и названного «Кисса Ёдзёки» («Записки о питии чая во имя пользы и здоровья»). «В эти дни Конца Закона, – записывает Эйсай в своей книге, – чай служит незаменимым эликсиром здоровья, обладающим свойством продлевать человеческую жизнь. Произрастает он в горах и долинах, в той части земли, где обитают духи богов. Мы, люди, пьем его для поддержания наших жизней. Индия и Китай давно уже пользуются этим напитком. В последнее время и в Японии полюбили его» 3.
Озабоченный жизнью людей в тяжелые времена Конца Закона, которые, судя по обилию кровавых и драматических событий японской истории конца XII – начала XIII столетия, уже, похоже, наступили, Эйсай с надеждой думал о чае как о панацее от всех физических недугов.
Привезя из Китая в 1191 году семена драгоценного растения, способного проявлять несравненные целебные свойства и обеспечивать долгую жизнь, Эйсай поделился ими с упомянутым уже монахом Мёэ, который посадил их на территории храма Кодзандзи в районе Тоганоо.
Мёэ, как известно, был обладателем металлического чайника с выгравированным
