Семья. О генеалогии, отцовстве и любви - Дани Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из своей комнаты вышла Ширли, и мы крепко обнялись. На ней были темная юбка и серая шелковая блузка, серебристые волосы убраны назад в низкий узел. Без всяких изысков. Без макияжа. Без цепочки, без серег. Лишь простое обручальное кольцо из золота украшало ее мягкие элегантные руки. Пианистка Джульярдской школы, она запросто садилась за клавиатуру и играла баллады Брамса, хотя ей уже было далеко за восемьдесят.
С каждым годом она становилась меньше. Когда я обняла ее, макушка едва доходила мне до подбородка.
— Дорогая, до того как мы усядемся, давай зай дем ко мне в комнату. Мне нужно тебе кое-что показать.
Вслед за Ширли я прошла в ее спальню. Она сумела забрать самое необходимое из своего семикомнатного дома недалеко от Бостона, сохранив в этой простой, почти монашеской комнате суть своей жизни. Черно-белые портреты ее четверых детей располагались на стене напротив ее маленькой, красиво застеленной кровати. Фото покойного мужа, моего дяди Мо, стояло на книжной полке вместе с фотографиями двух ее братьев, моего папы и дяди Харви. Никого из них не было в живых. Среди своего поколения она была последней. На стопке пьес Шекспира красовалась пара древних пинеток. Все мои книги — пять романов, три книги мемуаров — примостились среди томов иудаики. Мучительно заколотилось сердце от страшной мысли: стала бы она держать на полке мои книги, узнав правду? Имело бы это для нее значение, стала бы она упрекать меня за то, что я не была дочерью ее брата?
На стене возле двери висела ламинированная вырезка из газетной колонки «Ответы читателям» — старая и пожелтевшая. Она казалась неуместной в комнате Ширли среди религиозных предметов, да еще на таком выдающемся месте: выходя из спальни, она, должно быть, видела ее ежедневно.
Вопрос: Вы упомянули стихотворение, которое Джеймс Гарнер читает в рекламе Chevy Tahoe. Это произведение Э. Э. Каммингса? — Фред Гуд, Маунт-Дора, штат Флорида.
Ответ: Стихотворение «Никто не знает, только я» написал копирайтер Патрик О’Лири. Многие читатели хотели познакомиться с его текстом, вот он:
Есть место, куда стремлюсь я в странствиях,
и никто его не знает, только я.
Дороги туда не ведут, и указателей не видно,
и никто его не знает, только я.
Далеко-далеко, где-то там, далече,
на седьмом небе и за семью морями,
И куда бы ты ни шел, там тебе и место.
И никто его не знает, только я.
Пока Ширли копалась в ящиках письменного стола, я изучила этот кусочек рекламного текста, будто оказавшийся здесь по ошибке. Позже я буду обдумывать, что это стихотворение значило для Ширли. Оно висело в стороне и отдельно от ее ежедневных молитв. Оно было ее, и только ее и, казалось, попало в самую сердцевину ее духовной жизни.
— Ведь он был здесь, — сказала она, закрывая один ящик и открывая другой. — Конверт.
Я подумала, что она, наверное, волнуется. Ведь я позвонила ей за несколько недель, сказала, что мне нужно поговорить с ней на важную тему, и спросила, можно ли приехать. Ей, конечно, не терпится узнать, зачем я вдруг на один день прилетела в Чикаго. Или она догадывается о причине? Как бы то ни было, ее тревога объяснима.
— Я хотела отдать тебе…
— Не переживай, Ширли.
— А вот он.
В небольшом конверте лежали три фотографии. На первой были Джейкоб и я на пляже в Кейп-Коде, когда он был еще совсем маленьким. Золотистый свет, соленый воздух, мы похожи друг на друга как никогда: у обоих растрепанные волнистые волосы и глаза такие же голубые, как морская вода. Много лет назад я послала Ширли это фото. Почему она хочет мне его вернуть? Я вдруг с ужасом подумала: а что, если она все знала и теперь возвращает мне сына, отрицая его принадлежность к семье, отрекаясь от него? Я поскорее отбросила эту мысль. И в который раз пожалела, что не воспользовалась предложением Майкла сопровождать меня в этой поездке.
На двух других фотографиях были прародители.
— Я хотела, чтобы у тебя были эти фото бабушки и дедушки, — сказала Ширли. — Там они в апогее своего влияния.
В апогее своего влияния. Кто мог так выражаться? А вот в устах тети это звучало не нелепо, а скорее как простая констатация факта. И неудивительно, что я мифологизировала жизнь своих прародителей. Они будто и вышли прямо из мифов.
Мы с Ширли сели на диван в гостиной.
— Интересно, а ты знаешь, зачем я приехала? — начала я.
Она отрицательно покачала головой.
— Мне надо рассказать тебе историю, и я боюсь, что она для тебя окажется тяжелой, — продолжала я.
Ширли, такая маленькая, сидела с очень прямой спиной, будто приготовилась героически выслушать то, что я приехала сказать. Джоан, видимо, куда-то ушла. В доме стояла мертвая тишина — было слышно, как где-то все тикали и тикали часы. Ждала ли она, что день расплаты когда-нибудь настанет?
Я начала с начала. Рассказала ей, что сделала исследование ДНК. Я искала на ее лице проблеск понимания, предполагая, что она знает, к чему я веду. Ничего подобного я не увидела. Впервые в жизни я прочувствовала значение выражения «шаг за шагом». При упоминании незнакомого двоюродного брата я заметила у нее на лбу пульсировавшую жилку, но не более того. Я стала рассказывать, как позвонила Сюзи и спросила о ее результатах теста.
— Хочешь, я буду рассказывать помедленнее? — несколько раз интересовалась я. — Все ли ты поняла из того, что я сказала?
Спрашивала я это не потому, что у нее могла быть заторможенная реакция из-за старости. Она оставалась в доброй памяти, и у нее был острый ум. Но ей было девяносто три. Когда она родилась, автомобили были относительным новшеством. Телевизоров не было. Она была уже матерью четверых детей, когда Уотсон и Крик открыли химическую структуру ДНК. Другой человек преклонных лет, которому я рассказывала свою историю, спросил: «Так ты говоришь, что произошла частично от отца и частично от кого-то еще?»
Пока я говорила, Ширли совсем перестала двигаться. Напоминала
