Демон против люфтваффе - Анатолий Минский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут как снег на голову свалился Молотов — Риббентроп. Пару недель назад политорганы клеймили германский нацизм, почему‑то смешивая его в одну кучу с итальянским фашизмом. Теперь немецкие фашисты — союзники. Англичане и французы заклятыми врагами остались, а Гитлер — нет. Я понимаю политическую проституцию как данность, насмотрелся и наслушался за девятнадцать веков, но каково ветеранам Испании, видевшим горящие Мадрид и Гернику?
Небожитель нарисовался четвёртого сентября. Посмотрел сурово и неподкупно, как на новопреставленного зэга, веско заявил:
«Без малого за год ты не продвинулся ни на шаг. Сейчас находишься в армии страны, заключившей союз с нацистами».
«Возвращаюсь в преисподнюю?»
Ангел возмущённо махнул рукой, вызвав колебания перьев и пышных белых одежд. Разумеется, иллюзорных, так как мы соображали на троих в голове военлёта Бутакова. Вдобавок святоша присоединился в весьма нескромный момент — в отхожем месте, в нём мне захотелось утопить прилипчевого белокрылого птеродактиля. Не иллюзорно, а по — настоящему. Оттого патетика его правильных речей ну никак не воспринялась всерьёз.
«И не думай легко отделаться. Ставки выросли. Обеспечу, чтобы ты внедрился во француза или англичанина. Прощайтесь».
Неожиданно вмешался Ванятка и на ужасной смеси латыни с испанским попросил две недели отсрочки.
«Мне надоели ваши задержки».
«И мне всё надоело, небожитель. Но Англия и Франция тоже не воюют с немцами, только воздух сотрясают. Красноармеец прав — разницы нет».
«Две недели и не секунды больше!»
Высокомерный тип исчез не попрощавшись.
«Иван, ты что задумал?»
«Не хочу сидеть без дела. Если станет жарко — давай перелетим к полякам».
«Сдурел? У меня была такая мысль, конечно. Но ты же станешь изменником Родины, комсомолец!»
«Эх, Марк! Столько лет в шкуре советского человека, а не понимаешь. Наша страна — лучшая в мире, несмотря на отдельные недостатки. А главный я вижу в том, что возле товарища Сталина плохие советчики собрались. Он, конечно, часть разоблачил в тридцать седьмом. Но не всех! Сам знаешь — даже Смушкевич к вождю не вхож. Товарищу Сталину начальник ВВС Локтионов докладывает, а он не лётчик, политработник да пехотный командир».
Я не стал перебивать длинный монолог сожителя сомнениями в гениальности генсека, назначившего на высшую авиационную должность партийного «специалиста широкого профиля». Смушкевич с Рычаговым про Локтионова рассказывали, главный военный авиатор страны не отличает бомбёжку от штурмовки.
«…И мы к товарищу Сталину не пробьёмся. Комэск — потолок для карьеры, дальше с такими‑то пятнами не дадут вырасти. А если сможем немца побить, показать этому Мёльдерсу, что русские не хуже, а лучше умеют, тогда Иосиф Виссарионович прислушается к испанским ветеранам. Ты как хочешь, а я желаю сражаться с фрицами дальше. Товарищ Сталин меня поймёт… потом».
Потом догонит и ещё раз поймёт. Подрастерял мой подопечный веру в непогрешимость начальства, только лик Сталина сияет чистым светом в горней выси. Освещает даже полковой клозет, где мы приняли судьбоносное решение.
Про германца Иван вовремя вспомнил. В «Красной Звезде» о Мёльдерсе написали. Как же, эксперт, много успешных боёв провёл, возглавляет истребительную авиацию Рейха, главного ныне союзника СССР, внедряет передовой опыт. А что его он накопил, сбивая советских и испанских пилотов да сопровождая бомбардировщики, один из которых… Про Марию лучше не говорить. Ваня всё видел, чувствовал и переживал вместе со мной. Её смерть задела его сильнее, чем неверность Лизы. Оттого дурацкую статью принял как личное оскорбление.
«В общем, мне всё равно. Не знаю, как у вас в преисподней, а по — моему сбивать нациков — совсем не грех. Так что я готов».
Ночью полк подняли по тревоге, на рассвете мы перелетели в Мачулищи под Минск, вплотную к польской границе. Женатикам сказали семьи не перевозить. Пока нелётное имущество и аэродромный персонал тянулись на грузовиках, подводах и по железной дороге, пилотов собрали в актовом зале авиадивизии.
— Товарищи! — завёл шарманку комиссар, вгоняя в привычную зелёную тоску, но дальше начался неожиданный текст, и апатию как ветром сдуло. — Германский пролетариат, руководимый национал — социалистической рабочей партией, не мог оставить без последствий варварское нападение польских агрессоров на немецкую радиостанцию.
Дальше последовал список польских преступлений. Конечно, паны и до Молотова — Риббентропа обзывались белополяками, капиталистами, помещиками и всякими угнетателями. Но за неделю они буквально превратились в отъявленных врагов рода человеческого. Самое интересное, что мерзкие поляки посмели обидеть братские народы Западной Украины и Западной же Белоруссии, их никак нельзя оставить без поддержки перед лицом страшной варшавской угрозы. Славяне взывают о помощи, товарищи!
Коню понятно, что не комиссар выдумал текст. Веление приравнять панов к исчадиям ада спущено из Москвы.
«Если и Советский Союз нападёт на Польшу, времени мало. Самое худшее — угодить в плен к своим же. Тогда Лиза с ребёнком превратится в члена семьи изменника Родины».
«Значит, в плен нельзя, и точка, — рассудил Иван. — Ты же обещал по знакомству, чтобы время в преисподней быстро прошло».
«Быстро — не означает приятно. У нас и так лишь тринадцать дней в запасе. Ладно, компаньон, действуем, как представится случай».
8 сентября перед рассветом я вылетел в одиночный разведывательный рейд, нарушая воздушное пространство суверенной пока Польши. Должен был разнюхать обстановку вокруг Гродно, но проложил курс южнее и намного западнее, на Торунь. Можно сказать, на передний край, куда дотянул на последних каплях топлива.
И так, я сбежал из ВВС РККА, угнав боевой самолёт. Строго говоря, мы оба приняли это решение. Но незачем себя обманывать. Ваня не в состоянии противиться моей воле. Замечательно, что он первым предложил лететь в Польшу, тем самым сохранил дружественный микроклимат под нашей лобной костью. Не могу точно сказать, провоцировал ли я его нарочно размышлениями вслух плюнуть на миссию и провалиться в преисподнюю или в самом деле настолько отчаялся. Уверен, что поскулил бы и сам продолжил борьбу, отправив душу комсомольца в загробный мир либо заставив его сжаться в комок и не возбухать годами. В общем — что ни делается, всё к лучшему.
Я ожидал что угодно — ареста местной госбезопасностью, не помню, как она называется у поляков, конфискации самолёта, выдачи в СССР. Вышло по другому.
Истребитель непривычной модели не вызвал огня ПВО. Причина выяснилась, когда зарулил к стоянке, где под маскировочной сеткой ровным рядком выстроились… три «Чайки»! Несмотря на последовательное нагнетание ненависти к полякам, красные командиры не удосужились спустить в авиационные полки силуэты польских самолётов. Поэтому моноплан PZL-11c я бы в воздухе принял издалека за И-15 — уж очень изгиб крыла похож. Наверно, оттого мой И-153 не взбудоражил местных.
К сожалению, гораздо больше таких же PZL валяется безо всякой маскировки — явно повреждённые при посадке или во время бомбёжки. Кроме истребителей, видны одномоторные бомбардировщики и двухмоторные, отдалённо похожие на наш СБ. И они тоже — в руинах…
Поляки встретили меня как родного. Все взаимные обиды, панская спесь по отношению к восточному быдлу, воспоминания о бестолковых конниках Тухачевского у Варшавы — начисто забыты. Красная Армия вступилась за Польшу! Германцам — каюк!
— Поручик Скальский, — представился молодой авиатор в лётном снаряжении. — Витам пана пилота в четвёртом истребительном полку. Когда можно ждать остатних?
— Капитан Анджей Ковальский, 39 истребительный авиационный полк ВВС РККА. Пшепрашам, пан поручик. Я — один, и больше никакой помоци из Союза не будет. Как, быть может, и от Англии.
— Цо пан мувит? — послышались возмущённые голоса. Войско польское, в принципе не способное победить в одиночку Вермахт и Люфтваффе, имеет одну лишь задачу — задержать агрессора как можно дольше и выстоять до помощи союзников. Самолётов и лётчиков мало, основная часть потеряна в первые дни блицкрига. А я только что сказал — на подмогу надежды нет.
Наземные бойцы, техники и аэродромное обслуживание в смешных шапках «рогатывках» с вышитым белым орлом, тревожно залопотали. Не желая превращать обсуждение неприятной новости в митинг, офицер увлёк меня к зданию, где явно расположилось что‑то командное — начальство части или управление полётами.
— Вы — поляк, офицер Армии Червоной?
— Так. Родители из Познани, увезли меня в конце 1913 года, я был ребёнком. Потом началась война, остались в России, — я немного прибавил возраста к биографии Бутакова. — Но и там мувили по — польску, не сгубили корней. Тераз любая газета в Союзе пишет о страшных польских злодиях, а о нацистах — як о наилепших пшиятелях. Я одважил лететь в Торунь до битвы з немцами.
