Том 3. Воздушный десант - Алексей Кожевников

Начались сады, и мы укрылись в яме, густо заросшей одичалым вишенником, крапивой, татарником, где, по-видимому, когда-то брали глину для постройки. Хоронясь среди зарослей, непрерывно ведем наблюдение во все четыре стороны. В деревне какой-то переполох: громко хлопают двери, ворота, плачут дети, женщины, бранятся и кричат немцы, мычат коровы, визжат свиньи.

В саду появился немецкий солдат. Он тянет за веревку бурую рогатую корову. Сзади идет старушка в слезах. Корова упирается, вертит головой, немец сердито дергает веревку и кричит на старушку, чтобы погоняла. Людской и скотский гам на деревне стал понятен для нас — немцы отбирают у жителей скот.

— А что же мы?.. — говорит Сорокин.

Но он не спешит с приказаниями. Он размышляет вслух:

— Немцы только о том и мечтают, как бы не дать десантникам соединиться, ликвидировать нас поодиночке, маленькими группами. А мы, выходит, будем помогать им? Так не годится. Положение, конечно, обидное: на глазах у нас идет грабеж… Но стерпи, сердце, еще раз стерпи! Скоро за все отплатим.

Я узнал в корове знакомую бурую доенку, которая недавно угощала меня молоком, а в старушке — Лысую. И обратился к Сорокину:

— Разрешите уничтожить гада?

Но Сорокин почему-то (ему видней) сделал не так. Уничтожить немца он выбрал Федьку и еще одного бойца, а мне приказал задержать старушку.

Прячась за кустами вишенника, мы подползли к тропинке. Когда немец поравнялся с нами, Федька и другой боец уложили его двумя ножевыми ударами. А труп за ноги и в кусты. Я кинулся к старушке. Но она вообразила, что ее хотят отправить вслед за немцем, и подняла крик. Пришлось зажать глупой рот, силком затащить ее в яму, где мы базировались. Хорошо, что сад был густой, а в деревне много своего гаму.

— Ты, бабуся, зачем здесь? Да еще с коровой, — спросил я.

— Корова-то во всем и виновата. Доенка она самолучшая в деревне, а по уму — никуда, не понимает, какое теперь время, все домой рвется. Тогда, помнишь, отбилась от стада, — это она домой пошла. И сегодня тоже отбилась и попала немцу на веревку. Спасибо вам, выручили. Куда бы мне спрятать ее до вечера?

— Веди сюда, места много, — сказал Сорокин.

Старушка завела корову в яму, а мы нарвали большую охапку травы, и корова занялась едой.

— Теперь, бабуси, давай поговорим. — Сорокин покивал на деревенские хаты мазанки: — Что творится там, знаешь?

— Не знаю, не была давно. Корова-то в лесу хоронилась. И я при ней. Когда она ударилась в деревню, я побегла следом. Тут, на полдороге, и сцапал нас немец. А узнать надо бы: у меня в деревне дочка и внучата. Хлопцы твои, может, посмотрит за коровой? Я скоро взвернусь.

— За коровой посмотрим. А ты возьми одного моего хлопца с собой, нам тоже надо узнать кое-что.

— С собой хлопца? Вот такого?.. — вся дрогнув, переспросила старушка, глянула на нас, потом, зажмурясь, забормотала испуганно: — Там же немцы… Как увидит такого хлопца — и ему и мне лютая казнь будет. И дочке моей, и внучатам… всю семью под корень изведут. Мыслимо ли — привести на деревню такого хлопца! — Она горько вздохнула. — И сказать, что ждем вас, немыслимо. Взять с собой… Если бы ты хоть на столечко, хоть на мизинчик, — показала кривой, сухонький мизинец, — знал немцев, и не заикнулся бы про хлопца. Чему смеешься? Я не смехом говорю. — Старушка строго поджала сморщенные губы.

Сорокин похлопал ее по плечу и зашептал дружелюбно:

— Не сердись, бабуся! Знаю, не знаю немцев — об этом не будем говорить, не будем спорить… Ладно, не знаю. Послушай дальше! Хлопца мы не так пустим, а переоденем.

— Вот и видно, что ничего не знаешь. Да у нас давным-давно никаких хлопцев нету. По хлопцам как метелкой прошлись: кто за Днепр ушел, кого в Германию угнали, а кто в лес убежал. Выйдем мы с твоим хлопцем, а немцы: «Этот откуда? Партизан? Гут-гут!» И повесят.

— Товарищ капитан, разрешите пойти мне! — сказала Полина.

Сорокин нахмурился, задумался, а старушка повеселела:

— Это вот лучше. Я всей душой рада услужить вам… Только уж не с хлопцем.

Сорокину не хотелось посылать в разведку Полину, но старушка рьяно ухватилась за нее:

— Это вот другое дело. Мы с дочкой переоденем ее, скажем: «Наша сродница, проведать нас приехала». Не то что немцы, а и деревенские соседи ничего худого не подумают. Я ей дочку в напарницы дам, пройдут, куда тебе надо.

Сорокин решился. Лысая принесла нам хлеба, воды, яблок, а для Полины мирную одежду. Пришла она расстроенная:

— Немцы приказали сдать всю живность. И поросяток, и ягняток, и цыпляток. У дочки у моей поросеночек в подполье живет, месячный, весь-то с рукавицу, и того ахиды принести велели. Когда же кончится это, скажите мне?

— Скоро, бабуся, скоро, — пообещал Сорокин.

— Скоро… А скотинка-то наша уйдет, завтра погонят. Охо-хо!

Из садовой чащи вышла Полина, переодетая в деревенскую дивчину. Сорокин внимательно оглядел ее, задержал взгляд на босых ногах и сказал:

— А ноги-то не деревенские, слишком белы. Подгрязнить надо.

— Мы их глинкой, — сказала старушка. — Нет у меня подходящей обуви. У соседей просить опасаюсь. Скажут: «А почему твоя родственница совсем без обутков оказалась?»

Ноги Полины подгрязнили глинкой. Потом старушка и Полина ушли. Мы с удвоенным вниманием вслушивались в гам на селе. Ничего нового, что могло бы встревожить за Полину.

Вернулась она раскрасневшейся, потная, в разорванной кофте, но с победно сияющими глазами.

— Ну? — нетерпеливо спросил Сорокин.

— Все в порядке. Уф! Разрешите отдышаться. Поросенок вконец измучил.

Чтобы отвести всякие подозрения, старушка придумала для Полины дело — отнести к немцам поросенка. Его все равно надо было сдавать.

— Несу его на руках, как младенца. Он визжит, бьется. А затихнет — я его булавкой кольну, и он снова тошней прежнего. Около немецкого штаба выпустила, будто вырвался. И гоняла же я его по деревне! Кажется, все высмотрела.

Немцев в деревне человек сто. В школе остановился какой-то важный начальник со штабом. Перед школой — два легковых автомобиля, у крыльца школы — часовой. За деревней, в летнем загоне, — большое стадо коров.

Слушая донесение, Сорокин приговаривал:

— Хорошо, отлично. Дичь стоит пуль.

Дослушав, приказал нам собрать станковый пулемет, который был разъят для переноски.

Когда стемнело, Сорокин снова направил Полину в деревню уточнить обстановку. Она вернулась быстро и донесла, что обстановка несколько изменилась: у штаба, на задворках школы, появился второй часовой и к скоту поставили автоматчика. Немцы, разместившиеся в крестьянских домах, поужинали и затихли, — должно быть, легли спать. И только в штабе небольшой шумок.

Сорокин приказал нам собраться к нему покучней и поставил боевую задачу:

Двум автоматчикам сперва тихо, финками, снять часовых у штаба, затем вести огонь вдоль улицы, в оба конца, по убегающим и подбегающим фашистам.

Трем автоматчикам забросать штаб гранатами через окна и прицельно уничтожать штабистов, если они полезут в окна наружу.

Пулеметчику бить по выходу из штаба.

Гущину подорвать легковые машины.

Мне с Полиной уничтожить автоматчика, охраняющего скотский загон, и освободить скот.

Сбор после налета в саду, в той же яме.

Мы с Полиной уходим раньше других: наш объект дальше, за деревней. То идем, то ползем. Сильно мешают сады с густым вишенником и раскидистыми яблонями. За войну, должно быть, сады не прорубали, не подрезали, и они разрослись вроде первобытной дебри. А может быть, только кажется так ночью, в сумраке.

Наконец подобрались к стаду. Скот в жердяной загородке. На ночь он улегся, и сонное стадо похоже на сельское кладбище: коровьи тела как могильные холмы, а рога — кресты.

У ворот загона немецкий часовой. Он, видимо, считает свой пост вполне безопасным и сидит, покуривая, на тюке прессованного сена. И когда затягивается, огонек папиросы хорошо освещает его гладкое лицо, то ли выбритое, то ли еще незнакомое с бритвой.

Укрываясь за валами непрессованного сена, я близко подбираюсь к часовому и ложусь у него за спиной. Полина уползает в загон, чтобы потом побыстрей выгнать скот.

Лежим тихо. Сорокин приказал не начинать дела, прежде чем оно начнется в деревне.

Кто он, этот немецкий часовой? Меня тянет подползти к нему с другой стороны, заглянуть в лицо. Узкоплечий, щупленький, безбородый и безусый, он, скорее всего, паренек под стать мне. Недавно сидел в школе, за партой, чуть не до слез переживал, когда ему ставили двойку. «Цыплачок бесперый», — сказала бы Лысая. У нас столько общего. Нам надо бы быть друзьями. Нам нечего делить. Но вот он пришел убивать мой народ, убивать нас, советских парнишек. И за это я убью его.

Войну затеяли немецкие капиталисты и фашисты, которым показалось мало своей земли, богатств, чинов, орденов, мало власти и поклонения, которым захотелось покорить весь мир. Они гонят немецкий народ, немецкую молодежь убивать другие народы. Это не диво: властолюбцы и богатеи всегда были ненасытны и воевали всегда чужими, народными руками. А удивительно и страшно, что у миллионов немецких юношей жажду светлых подвигов, жажду добра подменили жаждой грабежа и убийства.