Том 3. Воздушный десант - Алексей Кожевников

В деревне началась автоматная и пулеметная стрельба, зазвенели разбиваемые стекла.

Я коротко нажал на спусковой крючок автомата. Немец сильно вздрогнул, затем шатнулся вперед и сунулся головой в землю.

Открываю загон, начинаю пинать ногами сонную скотину. Мне помогает Полина. Пинаем зло, по чему придется, пугаем светом фонариков, а ленивое скотье только отмахивается рогами да хвостами.

Чем же пронять ленивцев? Ракеты у нас нет.

Дать поверх очередь из автомата — жалко патронов. И вряд ли проймешь этим. Совсем неподалеку, в деревне, и пальба, и ракеты, и взрывы гранат, а подлые рогатые лежебоки даже не поглядят туда. Вот как привыкли за войну ко всякому треску и блеску.

— Дур-ры!.. Немецкого ножа захотели?! — злюсь я. — Но мы найдем на вас управу, найдем. Полетите из загона, как пулька из пулемета. — И кричу Полине: — Таскайте сено, больше сена!

Сено рядом. Полина таскает его охапками, я разрываю на клочки, поджигаю и разбрасываю по загону. Иногда попадаю в коров. Но черт с ними, не сгорят, а попробуют огонька, быстрей зашевелятся.

Наконец проняло: коровы замычали, поднялись, полезли прямо на высокую жердяную изгородь. Я помог им сделать в изгороди широкий пролом, а чтобы не вздумали возвращаться, бросил вслед еще несколько горящих клоков сена.

Стадо разбежалось. Бежим и мы с Полиной в сады, к своим товарищам.

Они уже в сборе, ждут нас.

Налет удался: забросан гранатами немецкий штаб, подорваны две легковые машины, убито с десяток фрицев, освобожден скот, а главное — так считает Сорокин — дано понять нашему русскому населению, что к нему пришли защитники, освободители, скоро будет конец неволе.

У нас потерь нет, только один автоматчик получил легкое ранение в руку.

При свете сигнальных фонариков делаем раненому перевязку, снова разбираем для переноски станковый пулемет и уползаем в поле.

Это поле последнее. За ним Таганский лес, наш лес, сборный пункт нашей бригады. Скорей туда, скорей! Там ждут нас товарищи. Там вволю еды и питья. Там вести с другого, освобожденного берега Днепра, вести из родного дома. Там можно выспаться, вымыться. Там, там… Чем только ни изукрашиваем мы далекую лесную полоску, которую видели днем из садов! Она казалась тогда длинным оранжевым кушаком, опоясавшим сразу, по горизонту, и белесое сжатое ноле, и голубое, безоблачное небо.

Ночь не шумная, не яркая, но опасная. То вспыхнет ракета. То пробормочет автомат. То заиграет пламя пожара. То ахнет взрыв, и при этом будто вся земля вздохнет. То замелькают быстрые просверки пулеметной стрельбы. Это так похоже, что кто-то бешено злой ляскает огненными зубами…

На рассвете приползли в лес, в наш лес, в Таганский. Сразу за лесной опушкой — глубокий овраг с песчаными сыпучими склонами. Сквозь толщу утреннего тумана нам почудилась в глубине оврага широкая темная река. С наслаждением и надеждой скатились мы в прохладноватую глубину, но нашли в ней только полуобдутый осенний кустарник и палый лист.

Усталые и злые повалились спать куда придется. Двое остались в боевом охранении, потом их сменит новая пара.

Спим долго, почти до полудня. И спали бы еще, если бы Сорокин не сделал побудку.

Есть и пить нечего. Всю еду, что принесла вчера Лысая, мы прикончили тут же. Воды, правда, набрали в запас по фляжке, но что значит пол-литра для человека, который всю ночь идет и не мало ползет с полным десантским снаряжением!

В лесу вокруг нас никаких признаков человека. Земля ровно устлана увядшим, палым листом — дубовым, березовым, кленовым. И лист никто не тревожил, ни прохожий ногами, ни грибник клюкой.

Капитан Сорокин, точно на пегой лошади, долго сидит верхом на огромной бело-пестрой березе, упавшей от старости, и разглядывает карту. Мы молча стоим около него, ждем приказаний.

По зеленому пятну на карте видно, что наш лес большой. Но ведь и нас в бригаде больше тысячи человек. Почему же никто не приземлился и не побывал в этой части леса?

Наконец капитан прячет карту в планшетку, встает, озирается и, показав на самый высокий дуб, говорит:

— Надо поглядеть оттуда.

— Разрешите! — Встрепенувшись, Федька Шаронов делает шаг вперед.

Сорокин передаст ему свой бинокль. Сбросив лишнее снаряжение, Федька взбирается на макушку дуба. Потревоженное дерево осыпает на землю густой, тяжелый град спелых, коричневых желудей. Следом за желудями медленно планирует желтое облако сухих листьев. Я на миг забываю, что нахожусь в десанте у Днепра. Воспоминания переносят меня в Подмосковье, на Ворю, в леса и парки, вот так же устилаемые каждую осень яркими листвяными коврами.

Федька спустился наземь, докладывает. Лес большущий. Местами он лиственный, местами хвойный, сосновый, а больше смешанный. Вокруг леса много разных дорог, деревень. Там сильное передвижение противника. Но в лесу никаких следов человека — ни дымка, ни вырубки, стоит как необитаемый, нехоженый, неведомый.

Капитан Сорокин ставит задачу: прочесать лес, отыскать штаб нашей бригады, установить связь с товарищами, которые приземлились здесь. Место сбора — у группы высоких сосен, которые стоят на холме и, надо полагать, хорошо видны из любой точки леса.

Расходимся по одному. Я вскорости набредаю на узенькое руслицо пересохшего ручья и дальше иду по нему. Русло неровное, местами перегорожено небольшими порожками, местами изрыто промоинами. Авось где-нибудь найдется бочажок с водой. Эта надежда крепко держит меня в русле, я ни шага не делаю в сторону. Да и нет нужды в этом. Русло выписывает такие завилоны и загогулины, что мне самому не сделать таких. Идя по ручью, я невольно, без всякой заботы и усилия, просматриваю очень широкую полосу.

Часто останавливаюсь, прислушиваюсь. Глаза и уши постоянно обманывают меня: то кажется, что мелькнула тень человека, то — прошумели по сухой листве шаги.

Русло потока засыпано жухлым палым листом. Но кое-где сверкают песчаные проплешинки, более золотистые, чем лист. И вот на тех, что впереди меня, вижу отчетливые следы человека, обутого в кожаные сапоги или башмаки.

Человек прошел совсем недавно, он где-то близко: на следах еще нет листьев, хотя деревья сбрасывают их все время. Кто он, свой или враг?

Облепляю палыми листьями свое потное лицо, голову и, высунувшись чуть-чуть из промоинки, оглядываю оба берега ручья. Кругом дубовое редколесье, ярко освещенное полуденным солнцем. Оглядываю вершок за вершком деревья от корней до вершин, пядь за пядью оглядываю землю между дубами, все бугорки и впадинки, все тени. Нет никого.

Может быть, тружусь напрасно. Может быть, не надо терзаться неизвестностью, а подать сигнал или сразу крикнуть: «Эй, кто тут?!» Ведь это наш лес, сборный пункт нашей бригады.

Долго лежу и раздумываю, как быть. Наконец все другие думы одолевает такая: следы, вернее всего, оставил кто-нибудь из наших ребят, и нечего мне праздновать труса. Но я на войне, в десанте, и должен быть настороже, готов ко всему.

Хоронясь за берегами ручья, ползу по следам. Голова вертится, как осиновый лист на ветру. Метров через сто следы на песчаном дне потока обрываются, отсюда идет в сторону неясный проследок, узнаю его по примятым и потревоженным листьям и бегу по нему взглядом.

12

Вот он! Друг ли, враг ли — пока не известно. Он сидит недалеко от меня за большим дубом, видны мне только его вытянутые ноги в кожаных сапогах да склоненная непокрытая седая голова. Есть в ней что-то знакомое-знакомое. У меня мелькает догадка: это ведь командир нашей бригады подполковник Сидоров. Но я боюсь верить своим глазам.

Нацелив в голову комбрига автомат, даю сигнал дудочкой. Голова вздрагивает, поворачивается в мою сторону. Я окончательно узнаю подполковника Сидорова, кричу: «Товарищ комбриг, не стреляйте! Я свой!» — и бегу к нему.

Отдаю честь, рапортую:

— Рядовой Корзинкин явился в ваше распоряжение.

Комбриг встает, подходит медленно, затем обнимает, целует меня.

— Наконец-то… Спасибо тебе, сынок!

Затем садится на прежнее место, к дубу, и говорит, мотая головой:

— Устал я, ох и устал же! Ты, наверно, тоже устал? Я исходил весь лес. Немцев нет. Садись.

Растерянно переминаюсь с ноги на ногу. И во сне никогда бы не привиделось, что возможна такая встреча с комбригом.

Сажусь, снимаю мешок. Комбриг стучит по нему исхудалым пальцем и спрашивает:

— В нем есть что-нибудь пожевать?

— Ничего. Последний раз ел вчера.

— Тогда я богач, можно сказать, продуктовый склад. — Он запускает руку в карман своей куртки, затем протягивает мне сжатый кулак. — Подставляй ладошки!

Из руки комбрига в мою пригоршню сыплются гладкие, светло-коричневые с прозеленью, молодые желуди.

— Между прочим, неплохая штука. Советую заготовить побольше. Я набил все карманы. — И хлопает руками по своим взбугренным карманам. — Живу исключительно на них, на желудях. Налегке прыгнул, без запасов.