Танец мотыльков над сухой землей - Марина Москвина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты что думаешь, людей можно смертью испугать? — говорил Даур. — Смерть ходит между них, равнодушная…
* * *— У тебя есть один недостаток, — он говорил мне, — это я.
* * *Иду в метро в конце июля, смотрю, из железной урны торчит зеленый хвостик. Я за него потянула и вытащила шикарный букет огненно-красных гладиолусов. Принесла домой, поставила в вазу, и целый август на них распускались все новые и новые цветы.
Люся — на это буйное цветение:
— Мариночка! А твои гладиолусы достоят до 17 сентября? А то у Визбора годовщина…
* * *— Но все-таки главной песней у Визбора была не «Милая моя, солнышко лесное!..», — утверждал Юрий Коваль в телепередаче «Театр моей памяти», — а «Хули вы наш ботик потопили»!..
* * *Юрий Кушак встречает директора бывшего Дома детской книги Ольгу Корф.
— А что там сейчас вместо Дома детской книги, Оля? — он спрашивает.
— «Сити-банк», — с отвращением отвечает Ольга.
— Так тебе надо было остаться и стать директором «Сити-банка»!..
* * *Я — маленькому Сереже:
— Лучший в мире философ Сократ сказал: «Единственное, что я знаю, — что я ничего не знаю».
— Нет, лучший в мире философ — один японец Ямаса.
— А что он говорил?
— Он? Ничего не говорил. Он все время молчал.
— Может, он просто-напросто немой? Какое у него основополагающее изречение?
Сережа, наморщив лоб, будто припоминая давно забытое:
— Он что-то сказал перед смертью, какое-то важное слово, сейчас-сейчас, мне говорили, но я забыл. А! Вспомнил. Он сказал: «Луковица».
* * *Сергей — уже женатый:
— Вероник! Мой папаша часы, которые мы ему подарили, совершенно не носит. Может, подарим их кому-нибудь?
— Кому? — удивляется Вероника.
— Твоему папаше.
* * *Мужик шел по улице с надписью на майке «Я русский», но написано вверх ногами, чтобы не эпатировать никого, только самому человеку будет видно, если он забыл.
* * *В метро едет благостная бабушка в майке, на груди написано «FUCK». Наверно, внук отдал. А что? — подумала. — Чистый хлопок, в жару хорошо, тело дышит…
* * *— Вот почему вы ходите в оранжевом! — догадался наш Сережка. — Боитесь, чтобы вас не спутали с обычным серым большинством — надеетесь, что вас сверху заметят и спасут!..
* * *— Путей много, но Бог один, — сказал Даур, — и, возможно, на зайце суфизма я доскачу до твоего слона индуизма и буддизма.
* * *— А Истина, — говорил Даур, — заключается в том… в чем она заключается!
* * *Однажды Коваль сказал:
— Вот напишу роман и умру.
Написал… и умер.
— Ах, вы какие, — горевал Леня. — Как же так можно говорить? Надо: «Напишу роман и начну второй!» Жил такой писатель, — рассказывал мне Тишков, — у него была норма — пять страниц в день. Если он заканчивал роман на четвертой странице, тут же сочинял новое заглавие и начинал следующий…
* * *Когда мы провожали Коваля, все с такой любовью говорили о нем — если б Юрий Осич услышал — а он, я уверена, слышал, — то остался бы очень доволен. Кто-то сказал, что Коваль был велик и прост. Юлий Ким возразил:
— Юра не был великим. Он был м-м-м-мастер, э-э-м-мастер!..
— Когда Юра входил в помещение, — говорил Виктор Чижиков, — ты чувствовал, что вокруг все наполнилось смыслом, и себя ощущал немного не зря живущим на Земле…
Его друзья вспоминали наперебой, как с ним легко пилось, что с ним даже как-то особенно елось.
— Как он стоял!..
— Как он сидел!..
— А как он… глотал! — сказал художник Николай Устинов.
* * *Леонид Сергеев, близкий друг Коваля, старался сохранить объективность:
— Юра был противоречив: любитель и знаток природы, а тут же и охотник, и снял вальдшнепа, и того подстрелил, и этого. Он в сумке носил пакет лекарств на все случаи жизни, и тут же лежали водка и сало. В деревне он держал овец! На шашлык! Мало кто об этом знает. Я ему говорю: «Ты будешь жариться на сковородке после смерти», а Юрка: «Нет, меня Бог любит».
* * *— Если б инопланетяне прочитали Коваля, они бы прониклись симпатией к землянам, — сказала Дина Рубина.
* * *Лев — кому-то по телефону:
— Ну, что ты унываешь — того не стало, другого. Пойми, мы уже в таком возрасте, нам надо только радоваться всему: ты жив, видишь солнце! Надо больше пить чай, разговаривать с детьми, вразумлять внуков. Как только подумаешь: я разменял девятый десяток, много это или мало? Не мало, но и не много! У нас еще масса возможностей! Жить, смотреть на деревья, ценить каждое мгновение! Если ты дожил до этого возраста — все, теперь уже не скоро.
Он делает эффектную паузу и добавляет:
— …Или в любую минуту.
* * *— Читала в Лондоне лекцию, — сказала Бородицкая, — и приводила Артура Гиваргизова в пример как яркого представителя современной детской литературы.
— А нельзя меня было привезти как живой пример? — спросил Артур.
* * *Вокруг любимые старики погружаются в забвение. Я выкраиваю время, полдня еду на перекладных, покупаю гостинцы. А на следующий день слышу:
— Ты бы хоть зашла когда-нибудь, совсем забыла меня, старика!..
Яша Аким вдруг по телефону перешел со мной на «вы».
— А вы приезжайте ко мне в гости — я буду рад. И съездите как-нибудь в Галич. Там хорошо. Я ведь родился в Галиче и провел там свое детство. Вы слышали мои стихи о Галиче? Мне уже больше восьмидесяти лет.
— Целую вас! — говорю я опечаленно.
— И я вас!.. — отвечает Яша.
В результате я забыла, какая у меня квартира. Пришла брать справку в ДЭЗ. В очереди стоят люди из нашего дома, сидит бухгалтер. Она спрашивает:
— Какой у вас номер квартиры?
А я улыбаюсь смущенно, силюсь вспомнить:
— 132? — (Мамина.)
— Нет.
— 309? (У нас была на Коломенской.) 48? (В Черемушках, в детстве.)
Бухгалтер мне говорит:
— Ничего, ничего, не волнуйтесь, — поискала в компьютере. — Москвина? 223-я квартира. Запомнили? 223-я!..
* * *Леня в Уваровке роет яму для компостера.
— Почему я рою — всегда, — спрашивает Леня, — а больше никто и никогда?
— Потому что тебе это интересно, — отвечает Сережа.
— Нет, мне не интересно. Я вызвал в себе этот интерес искусственно и всячески его подогреваю, думаю, что там, может быть, клад или оружие со времен войны, или флаг партизаны зарыли…
* * *Я — Гиваргизову:
— На «Белорусской», в переходе с кольцевой на радиальную продаются детские книжки. Сегодня иду мимо, слышу, привокзальная торговка, чучело в ватнике и лохматой мохеровой шапке, горячо рекомендует какой-то женщине: «Берите Москвину, „Моя собака любит джаз“! Не пожалеете! Я всем советую!» Та взяла полистать, с опаской поглядывает на суровые иллюстрации Буркина. А я думаю: «Если купит, я ей надпишу. Вот в ее жизни будет чудо». Но она равнодушно поставила книжку на место. Так наклюнувшееся было чудо рассосалось.
— И зря! — сказал Артур. — Никогда нельзя давать чуду рассосаться. Надо было купить эту книгу, надписать и подарить продавщице. Вот это было бы чудо так чудо!
* * *Журналистка Анна Черняховская некоторое время работала в ЮНЕСКО, занималась инфицированными СПИДом, и ей надо было найти на обложку журнала обаятельного героя, оптимистичного, привлекательного, косая сажень в плечах. Но обязательное условие — у него должен быть СПИД и нетрадиционная ориентация.
С большим трудом в городе Орле ей отыскали именно такого человека.
Он звонит ей и говорит извиняющимся голосом:
— Анна, так все совпадает, но у меня нет СПИДа.
— Поздравляю! Поздравляю!!! — радостно закричала Черняховская.
* * *Писатель Павел Френкель — Яше Акиму:
— А какой у Марины пес?
— Точно не могу сказать, — ответил Яков Лазаревич, — но когда ему было два года, он руками доставал мне до шеи.
* * *— Мой первый муж, — сказала Люся, — очень заинтересовался твоим письменным столом, все стал хватать и перекладывать бумажки с места на место. Пришлось ему сказать: «Вообще, Марина не разрешает нам трогать у нее ничего». Я испугалась, что он сядет к тебе за стол и начнет записывать в твой блокнот свои мысли!
* * *Сережка:
— Ой, до чего же мы дошли! Продаем подарки, прячем деньги и в трудный момент для этих людей им их отдаем!
* * *Осенью в нашей избушке в Уваровке кто-то разбил окно, в поисках неизвестно чего перевернул весь дом и утащил две банки смородинового варенья, которое летом наварила Люся.
— Ну и хорошо, — сказал Лев, приехав и оглядев учиненный кавардак. — Хоть чайку попьет с вареньицем, а не водку!..