Танец мотыльков над сухой землей - Марина Москвина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Представляю, что ему отвечали, — всю дорогу переживала за него Люся. — Обнял бы свой чемодан и выступал. Или хотя бы чувствовал его ногой!..
* * *— Ваганьково — это самое оживленное место во всей Москве! — говорила моя Люся.
* * *Средний брат Лени, врач-реаниматолог Евгений Тишков, решил нам продать свой ортопедический матрац, на котором он спал почти десять лет. Причем недешево: уникальный дизайн и ручная выделка.
— Только человек с железными нервами, — сказал Леня, — может купить матрац, на котором десять лет проспал реаниматолог. Посттравматический шок можно заработать… Пускай снизит треть цены!
* * *Я спрашиваю у Жени Тишкова:
— Что ты думаешь о книге Моуди «Жизнь после смерти»? Это реальная вещь или миражи?
— Не знаю, — он замялся, — может, у них там, в связи с хорошим питанием, экономической стабильностью и есть такая опция, а у нас точно нет, это я тебе заявляю со всей ответственностью!
* * *Художник Шура Соколов, посмотрев передачу, где жалуются, что не хватает золота военным золотошвейкам, воскликнул:
— Неужели они доведут-таки страну до такого состояния, что им не хватит золота на кокарды?
* * *— У тебя нет лишней пишущей машинки? — спросил писатель Дмитрий Верещагин. — Есть? А у нее клавиши не западают? Дай мне — напечатать роман? А то мою машинку жена отдала. Приходили из общества слепых — спрашивали старые ненужные вещи, она взяла машинку и говорит: «Вот, возьмите, мы все равно на ней не печатаем». И они взяли.
— А ты что?
— Я? Просто опешил и все.
* * *Татьяна Филипповна Андросенко, главный редактор журнала «Мурзилка»:
— Одно время я работала учительницей в школе рабочей молодежи, тогда ведь было всеобщее образование, и у меня учился тракторист, вот он писал в сочинении: «Я вас дюже люблю!» Как я его могу забыть? Я и имя его помню: Сашка Булка.
* * *Навстречу мне под ручку идут две женщины.
Одна другой — потрясенно:
— Что за дела, понять не могу. Трусы съедены. Штаны между ног — съедены…
* * *Искусствовед Виталий Пацюков так интересно обо всем рассказывает, я говорю:
— Вам надо все это написать!
А он:
— Понимаете, я больше думаю, чем пишу. Вот вы молодец…
— …больше пишете, чем думаете! — сказал Тишков.
* * *В Риме Виталий Пацюков водил нас в церковь Святой Пракседы, спасавшей гонимых христиан. Там в сыром подвале склеп с останками чуть ли не двух тысяч христианских мучеников, которых захоронила Святая Пракседа.
Виталий из церкви шел задумчивый, переходя проезжую часть дороги, совсем не смотрел по сторонам, а когда мы поставили ему это на вид, ответил, что умереть в Риме — для него большая честь.
— А я твой прах, — пообещал Леня, — помещу в глиняный сосуд, состарю его, как это принято у новоделов, и подложу в склеп к христианским святым.
— А когда это обнаружится, — обрадовался Виталий, — им уже неудобно будет выбросить, подумают — так и было!..
* * *Писатель Юрий Давыдов звонит Якову Акиму из Переделкина, спрашивает, как тот поживает.
Яков отвечает:
— Да никак. Сижу один дома — как сыч.
А тот его спрашивает участливо:
— Стакан-то держишь?
* * *Александр Кузнецов, голубоглазый веселый человек, прокладывал обычно лыжню по первому снегу в Переделкине. Однажды смотрю — идет медленно, осторожно, в пальто с меховым воротником, — пережил инфаркт. Естественно, я его всячески подбадривала, вот он мне дал почитать свою книгу — что-то о потерянной статуе Будды в джунглях Таиланда, о тайской принцессе и нашем разведчике, о вспыхнувшей между ними роковой любви. Я честно прочитала и говорю, возвращая книгу:
— Сан Саныч! Шикарный детектив!
А он — гордо и лукаво:
— А вы знаете, сколько я их таких настрогал?!
* * *Акиму позвонил молодой поэт и сказал:
— Прошу вас дать мне рекомендацию в Союз писателей. У меня вышла книга стихов.
Аким предложил оставить ему эту книгу в почтовом ящике.
Смотрит — на обложке портрет автора с раскинутыми руками. Сзади — самолет в небе. Называется «Хуёвый атом». Дальше только точки.
— Наверное, сумасшедший, — решил Яков Лазаревич.
* * *Одна бабушка — другой:
— А вы знаете, я после войны была в очень плачевном состоянии, все время плакала. Плачу и плачу. И работала при этом, всё, а плачу и плачу. Я и грязи принимала, мне выписали. Так иду в поликлинику и плачу. Моему врачу сестры кричат: «Вон ваша больная идет — плачет!» А я в грязевую ванну лягу, лежу там — и плачу!.. — И она радостно засмеялась.
* * *Яков Аким:
— Один человек в Литфонде, ему было девяносто с хвостиком, занимался похоронами писателей. А начинал он не с кого-нибудь, а со Льва Толстого. Он всех похоронил, кого мог, и ему уже неловко было в таком возрасте этим заниматься. Этого старого человека звали Арий Давыдович. Он всегда ходил, даже летом, в черных перчатках. Назначили кого-то другого. Тот не очень справлялся. Арий про него говорил: «Ну, еще молодой, конечно! Ничего, втянется, увлечется…»
* * *— И был в Литфонде свой парикмахер, — рассказывал Яша. — Когда застрелился Фадеев, он говорил потрясенно: «Я наутро проснулся, а у меня вся грудь седая…»
* * *В Переделкине грузинский писатель спрашивает киргизского:
— Вы прозаик или поэт?
— Я — ВСЕ, — ответил киргиз.
* * *— Моя подруга Ляля, которая всю войну провела в эвакуации, — говорит Люся, — пошла на митинг и на плакате написала: «Мы на своих плечах вытянули войну». Я — ей: «Ляля! Убери с плаката слово „плечи“. Это слово не из плаката, а из романса!»
* * *Люся с Лялей идут по улице, и Ляля упала.
— Женщины, ну дайте же пройти! — им все кричат.
— Вы что, не видите, она не может встать? — удивилась Люся. — Идите по ней!
* * *— Знаешь, какие были последние слова ее папы? — спросила Люся. — «Ляля! Жизнь — это фарс».
* * *Мои родители дружили с Похлебкиным. Вильям-Август учился с папой в институте — второй выпуск МГИМО. Это был выдающийся ученый, мыслитель, энциклопедист, оставивший след во всех областях гуманитарных наук. Хотя многим кажется, что Похлебкин прославился исключительно книгами о еде, о чае или водке.
Он был атеистом, но, чует мое сердце, дзэнские мастера приняли бы его в свою компанию.
Встретившись во дворе, по пути на вечер выпускников, Лев спросил у него:
— Вильям, ты что, уже разделся в гардеробе?
— Я без пальто.
— Как — без пальто?
А было градусов за двадцать ниже нуля.
— Я провожу эксперимент, — объяснил Похлебкин, — на какой прожиточный минимум может существовать человек? Пятьсот рублей в месяц — это слишком много, я хочу довести эту цифру до двухсот.
* * *Люся с Левой собираются ехать в гости к Похлебкину в Подольск.
— Возьмите с собой еду, — говорю, — он же теоретик этого вопроса, у него небось в холодильнике — шаром покати!
— У него и холодильника, наверное, нет, — предположил Леня. — Там, где нет телефона, не может быть холодильника!
Вильям Васильевич открыл им дверь в нарядном черном костюме, белой рубашке, при галстуке, а поверх — фартучек в красных цветочках. В квартире кругом были книги — от пола до потолка, одни только книги. А посредине стол.
— Вот здесь я работаю, — сказал Похлебкин, постелил белую скатерть и положил на него последний в 1999 году номер Московского журнала международного права.
На странице 203 в материале, озаглавленном «Думал ли Гуго Гроций?», рассказывалось о Международной премии юристов-международников имени голландского ученого, жившего в XVII веке, чьи труды легли в основу науки, призванной упорядочить хаос на Земле. Сам Вильям-Август был почетным лауреатом этой премии.
Книга за книгой ложились на белую скатерть удивительные издания, невиданные и неслыханные, это было пиршество — духа.
Близилось Рождество.
— И хотя мы марксисты, — сказал Похлебкин, — надо это дело отметить.
После чего он им налил по рюмочке напитка, настоянного на каких-то редчайших травах, и дал по самодельному пирожку.
* * *Сам Похлебкин, будучи в гостях у моих родителей, всегда отказывался от угощений. Люся приносит еду, чай.
А Вильям Васильевич:
— Нет-нет, я не буду. Я ем один раз в день, рано утром.
* * *Всю Отечественную войну Вильям-Август Похлебкин прошел разведчиком. Он служил в стрелковом полку, во взводе конной разведки рядовым солдатом. Люся попросила его рассказать, как он ходил в разведку, какой-нибудь случай.
Похлебкин ответил:
