Паруса, разорванные в клочья. Неизвестные катастрофы русского парусного флота в XVIII–XIX вв - Владимир Шигин

Эти визиты контр-адмирала к государю повторялись несколько раз. Наконец, когда Лазарев в очередной раз заявил, что «Фершампенуаз» загорелся вследствие преступной небрежности, но никак не по злому умыслу, император лишь махнул рукой:

— Экий ты упрямый! Ладно, дело кончено!

Что же касается дальнейшей судьбы командира линкора капитан-лейтенанта Барташевича, то, когда на стол царя легла бумага, извинявшая действия Барташевича и предлагавшая ограничить ему наказание «бытием под судом», то Николай пришел в полное негодование и поверх представленной ему докладной собственноручно написал весьма красноречивую резолюцию, подтверждающую детальное знакомство со всеми обстоятельствами трагедии: «Капитан-лейтенанта Барташевича, признавая виновным в пренебрежении своей обязательности первой очистки крюйт-камеры, оказавшейся неисправно исполненной, который не удостоверился сам, что она очищается с должной осмотрительностью, от чего и последовала при пожаре корабля гибельная смерть 48 человек вверенного ему экипажа, разжаловать в матросы до выслуги, а впрочем быть посему».

В этой резолюции обращает на себя внимание, что император не столько ставит командиру в вину потерю самого корабля, сколько массовую гибель людей при эвакуации. Это подтверждает заботу императора о подданных и его беспощадность к тем, кто не дорожил жизнями подчиненных солдат и матросов. Об этом же говорит и анализ других кораблекрушений, случившихся в царствование императора Николая Первого. Если гибло судно, но людей спасали, наказание командиру всегда было предельно мягким. Если же при этом гибли люди, наказание было предельно суровым. Впрочем, эта вполне справедливая оценка действий начальника при катастрофах сохранилась в той или иной мере и по сегодняшний день.

Что касается дальнейшей судьбы Антона Игнатьевича Барташевича, то известно, что спустя много лет он вышел на пенсию в чине подполковника. Скорее всего, многочисленные друзья и сослуживцы Барташевича по Средиземноморской эскадре (а участники Средиземноморского похода вскоре выдвинулись почти на все руководящие посты как на Балтийском, так и на Черноморском флотах) по прошествии некоторого времени все же нашли возможность вернуть своего несчастного сотоварища в офицерскую семью, хотя, разумеется, ни о какой особой карьере для него речь уже идти не могла. Как сложилась жизнь разжалованного артиллерийского офицера и цейхтвахтера, неизвестно. Скорее всего, они так и остались нести крест матросской службы. За них заступаться было некому.

Вот и вся история гибели одного из лучших кораблей российского флота. Добавить ко всему сказанному можно лишь то, что более никогда в нашем флоте кораблей с именем «Фершампенуаз» не существовало. Может быть, само малопонятное и труднопроизносимое слово «Фершампенуаз» не прижилось среди русских моряков, однако, скорее всего, решение никогда больше не возвращаться к нему было все же вызвано именно печальной судьбой первого и последнего «Фершампенуаза».

Ужас «Лефорта»

Историк А. Соколов в 1874 году писал; «Гибель корабля „Лефорт“ представляет собою одно из тех событий, которые, к счастью, случаются весьма редко и причины которых, несмотря на всю энергию следователей, остаются неразгаданными…»

Только что закончилась Крымская война. Несмотря на героизм защитников Севастополя и мужество воинов Южной армии, Россия надолго лишилась своего Черноморского флота. На Балтике же флот все еще оставался парусным, и его необходимо было в кратчайшее время менять на паровой. Однако пока паровые суда только строились, и над балтийскими волнами по-прежнему властвовали последние парусные гиганты. Одним из них был 84-пушечный линейный корабль «Лефорт».

Зимой 1856–1857 годов «Лефорт», входивший в состав Второй флотской дивизии, простоял в Ревеле. В конце летней кампании 1857 года генерал-адмиралом великим князем Константином Николаевичем было решено перевести корабли этой дивизии в Кронштадт. Переход предстоял в общем-то самый заурядный. Из Свеаборга в Кронштадт отправились линкоры «Не тронь меня» и «Красный» под началом командующего дивизией вице-адмирала Митькова, а из Ревеля — зимовавшие там линейные корабли «Владимир», «Императрица Александра» и «Лефорт». Общее командование переходившими из Ревеля кораблями было поручено заведовавшему ревельскими флотскими экипажами контр-адмиралу Нордману. Контр-адмирал поднял свой флаг на линейном корабле «Владимир». Несколько ранее на буксире парохода «Гремящий» был отправлен из Ревеля в Кронштадт и благополучно туда прибыл 74-пушечный линейный корабль «Память Азова».

В последних числах августа все три находящихся в Ревеле линкора вытянулись на внешний рейд. Они были вооружены и снабжены на месяц провиантом. На борту «Лефорта» в это время находилось 12 офицеров, 743 человека команды.

Командовал линейным кораблем капитан 1-го ранга Александр Михайлович Кишкин. Командир был достаточно опытен. Наваринскую кампанию он проплавал на Средиземном море на линейном корабле «Фершампенуаз». Дальнейшую службу провел на Балтике, где большую часть времени плавал в Финском заливе, который знал как свои пять пальцев со всеми отмелями, течениями и ветрами. Дважды совершал переход на новостроенных судах из Архангельска в Кронштадт, причем второй раз в 1852 году в качестве командира фрегата «Диана». Затем Кишкин командовал «Дианой» на Балтике. Скорее всего, он и ушел бы на знаменитом фрегате на Дальний Восток, если бы буквально за месяц до отплытия ему не был предложен линейный корабль «Сисой Великий». Всю Крымскую войну он находился на линкоре в готовности к генеральному сражению с английским флотом на рейде Кронштадта. В 1856 году Кишкин стал капитаном 1-го ранга, а в следующем году принял под свое начало линейный корабль «Лефорт», названный в честь первого российского адмирала, учителя и сподвижника Петра Первого.

Вахтенными начальниками на линейном корабле «Лефорт» состояли лейтенанты Куроедов, Иванчин и Апыхтин. Начальниками мачт были мичманы Киселев и Копытов. Старшим врачом корабля являлся надворный советник Вишняков, лекарем — Шахов. Помимо них на «Лефорте» служили следующие офицеры: прапорщик морской артиллерии Злобин, унтер-цейхвахтер Никитин, подпоручик корпуса флотских штурманов Никитин и прапорщик корпуса флотских штурманов Петров 17-й, прапорщик адмиралтейства Терюхов и подполковник морской артиллерии Дмитриев. Нижних чинов на корабле числилось более 500.

Кроме того, на борту линкора находилось немало пассажиров. В те времена перевозка на военных судах членов семей моряков была вполне обычным делом. В данном случае корабль уходил на зимовку в другой порт, и любящие жены отправились туда за своими мужьями. В числе пассажиров, отправлявшихся на «Лефорте» в Кронштадт, была жена командира с двумя племянницами-подростками, жена лейтенанта Иванчина с малолетней дочерью, жена лейтенанта Апыхтина, жена унтер-цейхвахтера Никитина, жена состоящего по адмиралтейству прапорщика Иванова, вдова штабс-капитана корпуса штурманов Бачманова, жена подполковника корпуса морской артиллерии Дмитриева с сыном. На «Лефорте» находилось немало и матросских жен, часть из которых были с детьми. Всего же на линейном корабле плыли 53 женщины и 17 детей.

Уходящие в Кронштадт линейные корабли должны были первоначально тащить на буксире пароходы, но последние почему-то задержались, и контр-адмирал Нордман принял вполне обоснованное решение идти в Кронштадт своим ходом. Оставалось лишь дождаться попутного ветра.

Из отчета следственной комиссии: «„Лефорт“ вышел из гавани в совершенном порядке, под парусами: фор-марселем и крюйселем, за что, если бы тогда были у контр-адмирала Нордмана сигнальные книги, он имел бы причину изъявить „Лефорту“ свое удовольствие. 7 сентября корабли были готовы вступить под паруса; но так как ветер дул от оста, противный для следования в Кронштадт, то начальник отряда поджидал пароходы. Все 8-е число корабли простояли на якоре, и этим была дана командирам возможность осмотреться…»

Наконец, 9 сентября задул тихий попутный зюйд-зюйд-вест, эскадра двинулась в путь.

На подходе к острову Родшхер погода засвежела, и командиры кораблей взяли второй риф у марселей, то есть несколько уменьшили общую площадь парусов. Несмотря на это, ход всех трех кораблей был весьма большим. В половине девятого вечера 9 сентября линейные корабли прошли створы гогландских маяков. Ветер к этому времени еще больше усилился, а видимость ухудшилась. Эскадра шла уже 11-узловым ходом. Опасаясь, как бы на таком ходу и в столь свежую погоду корабли не напоролись на подводные камни, контр-адмирал Нордман распорядился взять у марселей третий и четвертый риф, затем привести корабли в бейдевинд и лечь в дрейф, чтобы оставаться на одном месте до рассвета. Между тем ветер начал постоянно менять свое направление. Периодически корабли отряда накрывали снежные шквалы.