Тель-Авивские тайны - Нина Воронель

Женька еще пару секунд глядел на меня испытующе, пытаясь оценить степень нанесенного ему ущерба, но мои глаза были прозрачны и чисты — я ведь недаром говорю, что хранение тайн стало моей второй профессией. Он понял, что ничего от меня не получит, — в его деле быстрое понимание — залог успеха, махнул рукой, — ладно, дескать, давай забудем! — и пошел спать в контору.

Все заснули, а я взялась за свою дорогую швабру и тут же выбросила из головы Дину и ее драму — мне было, о чем подумать. Я совершенно не представляла, как может разрешиться моя семейная драма, сильно напоминавшая детскую задачку про волка, козу и капусту в одной лодке.

Привычно сортируя белье и вытряхивая окурки из пепельниц, я мысленно перебирала все возможные варианты ее решения, но никак не могла спасти козу от волка или капусту от козы. Я даже не заметила, как прошло время — девицы проснулись и начали вяло выползать в салон в халатах и шлепанцах, и Тамаз позвал меня убирать спальни. И тут я обнаружила, что Зойка осталась валяться в постели — как она мне объяснила, под предлогом месячных. Вообще месячные были темой постоянного скандала между Женькой и девицами. Он показывал им какие-то расчеты своих убытков и настаивал, чтобы они работали, невзирая ни на что, а они требовали законного отпуска хотя бы на три дня. Требовали собственно, не все: Платиновая и Хныкуша были согласны на все, так как Женька выдавал им наркотики только в рабочие дни, а Дина никогда не уклонялась из каких-то своих соображений.

А соображения у нее, как рассказала мне Зойка, были романтические до неправдоподобия, они как бы вполне соответствовали ее характеру, хотя мало вязались с общим циничным житейским раскладом.

Все начиналось и кончалось Феликсом. Два-три года назад Феликс, наконец, обратил внимание на Дину, которая по-прежнему никого, кроме него, не хотела замечать. Возможно, его внимание было сильно подогрето тем, что после смерти родителей Дине досталась их шикарная писательская квартира, уставленная старинной мебелью и увешанная картинами выползших из подполья модернистов, которые стали быстро подниматься в цене. Тем более что его собственные высоконравственные родители пребывали в полном здравии, умирать не собирались и образ жизни сына решительно осуждали. Так что ему оказалось очень кстати переехать к Дине, которая за это время успела закончить археологическое отделение университета и поступить в аспирантуру.

Сам Феликс тоже пристроился неплохо: успешно провалившись в двух-трех отраслях знаний, он неожиданно нашел себя в музыке.

Надо же — Феликс и музыка! Каково это было слышать мне — уж в чем, в чем, но в музыкальных мальчиках я разбираюсь. Можете поверить, Феликс никакого отношения к этому разряду не имел. Но в наши дни и музыка пошла другая, и музыкальные мальчики требуются не те.

Чувство ритма у Феликса безусловно было, как и чуткий радар, хорошо ловивший нужные позывные — этого оказалось достаточно, чтобы он стал лабать на саксофоне в молодежном порно-рок-театре, администрация которого неплохо приторговывала наркотиками в антрактах. Полулегальных заработков Феликса вполне могло бы хватить им на жизнь в придачу к тому, что Дина выручала при продаже родительских картин: Феликс как-то умудрился внушить ей, что единственная ценность этих картин в их рыночной цене. Однако потребностей у Феликса было много, а коллекция картин на стенах Дининой квартиры за эти годы заметно уменьшилась. Но главное, в Москве наступила пора бешеных денег и больших состояний. Как пели когда-то мои мальчики во Дворце культуры милиции:

«Сатана там правит бал, там правит бал, там правит бал,

Люди гибнут за металл, там за металл, там за металл!»

Феликс тоже не устоял против Сатаны и, очертя голову, бросился в мутный московский водоворот, в котором каждый ловил золотую рыбку в меру своей ловкости и везения. Ловкости у Феликса было хоть отбавляй, а свое везенье ему не терпелось испытать: он уговорил Дину продать оптом все оставшиеся картины и пару старинных подсвечников в придачу. К этому он добавил изрядную сумму, взятую им в долг у администрации его мафиозного порно-театра, и вложил все это в какую-то таинственную сделку, предполагавшую выгодный обмен якутских алмазов на среднеазиатскую коноплю или наоборот.

Но кто-то кого-то предал, кого-то другого убили ночью на улице, а кто-то третий обменял все деньги на доллары и сбежал в Америку, где скрылся под чужим именем.

В результате сделка сорвалась. Дина с Феликсом остались без денег, без картин и с огромным долгом, за неотдачу которого Феликсу грозила страшная, хоть и красивая смерть. Показательные экзекуции чеченская мафия обставляла обычно блистательными театральными эффектами.

Феликс пошел к директору театра и стал перед ним на колени — делайте, что хотите, но у меня нет ни копейки! Директор сверкнул на него горячим кавказским глазом и понял, что убить Феликса он может, но выгоды ему от этого не будет никакой. Он пососал свой смоляной джигитский ус и отложил казнь Феликса на полгода, привязав при этом и долг, и процент на долг к курсу доллара. Феликс вышел от директора на ватных ногах, радуясь отсрочке, но не видя впереди никакого выхода. Откуда у него возьмутся такие деньги даже через десять лет?

— Я пришла к Дине и застала ее в слезах, — рассказывала Зойка, — она оплакивала авансом своего ненаглядного Феликса. И тут мне подвернулся Женька.

Зойка за это время прошла неплохую школу жизни: она закончила английское отделение пединститута и два раза скоротечно сходила замуж. К моменту встречи с Женькой она сидела на изрядной мели — от мужей ей остались одни горькие воспоминания, а с английским языком ее уровня заработать было можно только интердевочкой при больших отелях. Работа эта была опасная и деньги от нее выходили Зойке ничтожные, так как львиную долю приходилось отдавать милиции и Мишке-сутенеру. При том, что Зойка по-прежнему жила вместе с матерью в однокомнатной дворницкой, откуда у нее не было никакого выхода, предложение Женьки махнуть с ним в загранку на заработки пришлось ей очень кстати. Но ехать одной ей было страшно, и она решила позвать с собой Дину.

— А как еще можно было спасти Феликса? — спросила она с вызовом, хоть я ее не упрекала.

Но я ее поняла — мне, как на ладони, открылся ее тайный позыв стащить Дину с облака в болото. Чтоб не оставалась навсегда Беляночкой-недотрогой и чтоб не только она, Зойка, в грязи барахталась. Я думаю, если бы я поделилась с Зойкой этими своими соображениями, она бы плюнула мне в лицо, но из этого не следует, что я была не права. Начала Зойка с того, что тайно показала Дину Женьке — специально для этого назначила ей встречу в метро, а Женька следил за ними из-за колонны. Он с первого взгляда Дину не оценил — поморщился и замотал головой: нет, мол, не подходит. Но Зойку переупрямить было трудно, — нарушая договор, она шагнула к Женьке и воскликнула:

— Кого я вижу? Женька! Ты что, прибыл к нам из Земли Обетованной?

Дина сразу клюнула на Землю Обетованную: она так и засветилась, словно где-то внутри у нее загорелся волшебный фонарик:

— Вы живете в Иерусалиме? Вот так прямо ступаете по святым камням?

Услышав ее голос, в котором звучало обещание вечного блаженства, Женька вдруг обалдел и выпалил невпопад:

— И вы тоже сможете ступать по этим святым камням, если захотите у меня работать.

Зойка из-за Дининой спины показала ему кулак. Ведь только что тряс головой — «не подходит!», а тут сразу выложил все карты. Она же предупреждала, что с Диной надо говорить осторожно, может, даже утаить от нее часть правды, пусть узнает уже на месте. А то заартачится и не поедет.

— Но я ее уговорила на свою голову — захлюпала носом Зойка. — Что теперь делать, как это расхлебать, ума не приложу!

Тут в спальню заглянул Женька и затеял какой-то скучный спор с Зойкой — просто чтобы не оставлять меня с ней наедине. Мне что, я включила свой пылесос и занялась уборкой. Женька пошумел-пошумел и ушел, а Зойка опять заскулила:

— Тетя Нонна! Тетя Нонна!

Я не отозвалась — какая я ей тетя? И ушла мыть ванну — я и так уже час на ее байки потеряла. Тогда она встала с постели и пришлепала ко мне в ванную. Я слышала ее шаги, но не обернулась и продолжала драить ванну, с которой девки никогда не смывали волосы, так что к моему приходу они прилипали насмерть, хоть зубами отдирай. Особенно трудно отмывалась смесь мыльной пены с мелкими волосиками, которыми они засыпали ванну после бритья ног и подмышек, — высыхая, она образовывала твердую корку, не поддающуюся никаким порошкам.