Улан 4 (СИ) - Василий Панфилов

Жалость? Была, но так… вялая*****. Владимир прекрасно понимал, что балканские мусульмане — это не давным — давно ассимилировавшиеся мусульмане российские. В России они уже давно встроились в русское общество, став там своими — Юсуповы, Черкасские, Кутузовы и многие, многие другие… Все они давно стали своими — независимо от вероисповедания.

Здесь же ситуация совершенно обратная — балканские мусульмане встроились в турецкое общество. Родственники — чиновники, родственники — янычары, родственники — землевладельцы — чьи земли не так давно принадлежали христианам, родственники — башибузуки — занимающиеся разбойным 'промыслом' в христианских землях… В любом случае 'чистить' пришлось бы очень жёстко, выселяя как минимум половину мусульманского населения как потенциально опасных.

Если бы экспансия Империи на Балканы была 'ползучей', возможно, местные мусульмане сумели бы перестроиться и более — менее бескровно влиться в Империю. Но… ясно, что захват Балкан предстоит если не ему самому, то Богуславу.

В этой Ветви Истории Турции противостоят сразу две Империи — Римская и Русская. Противостоят дружно, причём Россия не особо лезет в европейские свары, сосредоточившись на южном направлении. И ведь есть результаты — да какие!

Так что у живущих на Балканах мусульман выбор будет предельно прост: принять христианство или покинуть пределы Европы. И… пожалуй, большинство спокойно поменяет веру, ибо этому самому большинству важней личное благополучие и ощущение огромной Империи, стоящей у тебя за спиной. А вера… В конце — концов, все мы Люди Книги******…

Позвонил в колокольчик и в дверях возник Тимоня, вытирающий с усов что‑то жирное.

— Вели, пусть Яромира вызовут.

Денщик кивнул и исчез. Через полчаса в кабинет вошёл Яромир — один из первых бастардов Владимира.

Внебрачный сын показал себя блестящим, но несколько кабинетным интеллектуалом, склонным не просто к аналитической работе, а к несколько отвлечённым философским рассуждениям. Поэтому, хорошенько подумав, Рюген приставил его в своё время к зарождающейся системе славянских тайных обществ.

Орденов всякого толка было в Европе предостаточно, так что скопировать структуру и подогнать её под свои нужды было нетрудно. Тем более, что попаданец помнил много из того, что в двадцать первом веке было банальщиной, а здесь — откровениями едва ли не уровня десяти заповедей. Помнил не так чтобы очень — обрывочно и неточно, но эти обрывки удалось свести в нечто целое — и получилось достаточно интересно.

Во всяком случае, только в Венедии было больше полусотни тайных, полу тайных и явных обществ русофильского характера… что не исключало участия в них немцев и скандинавов — 'Общая история, общая кровь!'. И что характерно — члены доброй половины обществ были твёрдо уверены в жутко древней истории этих самых обществ…

Такое положение вещей как минимум наполовину было заслугой Яромира. И если бы не излишняя флегматичность и полное отсутствие честолюбия в сочетании с абсолютной привязкой Роду, быть бы ему королём. Что‑что, а бесхозное королевство для него бы нашлось, пусть даже небольшое… Рюген ещё несколько лет назад сказал это ему, но…

' — Неинтересно'.

И ведь не врал!

— Да, отец?

— Что там у нас со славянскими обществами? Есть что‑то во Франции или в Англии?

— Есть, как не быть, — охотно ответил сын, — даже информация кое — какая поступает, но мало.

Посвистев похоронный марш, Грифич уже хотел было отозвать Яромира, но тот продолжил:

— А вот в Нормандии да Бретани получше*******, тамошние жители себя французами не считают и в нашу сторону поглядывают достаточно благосклонно. Так что хотя Обществ как таковых почти и нет — только отдельные люди, но обстановка для их создания благоприятная. Так что если форсировать события, то в ближайшие год — два в провинциях у нас будет поддержка. Но если форсировать — риск засыпаться будет велик.

— Мда… Не будем форсировать. Ладно, спасибо за информацию, свободен.

Жалко, да что поделаешь? Все эти Общества — долговременная программа, рассчитанная на десятилетия и века. Да и заменить ими разведку в принципе не получится — только дополнить. Хотя как 'агенты влияния' — очень перспективно… Да и на землях Померанского Дома поддержка уже идёт неслабая, да в Империи… Хотя жаль…

Ростовщичества и контрабанды* — 'Из песни слов не выкинешь' — именно ростовщичество, спекуляции, контрабанда и скупка краденного были едва ли не главным занятием еврейских гетто. Если евреи 'светские', проживающие вне иудейской общины, в большинстве своём достаточно легко ассимилировались и воспринимались соседями нормально, то евреи религиозные, которые как раз и проживали в гетто, чаще всего имели прямое или косвенное отношение к 'теневому миру'.

Такой род занятий диктовал сам образ жизни. У религиозного еврея ОГРОМНОЕ количество ограничений и найти 'кошерную' работу за пределами гетто было практически невозможно. В самом же гетто выбор профессий был крайне ограничен: пресловутые сапожники, портные, ювелиры и музыканты… Работы на всех не хватит. Так что у религиозного еврея выбор был небогат: заниматься честным трудом и жить на грани выживания (ибо даже если ты мастер, найти клиентов за пределами гетто не так‑то просто) или же иметь контакты с 'теневым миром' — ибо для ортодоксального иудаизма ростовщичество/кражи/афёры считаются много меньшим грехом (а в некоторых источниках вообще не считаются — если паразитировать на чужаках), чем 'не кошерная' работа.

Перекликающиеся с иезуитскими* — иезуиты занимались (и занимаются) не только разведкой и интригами, но и образованием, благотворительностью. К примеру, само понятие 'права человека' появилось именно благодаря им.

Необычной направленности*** — некоторые масонские ложи были (и остались) своеобразными 'клубами по интересам'. То есть помимо собственно масонских дел (какими бы они ни были), члены ложи могли подбирать людей по 'хобби'. В частности, оккультные практики — хотя масоны и так ими 'балуются', или финансовые интересы, или педерастия — это тоже не раз фиксировалось…

Сателлиты**** — государства, независимые

юридические, но зависимые фактически.

Жалость? Была, но так… вялая***** — ещё раз повторюсь: лично мне одинаково неприятны все религии (некоторым исключением можно считать русское язычество, но — исключительно с исторической точки зрения, поскольку оно тесно связано с историей моей страны и моего народа), это мысли ГГ, причём диктуемые исключительно целесообразностью. Современный толерантный вариант (все религии равны, все пляшут и танцуют) даже сегодня работает с перебоями. В восемнадцатом же веке он просто нежизнеспособен.

Люди Книги****** — то есть представители авраамических религий — иудаизма, христианства или ислама.

Во Франции нет… А вот в Нормандии да Бретани получше******* — здесь произошло банальное недопонимание. Даже сейчас многие граждане Франции (и не только её), если спросить их о национальности, говорят частенько 'я бретонец/нормандец/баск', а не 'француз'. Аналогично и с провинциями — есть некая 'Центральная Франция' и есть провинции. То есть примерно как в Союзе — есть Россия и есть Союзные республики (утрированно и приблизительно), которые являлись частью единой страны. В конце 18 века такое отношение во многих (скорее даже — в большинстве!) европейских странах было выражено гораздо сильней.

Глава 5

Террор во Франции набирал обороты, да так, что волосы вставали дыбом даже у привычных к жестокости восемнадцатого века людей.

И дело даже не в массовых казнях… Хотя когда в одном только Париже число казнённых может доходить до нескольких сотен человек в день… А ведь казни проходили и в провинциях — и далеко не всегда дело ограничивалось гильотиной, топором палача или виселицей… Революционеры были очень изобретательны: они топили, сжигали, разрывали на части… Словом, воплощали в жизнь самые тёмные фантазии.

Убивали не только взрослых, но и подростков, детей. Убивали за 'неправильное' происхождение, за высказанную спьяну мысль о излишней жестокости революционеров, за сочувствие к казнённым, за богатство, за внешность… Поводов было много — и страна заполыхала. Сопротивление.

Однако о каком‑то осознанном сопротивлении с единым центром говорить было нельзя. Восставшие, которых скопом обозвали контрреволюционерами, были в большинстве своём вчерашними крестьянами и буржуа, которые просто не могли спокойно наблюдать за происходящим.

Чтобы там не говорили комиссары из Парижа, но большинство восставших дрались не за 'Возвращение ненавистной монархии', а против ужаса, творившегося под знаменем Революции.