Генерал-адмирал - Роман Злотников

В Андреевском соборе уже шла вечерняя служба. Я тихонько вошел в храм и встал сбоку, в полутемной арке. Мое появление в этом храме для большинства прихожан уже было привычным, поэтому я удостоился всего трех-четырех взглядов. Службу вел отец Иоанн, оттого храм был набит битком. Люди молились истово, осеняя себя крестным знамением так, что во лбу, после того как они касались его собранными в щепоть пальцами, оставались заметные вмятинки. И тут меня пробрало, как никогда до сих пор. На глаза навернулись слезы. Я стоял и… молился. Губы шептали молитвы, которые я несколько месяцев назад выучил, всерьез собираясь всего лишь напустить туману и разыграть операцию прикрытия, а в голове метался вопль: «Господи! Спаси и сохрани! Но не меня, а все, что я тут затеваю. Не дай рухнуть надеждам на то, что удастся избежать стольких смертей. Не попусти лукавым обрушить мир православный и ввергнуть его в пучину войн и страданий. Дай нам, верным тебе, возможность воспрянуть духом. Ведь на волоске ж все висит! Если завтра меня какой-нибудь бомбист на клочки разорвет или просто сумасшедшим объявят и в дурку упекут — все посыпется. Экспедиция Тимирязева просто вымрет. Об успешной работе Мосина тоже можно будет забыть. Меня в его покровители записали, и если я помру — ему это припомнят. И Попову тоже. И Общество воспомоществования сиротам псу под хвост пойдет. Все, все, что я успел начать, всего лишь начать за эти полгода, на волоске держится. Дай мне возможность хотя бы начать по-настоящему. Удержи руку убийц! Не дай помереть от слабости здоровья! Позволь остаться в силе и при возможностях! Не оставь удачей! Не потому прошу, что жить хочу — да наплевать на это и забыть! Дело хочу сделать! Ведь явил же ты мне высшую благодать свою, дал возможность понять, зачем я вообще на свет появился, к какой задаче меня вся жизнь готовила, так не оставь и сейчас своей милостью! А уж я справлюсь…»

Глава 7

Зал заседаний Морского технического комитета выглядел впечатляюще. Впрочем, в это время присутственные места вообще оформляли с размахом. Не то что в мое — даже на метро уже экономят…

Сегодня я впервые появился в здании Военно-морского ведомства. Судя по докладам Канареева, необходимое мнение, оправдывающее мое изменившееся поведение, частью которого могло быть то, что я перестану узнавать давних знакомых или не буду поддерживать разговоры о прежних похождениях и случившихся со мной и моими знакомыми историях, уже было в общих чертах сформировано. А для того, чтобы оно сложилось окончательно, требовались уже мои собственные поступки.

Сегодняшнее заседание было вызвано необходимостью рассмотреть итоги воплощения в жизнь программы, принятой по итогам деятельности Особой комиссии под председательством великого князя Алексея Александровича, каковая комиссия, в свою очередь, была создана во исполнение решения Особого совещания, состоявшегося еще в августе 1881 года. В нем участвовали военный министр Ванновский, управляющий Морским министерством Пещуров и Гирс, руководивший Министерством иностранных дел вместо все еще числившегося тогда министром престарелого Горчакова. А также еще некоторое количество высокопоставленных лиц. По существу, то совещание было бенефисом великого князя Алексея Романова в роли руководителя российского флота. И потому он принимал крайне деятельное участие в разработке двадцатилетней кораблестроительной программы, выполнение которой и должно было начаться с этого, 1883 года… Ну, хотя бы на начальном этапе принимал, пока не охладел и не вернулся к светским развлечениям. Так что игнорировать это заседание я никак не мог. Тем более все уже было готово к тому, чтобы аккуратно приступить к вхождению в среду морских офицеров. Термины, начиная с названий бегучего такелажа и кончая «малым боцманским загибом» и «загибом Петра Великого», выучены. Нужные слухи распущены. Подготовка завершена — осталось появиться на сцене самому и отыграть хотя бы без грубых ошибок.

Заседание шло своим чередом. Я сидел во главе стола и ловил на себе заинтересованные взгляды всех присутствующих. Еще бы — почитай первое появление на людях. Нет, если подходить строго, то на людях я уже появлялся. В Кронштадте, на молебнах, на тезоименитстве брата-государя,[13] но большинство присутствующих видели меня после болезни впервые. Да и те, кто меня навещал, — например, адмиралы Шестаков, Чихачев и пара других — наблюдали лежавшую в постели развалину, то и дело теряющую сознание (в основном, конечно, вследствие невозможности ответить на некоторые вопросы или поддержать разговор на затронутую тему).

Я молча выслушивая доклады, прикидывая, как перейти к запланированному бенефису. Его сценарий уже был мною разработан достаточно детально. Ибо мало было всего лишь продемонстрировать изменившуюся модель поведения великого князя. Нет, это было бы слишком простым действием. А отличие хорошего управленца в первую очередь как раз и заключается в умении планировать и осуществлять действия, которые одновременно решают несколько задач. Меня же многие считали именно хорошим управленцем. Даже очень хорошим. И потому я должен был еще и показать окружающим изменившуюся расстановку сил в самом Военно-морском ведомстве, поскольку, чтобы сделать с флотом то, что я замыслил, надобно было вернуть себе возможности управления им. Формально они у меня были. Но ведь и Борька-алкоголик формально оставался нашим президентом до самой своей отставки, а вот кто рулил страной реально… Здесь дела обстояли почти так же. Реальные нити управления морским ведомством из рук генерал-адмирала уже почти уплыли. Впрочем, при полном его попустительстве — другие у него образовались интересы по большей части… Так вот, я собирался это изменить. Тем более повод для моего многопланового бенефиса был в прямом и переносном смысле железным: строительство новейшего броненосного крейсера «Дмитрий Донской». Вот уж многострадальный корабль оказался… Нет, я в своей жизни с маразмом встречался регулярно — и в советское время, и позже, но такого припомнить не мог. И отчего так, мне было совершенно непонятно. Ведь однотипный «Владимир Мономах», заложенный на пять месяцев позже, уже вовсю ходил по морям. Этим летом он, например, совершил представительское плавание в Копенгаген, конвоируя императорскую яхту «Держава». В то время как корпус «Дмитрия Донского» только в августе спустили на воду, и достраивать его надо было в лучшем случае еще не менее года. И ведь не скажешь, что именно казнокрадство тому причиной, хотя моментом господа казнокрады воспользовались по полной программе…

Так что, когда кандидат на публичную порку, дородный мужчина с роскошными брылями и наголо обритой головой, закончил доклад, я выдержал короткую паузу и, слегка подавшись вперед, задал вопрос:

— Когда должно было закончиться строительство крейсера «Дмитрий Донской»?

Присутствующие переглянулись. А я замер. Все должно было решиться сейчас. Ибо этот бенефис я разрабатывал лично, очень осторожно пользуясь услугами Канареева и Курилицина даже для сбора сведений. Соратникам своим я доверял в достаточной мере, но попытка привлечь их к разработке плана означала бы, что перед ними не великий князь Алексей Романов, а непонятно кто, ни хрена не разбирающийся в морском деле и ничего не знающий о военно-морской службе. Я же пока не был готов открыть перед ними свою главную тайну — у них уже и так накопилось ко мне множество вопросов по моему поведению и привычкам. Оставалось надеяться, что я их достаточно замотивировал для того, чтобы они держали свои подозрения глубоко в себе. В конце концов, не каждому предлагается шанс стать, причем не по блату, а по праву, одним из влиятельнейших людей страны, а возможно, и всей Европы (в это время считай и мира), да еще и обладателем миллионного состояния в придачу. И при этом не разворовать, не ослабить, а, наоборот, заметно усилить родную страну. Даст Бог, этого хватит, чтобы обеспечить их верность… ну, на каком-то этапе хотя бы.

— Э-э-э… — заблеял брылястый, — э-э, я уже докладывал вашему императорскому высочеству, что задержка с передачей флоту крейсера связана с объективными причинами.

— Какими?

— Э-э… это все изложено в моей докладной, которую вы изволили высочайше утвердить.

Я обвел взглядом присутствующих. Все неотрывно смотрели на меня. Некоторые скучающе, иные озадаченно, кое-кто этак верноподданнически, но большинство с неким внезапно вспыхнувшим интересом.

Я шумно вздохнул и пошевелил тростью.

— Господа, — тихо начал я, — как вы знаете, не так давно я сильно расшибся. Да так, что едва не стал инвалидом, а то и вовсе мог упокоиться с миром… Тогда, лежа на смертном одре в ожидании судьбы, которую мне уготовил Господь, я о многом передумал… — Тут я сделал паузу и держал ее долго, очень долго, так что кое-кто из присутствующих не выдержал и попытался украдкой протереть лоб или лысину крахмальными белыми платочками. — И теперь я считаю случившееся со мной предупреждением. Божеским предупреждением. Предупреждением мне как члену царствующего дома, ниспосланным, дабы наставить меня на путь истинный — напомнить о долге, какой несут все Романовы перед Господом нашим и народом. — Я гордо выпрямился и обвел всех тяжелым взглядом. Уж что-то, а это я всегда умел. — А посему, господа, отныне вы можете забыть о том, что я делал ранее как генерал-адмирал. С сегодняшнего дня все будет по-другому. Так, как повелевает мне долг офицера и члена правящей фамилии, отвечающего за страну перед Богом и народом русским. — Я снова обвел взглядом присутствующих.