Загадка «акулы». Научно-фантастические рассказы - Игорь Росоховатский

Кислорода достаточно, запасы гликогена в печени, благодаря стимуляторам, очень велики. «Ты побежишь с таким же зарядом в печени, как гепард, — говорил Лунквист. — Ты — мое ружье, мальчик, и ты не должен промазать. Чем больше гликогена сгорит, тем больше электричества получат мышцы». Дрю улыбается… А воля к победе? Лунквист утверждал, что есть и стимуляторы воли.

Интересно, когда начнет уставать тот, в белой майке, кому дaли чужое имя?

— Кажется, я понимаю, — сказал Дрю, думая о cтимуляторах. — Ну и дурака я свалял. Простите меня,

— Я подозревал, что вы продали свое имя и звание. Трюк с именем…

Дрю почему-то вспомнил фамилию безногого русского летчика и больше не мог отделаться от нее. «Бред! — ругал он себя. — Может быть безногий летчик, но стайер без полутора легких невозможен. И потом — пальцы на руке…»

Он пытался сосредоточиться на беге, но мысль бежала по кругу, как лошадь на привязи, и опять возвращалась к исходной точке.

Его обогнала синяя майка, затем две желтые, зеленая…

«Гликоген не окислится без кислорода, а кислород приносится дыханием, — подумал он словами Лунквиста. — Волнение расстраивает дыхание».

До финише оставалось немногим больше мили. Дрю понял: ритм дыхания уже не восстановится. «А воля? — мысленно закричал он себе. — Кроме гликогена, кислорода, электричества есть еще воля, черт бы меня побрал!»

Он сделал рывок — и окончательно потерял ритм.

Все равно! Вперед! Ему не хватало воздуха, как тогда, на пожаре. Но он мысленно тол-кал свои мышцы. И они все же подчинились.

Он настиг зеленую майку…

Желтую…

Он сделал невозможное. Вот три майки — впереди.

Еще рывок. Дыхание на пределе. Легкие вот-вот разорвутся. Сердце стучит молотом.

Дрю обогнал еще одного. Но больше уже ничего не мог сделать.

Обида и злость! Ненависть! Негодный трюк! Он разоблачит!

Финиш…

Дрю пришел третьим. Лунквист будет недоволен. Ну и пусть! Дрю не чувствовал усталости. Газеты получат сенсацию. Да еще какую!

Он направился к судейскому столy, но ocстановился, со злостью плюнул себе под ноги и повернул назад. Усталость навалилась сразу, словно все время выжидала подходящий момент.

Он увидел того, кто прикрывался чужой фамилией.

Рядом с ним стояло еще двое.

— Мне необходимо с ВaмИ поговорить. Сейчас же…

Над их головами плыли темные облака. Дрю взглянул ему в глаза — любопытные, выжидающие и спросил:

— вы помните меня?

И прежде, чем тот успел отрицательно покачать головой, выпалил:

— Рим- Пожар на танкере…

Лицо русского напряглось, затем посветлело:

— Вы?

— А легкие, пальцы? — спросил Дрю, уже оставив свои подозрения и поверив в чудо медицины. — Искусственные легкие, искусственные пальцы, да?

— Нет, не искусственные, мои, — поколебавшись, сказал Левицкий. — У меня в отеле есть наши газеты, там написано… Понимаете, они называют это регенерацией — восстановлением. Это похоже на то, как у ящерицы отрастает хвост. Профессор Косоркин говорил, что напрасно думают, будто на регенерацию способны, в основном, низшие животные. Даже участки нервной ткани могут восстанавливаться, например, клетки мозга после кровоизлияния. Честно говоря, я не все запомнил. Но основное понял. Профессору удалось открыть, что электромагнитные импульсы с определенным ритмом и мощностью могут резко усиливать защитные свойства определенного органа или участка ткани, в том числе и их способность к восстановлению. Он и его помощники проложили провод к остатку моего левого легкого и посылали такие импульсы. А когда левое легкое полностью восстановилось, они отделили от него кусочек, пересадили на место правого легкого и снова посылали импульсы. Так они достигли и регенерации пальцев… Пожалуй, это все, что я могу сказать. Но у меня в отеле есть газеты, журнал.

— Кажется, я понимаю, — сказал Дрю, думая о стимуляторах- Ну и дурака я свалял. Простите меня, я подозревал, что вы продали свое имя и звание. Трюк с именем…

— Трюк? Какой трюк? — спросил русский, и по его лицу было видно, что он ничего не понимает.

Дрю не ответил. Он вспомнил, как поправлялся сам, как заключил контракт с Лунквистом, и медленно проговорил:

— Вы ведь простой моряк. Или, может быть, контракт… Я хочу оказать, что такая операция стоит уйму денег!

Левицкий с сожалением взглянул на него.

Над их головами по небу плыли темные облака,

НА ДНЕ ОКЕАНА

Он силился припомнить вое имя… И впервые ему стало по-настоящему страшно.

Что это с ним творится?

Он взглянул в зеркало, отшатнулся и больно ударился ногой о выступ стола. Затем бросил взгляд на электрокалендарь.

«Зачем я смотрю? Он ведь испортился давно. Может быть, я совершил самую большую ошибку, когда сразу не стал чинить его. Время остановилось для меня…»

Его мысли путаются и расплываются. Разве время может остановиться? Раньше он знал совсем другое. Его учили совсем не этому. А чему же? Всегда ли тому, что нужно? Почему же не научили, как спастись сейчас?

Он спрашивал себя о чем-то и тут же забывал о собственных вопросах.

Сколько же времени прошло от аварии — от того часа, когда батискаф лег на дно океанской впадины и больше не смог двинуться? Три недели, месяц?

Он зашагал по каюте то медленно, то ускоряя шаги.

У термостата остановился, вытащил пучок водорослей, съел… Его движения были вялыми, ленивыми…

«Я схожу с ума, — думал он. — И тут мне никто не поможет…»

У него было все — электроэнергия, пища, кислород, удобные креола… Это создали разные заботливые люди — конструкторы, инженеры, биологи, медики. Вот и его батискаф, его детище — сколько в нем труда различных людей! Двигатель создан по идее его брата. Многослойная обшивка с прокладкой, какую впервые применил его отец на подводных лодках. Такая обшивка выдерживает давление в сотни тысяч тонн.

Он садится в кресло, опускает подбородок на раскрытую ладонь и думает о своей семье. Так легче. Иногда уголки его губ приподнимаются, словно для улыбки, но она не получается. Его семья целиком состоит из конструкторов и судостроителей, если не считать дядю-композитора. В их семье, где все говорили о килях м обшивках, о двигателях и коэффициентах полезного действия, странно звучали дядины слова: «сольфеджио», «симфония», И сам был странным со своими длинными пальцами и рассеянно-сосредоточенным выражением лица. Да, его лицо почему-то одновременно выражало и рассеянность и сосредоточенность: сосредоточенность — к звукам, рассеянность — ко всему остальному. Он говорил: «Море — это тысячи симфоний. Вы не всегда слышите их, а я не успеваю их записывать». И еще он говорил: «Духовная пища… Человек не может жить без нее». «Чудак… — думает он о дяде, — Чудак…»