Печальная повесть про женскую грудь - Рауфа Рашидовна Кариева

С конца августа 2002 по февраль 2003 я жила у них – полгода. Зарплаты моей не хватило бы на аренду жилья и питание. Запасов денег не было – все было истрачено на переезд.

Относились мои друзья ко мне очень и очень хорошо. Но я бесконечно тяготилась тем, что жила в приживалках. Я устала от того, что постоянно попадаю по самые уши в полное ……, что меня постоянно надо спасать. Я мечтала, наконец, уметь самой решать свои проблемы, зарабатывать достойные деньги, выживать не как в войну, а просто жить.

Но не получалось. И я постоянно нуждалась в помощи «спасателей». Они спешили мне на помощь – что каждый раз подтверждало мою никчемность, беззащитность, нежизнеспособность, одним словом – неполноценность.

Через полгода, на второй семестр, я нашла подработки. Теперь можно было снять квартиру – войти в свой привычный замкнутый круг – зарплату отдавать квартирным хозяевам, а на подработки жить. И войдя в очередной замкнутый круг, я радовалась маленькому глотку относительной свободы, иллюзии жизненного успеха на очередной учебный семестр, и надеялась на лучшее. И в этом тоже проявлялась моя неполноценность – я всегда строила огромные планы, разрабатывала стратегию и тактику их воплощения в жизнь, и верила, что еще чуть-чуть напрячься и потерпеть, и жизнь наладится. Полноценный человек давно бы понял, что это невозможно.

Начался март 2003 года. Я заплатила вперед за месяц арендную плату, и купила продукты – картошку, макароны, растительное масло и крупы. Также я купила месячный проездной билет на все виды транспорта, в Самаре его почему-то называют «Сезонка».

От февральского заработка у меня оставалась сумма на 0,5 л молока и 0,5 буханки хлеба ежедневно – на 15 дней. Я всегда делала так – разменивала эти деньги очень мелко. Брала в библиотеке белые небольшие конверты из вторичной бумаги – в них обычно карточки библиографические хранили. На каждом конверте я писала дату и укладывала туда рубль двадцать копеек. Цифра 1.20 условная. Ее значение было разным в разные периоды – но этой суммы хватало ровно на хлеб и молоко в указанных количествах. И конверт заклеивался. Открыть его можно было только в день, указанный на конверте.

Я радовалась – бюджет сросся. Квартира оплачена, продукты есть, сезонка есть, хлеб и молоко – хватит до аванса – 15 заклеенных белых конвертиков с 1.20 в каждом это гарантировали! Здорово!

И тут я получаю известие о смерти отца.

Невменяемость

Это не было для меня громом среди ясного неба. Я давно морально была к этому известию готова. То состояние, в котором папа пребывал последние годы, и больница, в которой жил, давным-давно «кричали»: смерть будет для него благом, освобождением и избавлением.

Однако смерть папы стала катализатором болезненных процессов внутри меня самой. Возвращение в Самару, смерть Благодетеля, проживание в приживалках, безденежье – несмотря на интенсивную, почти круглосуточную, умственную работу, и полное отсутствие жизненных перспектив – все это вкупе со смертью папы ввергли меня в странное состояние.

Сейчас я определяю свое тогдашнее состояние, как невменяемость. Та самая, благодаря которой некоторые преступники оправдываются судом. Когда человек не отдает отчет в своих действиях.

У меня посинело лицо. Буквально. Почему-то прорвались подкожные капилляры всего лица, а также в белках глаз. В транспорте люди смотрели на меня с жалостью – думали, что я спиваюсь.

Я работала на «автопилоте», ничего не соображая. Я не обратилась ни к кому за помощью или за советом – как мне организовать поездку на похороны отца. Я не попыталась занять деньги на похороны, и не обдумывала, как потом отдавать долг. Я никого не просила заменить меня на работе основной, пока я буду отсутствовать – это было реальным. Уж тем более я не заикнулась о замене меня на подработках – в двух местах моей дополнительной работы. Я не думала, что это было опасным – в плане потерять эти подработки. Самара огромный город, там жесткая конкуренция в отношении подработок – сорвешь один раз учебный процесс, и тебя выкинут без расчета. Эта работа официально не оформлялась.

Я не переживала, что у меня нет наличных денег – у меня было 15 заклеенных конвертов, по 1.20 в каждом. И я не думала, что сумма, находящаяся в этих конвертах, недостаточна для поездки на похороны отца.

Ни о чем я не думала. Я боялась улицы, людей, транспорта. Я торопилась быстрее вернуться на квартиру, закрыться на все замки, и забиться в угол. И так сидеть, в темноте и тишине. Какие вокзалы, билеты, поездки? Это даже не пришло мне в голову.

Сейчас я понимаю, что с момента сидений в углу с подвываниями – во Владимире, и таких же сидений в углу – в Самаре, но, уже молча – произошел значительный регресс. Проявление эмоций в виде слез – это плохо, но не совсем. Все же слезы – это эмоции. А вот молчание и отсутствие мыслей и идей, неспособность принимать решения – это плохо СОВСЕМ. В таких случаях часто возникает реальная опасность пожизненной госпитализации в соответствующую клинику.

Меня такая опасность миновала – я не числилась нигде, и не была «прикреплена» ни к каким медицинским учреждениям. У меня не было законной постоянной прописки.

Очнулась я недели через две. Побелело мое лицо и белки глаз. Но, как выяснилось через много лет, с этого момента синева перешла на мою душу. И высветление души началось только через восемь лет.

Анафема

Я не была на похоронах своего отца. Я знаю, что это плохо. И я не пытаюсь объяснить этот факт своими жизненными обстоятельствами. Я живу с этим фактом. Не проклинаю себя за это, но и не оправдываю.

Однако за этот факт мне была объявлена анафема со стороны и второй, и первой очередей родственников.

Сначала анафему я просто почувствовала, а через несколько лет мне о ней громко заявили. А еще через несколько лет за это, но не только за это – перечень моих изъянов очень внушителен – я была даже изгнана из племени.

* * *

И.В., который имел под своим каблуком ресурсы огромной страны, и то, в 1935 году, не был на похоронах своей матери. Но его, в отличие от меня, за это никто не попрекнул.

Это я так, к слову – ни в коем случае я, обычный заурядный человечек, не сравниваю себя пусть с одиозным, но поистине великим человеком.